Что за прелесть эти сказки!..

       
Я подал знак кучеру остановить экипаж на набережной Мойки у дома Волконской. Выбрался на тротуар, тяжело опираясь на трость, и повернулся к дому лицом. Я ждал этой встречи. Мне хотелось тут побыть. Воспоминания нахлынули мгновенно. Я даже пошатнулся. Пришлось облокотиться на чугунную ограду.   Стоять, однако, мне тоже нелегко: я сильно растолстел за эти годы. А в 25-м, помнится, имел я талью 15-тилетней девушки… Что делают с человеком время и страсть к кулинарии!.. Я стал просто огромным… А дом совсем не изменился…

Приветствую тебя, последний мой в России печальный кров!..  Из этого дома  уехал я на дуэль и  уж  не вернулся. Два дня спустя участь моя разрешилась, и я  отправился во Францию… Я вас бежал, отечески края...
 
На самом деле, дуэли не было. Не было Черной речки, ранения в живот и кровотечения. Неужели все поверили, что подобное кровотечение может продолжаться двое суток?!. Вы любите сказки, господа?.. Не было и коварного убийцы.  Напротив, Жорж был очень добр ко мне. Мы подружились после нашей первой, несостоявшейся ноябрьской дуэли.  Ума не приложу, знал ли он об том, что  жена его прежде была моей любовницей? Но повел он себя порядочным человеком, если даже и знал… Я нисколько не сомневался, что его роман с Natalie – пустые сплетни, намеренно распущенные в свете. Вообще-то, всем было известно про его «необычные» отношения с приемным отцом... Однако грязное оскорбление, посланное мне и распространенное анонимом-подлецом среди знакомых, пришлось очень кстати. Дуэль ставила жирную точку (или трагический восклицательный знак?) в жизни поэта и запутывала все отношения между участниками и остальными лицами, вовлеченными в причины и следствия драмы, до бесконечности…

 Вся правда о дуэли в тот январский день была известна, кроме свояка  и меня, только двум нашим секундантам. Да еще барону,  приемному отцу Жоржа…
 
Я, поручик, Данзас и д*Аршиак  встретились на каменноостровской даче, чтобы обсудить подробности и обо всём договориться. Знали, что будет расследование и  в протоколах допросов потребуется полное совпадение показаний. Придумали, что местом дуэли будет считаться Черная речка. Но туда не поехали: далече, да и темнