Почему Лев Толстой НЕ утопист

   Одним из стереотипных, и настолько привычных многим, что кажется уже не нуждающимся в доказательствах, утверждений о Толстом-социальном и религиозном мыслителе является определение комплекса его идей-предложений как утопии, т.е. "нечто фантастического, несбыточной мечты" (Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. 4-е изд., доп. М., 2005).

   Действительно ли идеи Льва Николаевича подпадают под данную характеристику?
Начнём с идейного "фундамента" толстовской концепции социального переустройства. Как известно, он у Льва Николаевича — религиозный. По этому поводу привычно слышать скоропалительные заключения в духе: "Толстой — еретик, выдумавший собственную религию, как хотел ещё в молодости, и на этой кощунственной выдумке сочинивший свою социальную утопию".

   Так ли это? И о каком замысле молодости ведётся речь? То есть — чем "доказывают" свои утверждения сторонники такого взгляда?

   В центре "доказательств", как некий "убойный" аргумент, приводится запись Дневника, сделанная молодым (26,5 лет) Львом в период севастопольской военной кампании. Вот она:

   "Вчера разговор о божестве и вере навёл меня на великую, громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта — ОСНОВАНИЕ НОВОЙ РЕЛИГИИ, соответствующей развитию человечества, РЕЛИГИИ ХРИСТА, но ОЧИЩЕННОЙ от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле" <Запись от 4 марта 1855 г. Выделения наши. - Р.А.>.

  И далее идеологически ангажированные (например, церковно-верующие) исследователи обычно сразу "перебрасывают" читателя к Толстому к.1870-х — 1880-х гг., времён "Исповеди", почти навязывая кажущийся истинным вывод о том, что Толстой в последние десятилетия жизни просто-напросто осуществил замысел молодости...

  Так ли это?

  Вчитаемся, в ЧЁМ замысел. Это не так-то просто понять: Дневник Льва Николаевича, как и всякий источник личного происхождения и (первоначально) для личного пользования не подвергался специальному редактированию: Толстой нередко излагал свои мысли в Дневнике несколько "неряшливо", "для одного себя", не подбирая слова, по принципу: "я понимаю, что хочу этим сказать".

  Итак:
1. Молодой Толстой пришёл к идее "основания новой религии".
2. Религия, которую Толстой полагает "основать" — есть "религия Христа", т.е. христинство, но —
3. "Религия ... очищенная от веры (?! - Р.А.) и таинственности.

  Тут стоит вдуматься и попытаться не впасть в недоумение в связи с появляющимися вопросами:
1) КАК можно вновь ОСНОВАТЬ уже основанную Христом религию?
2) Как религия может быть "очищена от веры"?

  Под "верой" может разуметься кантовское "обрядоверие", храмовое идолопоклонство. Но в таком случае -- "основывать" нечего, ибо сам Основатель не заводил в Своё (равно как и Отца) имя никакого обрядоверия, всё оно было "сочинено" церковниками уже через века от Его крестной кончины.

  Трудно сказать, только ли недооформлена здесь мысль, или молодой Толстой, развращённый воспитавшей его духовной средой лжехристианского «православия» и успевший уже разочароваться в нём, действительно полагал необходимым и допустимым для себя стать основателем новой религии? В любом случае, мы смеем утверждать, что Толстой 1870-х — 1900-х гг. ЭТИМ дерзким и непродуктивным путём не пошёл. Изучив евангелия и православное богословие, прочитав множество книг по религиоведению и библеистике, он из этих замыслов молодости выполнил только одно: именно ОЧИЩЕНИЕ учения Христа "от веры и таинственности", то есть того, что превратило преданное Христом миру Божье откровение и пример земной жизни разумного человека, данный им, — в фундамент для мистического учения и обрядоверия назвавших себя христианскими церквей, для их многовекового экономического и идеологического господства. НИКАКОГО "ТОЛСТОВСТВА" ТОЛСТОЙ НЕ "ОСНОВЫВАЛ", оставшись на христианском идейном "фундаменте", став свободным от веры в отжившее своё суеверия церкви, но всё-таки — христианином. СВОБОДНЫМ христианином, могущим стать членом лишь одной, истинно Христовой, церкви – если бы такая существовала.

  И вот, на этом фундаменте нецерковного христианства, христианства Христа, а не попов и толковников, и построены Толстым его социально-обличительная и социально-преобразовательная концепции, постоянно и бездоказательно именуемые "утопией".
Но какова она, "классическая" утопия?

  Словарное толкование лексемы "утопия" мы дали выше; происхождение же его, как известно, восходит к книге, оставшейся в истории под заглавием: "Весьма полезная, а также занимательная, поистине золотая книжечка о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия мужа известнейшего и красноречивейшего Томаса Мора, гражданина и шерифа славного города Лондона" (1515 - 1516).

И сразу добавим: среди разделов данной книги, описывающих утопийское государственное устройство, можно видеть такие, как "О городах...", "О должностных лицах", "О рабах" (! - Р.А.), "О военном деле", "О религиях утопийцев" и др.

  Мы не напрасно привели полную версию заглавия и некоторые наименования разделов знаменитой книги английского писателя-гуманиста. Из этих наименований особенно очевидно, что Мор был из породы искренне заблуждающихся и довольно опасных людей — тех, кто, как им кажется, точно знает, КАК надо "наилучше устраиваться" людям, не умеющим и не желающим обратить свои усилия не на внешнее жизнеустройство и борьбу за него и поддержание его насилием, а на самих себя. Люди хотят продолжать тесниться в городах, вручать свою судьбу государственным "должностным лицам", воевать, убивать и порабощать других людей — но при этом иметь "наилучшее устройство" для себя, повседневной своей жизни... и Томас Мор подробно рисует картину такого "удовольствования плоти", во всех мелочах, подробно, с уверенностью в её осуществимости и благости.

  Да, такое сочетание благих пожеланий с негодными средствами их реализации и неадекватным жизнепониманием — именно, что несбыточная мечта, утопия.

  Есть ли нечто подобное моровской системной и ретроспективной картине "наилучшего будущего" у Толстого?

  Именно, что НЕТ!

  Неоднократно, со времени трактата "Так что же нам делать" (1882 - 1886) и вплоть до последней своей крупной публицистической работы "О социализме" (1910 г.), Лев Николаевич подчёркивал, что будущее устройство жизни людей не может быть предвидимо и точно описано. Он НЕ СОЧИНИЛ СВОЕЙ СИСТЕМНОЙ И РЕТРОСПЕКТИВНОЙ КАРТИНЫ НАИЛУЧШЕГО ЖИЗНЕУСТРОЙСТВА, то есть не создал своей "Утопии".

  Ведь чем характеризуются не только "Утопия" Мора, но и всякая утопия?
Этимологически термин «утопия» восходит к греческому языку, где U означает «не», а TOPOS – «место», т.е. буквально можно перевести: «место, которого нет».

  Остров Т. Мора – без сомнения, тщательно прорисованный образ такого места. Его нет, но, по мнению Мора, оно может появиться…

  Есть ли такой образ у Толстого? Нет. Для него отправная точка – не topos, но idea: не образ места, но понятие и, одновременно, указание на идеал, цель устремлений. Цель эта – не внешнее устройство жизни, не «упокой плоти», а некоторое состояние общественного сознания и человеческой души, «жизнепонимание» (термин Толстого) и соответственная ему религиозная вера как руководство поступками. И лишь следствием этого нового («всемирного», «божеского», «христианского» ) жизнепонимания становится и лучшее внешнее устройство общественного бытия.
   (См. толстовскую концепцию «трёх жизнепониманий» в его статье «Религия и нравственность»).

   Далее. Создатель утопии обычно мелочно описывает свой идеал, но... "забывает" указать доступные и реалистичные пути к его реализации в социальной реальности.
Иначе говоря, от созданной им, даже самой великолепной, картины совершенного жизнеустройства не получается мысленно, по этапам, провести "дорожку" к наличному состоянию общества, назвать первый этап реализации идеала.
Широко известно определение социально-политической утопии, данное В. Лениным: это «такого рода пожелание, которое осуществить никак нельзя, ни теперь, ни впоследствии, -- пожелание, которое не опирается на общественные силы и которое не подкрепляется ростом, развитием политических, классовых сил».
Исторический итог попыток водворения утопии самого Ленина и его единомышленников – известен: мечтая о наилучшем строе, но продолжая врать самим себе и другим как многовековым враньём о том, что общее счастье трудящихся можно водворить «классовой борьбой» и насилием, так и враньём особенным, новомодным для эпохи социалистов – атеистическим – большевизм осуществил мерзейшую и кровавейшую демонстрацию опасности моровского «знаю, как», не опирающегося на религиозную мудрость человечества.

   Итак, если Толстой – лишь очередной социальный утопист, то его картина будущего — в таком же отрыве от реальности, от действительных возможностей общества, «общественных сил» (Ленин).

   Так ли это?

   Было бы затруднительно ответить на этот вопрос, если бы Толстой, уклонившийся от ретроспективного описания своего социального идеала не оставил бы нам НИКАКОГО его образа. По счастью, это не так. Например, в статье 1906 г. "О значении русской революции" Толстой создаёт такой образ доброй и разумной жизни людей будущего:

   "Почему, вместо того чтобы представлять себе людей неудержимо отдающимися похоти и размножающимися, как кролики, и для поддержания своих размножающихся поколений устраивающими себе в городах заводы с приготовлениями химической пищи и живущими среди них без растений и животных, — почему не представить себе людей целомудренных, борющихся с своими похотями, живущих в любовном общении с соседями среди плодородных полей, садов, лесов, с прирученными сытыми друзьями-животными, только с той против теперешнего их состояния разницей, что они не признают землю ничьей отдельной собственностью, ни самих себя принадлежащими какому-либо государству, не платят никому ни податей, ни налогов и не готовятся к войне и ни с кем не воюют, в, напротив, всё больше и больше мирно общаются народы с народами. <...> Жизнь их будет совсем другою уже по одному тому, что они не будут признавать добром и необходимым условием жизни организованное насилие, не будут воспитаны злодеяниями правительств, выдаваемыми за добрые дела".
   (Цит. по: Толстовский листок. Толстой и о Толстом. Вып. 5. М., 1994. С. 127).

   Налицо этическая антитеза: анти-идеал и идеал Толстого-христианина. Это отнюдь не мелочно-подробная и самоуверенная, прямо-таки пастозная, картина "наилучшего жизнеустройства", характерная для утопистов, а только некоторые наброски. Ключевые слова здесь: "почему бы не представить...". То есть, Толстой не настаивает, что всё будет так, а тем более не полагает такую картину "наилучшим жизнеустройством", а лишь логично выводит некоторые, наиболее вероятные, следствия единственно истинной (ненасильственной) революции: пробуждения сознания человечества к высшему пониманию жизни, имеющему своим наилучшим выражением учение Христа.

   Люди соблюдают учение Христа, и потому:
— целомудренны и борются с похотями, не размножаясь больше естественно положенного природой предела и не насилуя этим природы [Уже в XX столетии учёные-естественники определили этот планетарный предел в 2 млрд. чел. Увы, но в этом же веке человечество далеко перешагнуло его... - Р.А.];
— воздержны в пище, в частности -- не употребляют мяса [A как иначе-то сделать друзьями зверюшек, как не перестав их жрать?];
— не воюют и общаются с соседями мирно, без конфликтов;
— очистили своё сознание от лжей, оправдывающих накопление и насильственное удержание собственности, разделение на государства, повиновение правительствам и участие в войнах.

   Есть ли у Толстого хоть что-то о том, как прийти к такой жизни, с чего начать?

   Есть — ВСЁ ОСТАЛЬНОЕ!

   Все его религиозно-публицистические и чисто религиозные сочинения — об этом:

   "Исповедь" — о личном пути к христианскому пониманию жизни.

   "В чём моя вера?" — о препятствиях на этом пути для людей в виде "учения мира" и примкнувшего к нему учения церковного христианства и преодолении их;

   "Исследование догматического богословия" — скрупулёзное исследование "православного" учения и его отрицание, как лжеучения, враждебного христианству и паразитирующего на нём;

   "Соединение и перевод четырёх евангелий" — изложение по каноническим евангелиям всего Христова учения в том виде, в каком Толстому удалось его извлечь из-под наслоений погребающей его и разъедающей, уничтожающей кучи мистического и суеверного сора церковных перетолкований, веками накапливавшихся дописок, искажений в текстах евангелий и т.п.
  [В этой работе Лев Николаевич действовал, как реставратор, очищающий полотно от огромного, почти полностью скрывшего его слоя грязи. Опыта для такой работы Толстой к концу 1870-х гг. не приобрёл, так как ни библеистом, ни историком религий не был, и, возможно, где-то, восстанавливая почти или полностью утраченные смыслы Христова откровения — сделал ошибки. Так бывает и с реставратором, вынужденным от себя, "с нуля", восстанавливать штрихи и краски на участках полотна, где созданное мастером было уж вовсе безвозвратно утрачено. Но разве от этого менее ценен и прекрасен общий результат? - Р.А.]

  "Что такое религия и в чём сущность её" — об истинном содержании религиозного учения, единых истоках всех религий и невозможности человеческой жизни без веры;

  "Религия и нравственность" — о неотделимости нравственной жизни от религиозного понимания жизни;

  "Первая ступень" — о воздержании как исходной "ступени" на пути восхождения к религиозному и социальному идеалу...

  И ТАК ДАЛЕЕ.

  Везде у Толстого — об одном: люди христианского человечества — в тупике, из которого их может вывести только преодоление влияния спекуляций церковников и учёных и обретение истинной Христовой веры. Без веры нельзя жить людям. Вера истинная есть, соответствующее разуму и современным знаниям человечества, такое отношение всякого человека к бесконечной жизни и её первоначалу — Богу, которое связывает его временную, земную жизнь с этой бесконечностью, наделяя её безусловным смыслом и давая руководство в помыслах и поступках. Вера, в таком её определении, в идеале, может и должна быть одна, и она способна сплотить людей в братской жизни, подобной той, что описана в вышеприведённом отрывке.

  А путь к ней, к этим братским соседским общинам, к друзьям-животным — лежит через совершенствование общей жизни.

  Совершенствование же общей жизни достигается усилиями самосовершенствования каждого человека, чьё сознание пробуждено к христианскому пониманию жизни.

  Руководит же усилиями каждого христианина — возрождённое, спасённое Львом Николаевичем для современного нам мира учение Христа в его неизвращённых силе и значении.

  Например, Нагорная проповедь здесь — на важнейшем месте: в ней нет ни единого лишнего или неактуального слова. Уже в наши дни один из писавших о Толстом публицистов, О. Дорофеев, высказал важное соображение. Толстой не напрасно и не искусственно выделяет в Нагорной проповеди Христа пять заповедей (Мф., 5, 18 - 48). Они «есть не что иное, как программа выживания человечества, и они потому, наверное, названы Христом малыми, что очерчивают именно программу-минимум». Это программа, направленная на совершенствование человека и общества в добре и разумности – том, что и делает людей людьми. Заповеди Христа, то есть преданное человечеству чрез Христа откровение Бога о спасении и жизни, «направлены на преодоление в людях именно тех стадно-государственных животных программ, которые чреваты массовыми безумиями».
 (Дорофеев О.А. Ковчег Завета. Два поприща на пути к Толстому. – В кн. Толстой Л.Н. Закон насилия и закон любви. М., 2004. – С. 58, 60).

   ЭТО ЛИ утопия, или утопия – отворачиваться от указанного пути спасения и надеяться, что «и так всё обойдётся»?

   Полагая свои усилия в исполнении изложенной в учении Христа воли общего всем людям Отца, человек, как посланник Отца в мире, уже не может исполнять требований земной власти, идущих вразрез с учением истины. Он ещё ПОДЧИНЯЕТСЯ насилию власти (например, при принудительном изъятии налогов), но НЕ ПОВИНУЕТСЯ ей, то есть не оправдывает и не освящает её саму и её дел, живёт независимо от правительств, по возможности не пользуется ими.

   В свою же очередь, для того, чтобы ЭТО стало достижимо — человек перестаёт пользоваться прежними, ложными именами социальных реалий, скрывающими их зло и неправду, восстанавливая истинные и помогая в этом другим. Точнее: изменяются даже не сами имена, а их семантическое "наполнение".

   Проще говоря, ЛЮДИ ПЕРЕСТАЮТ ВРАТЬ ДРУГ ДРУГУ И САМИМ СЕБЕ, ОПРАВДЫВАЯ СОБСТВЕННЫЕ И СВОИХ ДУХОВНЫХ И СВЕТСКИХ ВОЖДЕЙ ГРЕХИ, ОБСЛУЖИВАЯ ЭТУ ЛОЖЬ ПОДДЕРЖАНИЕМ НА СЛОВАХ И УЧАСТИЕМ В НЕЙ В ДЕЛАХ.

   И это именно ТО, С ЧЕГО НАДО НАЧАТЬ — перестать врать и врать себе и друг другу!
Это то пробуждение сознания к новому религиозному пониманию жизни, которое Лев Николаевич подробно описывал, как свой религиозный христианский опыт, в работе «В чём моя вера?» (см. особенно вступление и гл XII).

   «Мне перестало хотеться того, чего прежде хотелось, и стало хотеться того, чего прежде не хотелось. То, что прежде казалось мне хорошо, показалось дурно, и то, что прежде казалось дурно, показалось хорошо», и т.д..

   Итак, наш мысленный эксперимент окончен.

   Предположив утопичность словесного "наброска" в статье Толстого "О значении русской революции", мы, однако, смогли произвести невозможную для анализа утопии работу: восстановили, руководствуясь основными идеями самого Льва Николаевича ЭТАПЫ ДОСТИЖЕНИЯ ОБЩЕСТВОМ ТАКОГО СОСТОЯНИЯ, НИ ОДИН ИЗ КОТОРЫХ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ САМ ПО СЕБЕ УТОПИЧЕСКИМ.

   Действительно, есть ли что-то утопическое хоть и в самом сложном — первом — из этапов: в прекращении поддержания людьми религиозного и социального обманов и обличении их, ненасильственной борьба с ними? Наибольшая трудность здесь — воспитание во лжи правительствами и церквями новых поколений, внушение лжи с детских лет. Но и она преодолима: всегда в истории тайные помыслы обманщиков делались явными и у людей открывались глаза... Дальнейшие же этапы — неизбежные и более простые в доступности для людей и обществ людей, отринувших неправду и признавших истину. Наиболее религиозно-чуткие, передовые, люди сделаются на этом пути наставниками людей более простых и малодумающих, которые будут следовать за передовыми людьми по доверию к ним. (Подробно этот процесс преображения, начиная с передовых одиночек, всего общественного сознания описан у Льва Николаевича в трактате «Царство Божие внутри вас…»).

   Таким образом, наименование "утопистом" Толстого и "утопией" его христианско-общественного научения о доброй и разумной человеческой жизни — не соответствует даже элементарной узуальной (словарной) семантике понятия "утопии" и не имеет "исконного", восходящего к книге Мора, признака утопии: подробной, системной, динамической и ретроспективной картины желанного будущего в идеальном месте, к которой создатель утопии "забывает приложить" внятной "инструкции по осуществлению", особенно на раннем этапе.

   У Толстого — всё наоборот: уверенно утверждается причина социального зла (безверие и господствующий обман), указываются необходимые БЛИЖАЙШИЕ шаги, и... нет почти никакой, кроме самых общих "набросков", картины будущего результата предполагаемых усилий. Читателю лишь предлагается поверить: худого от следования Божьей истине ничего быть не может.

   Это НЕ утопия, и называть христианское научение Толстого утопическим, так же как и отказывать ему в подлинно-христианском содержании, называя особенным "толстовством" — можно только в процессе обслуживания упомянутой лукавой "традиции" лжеименований.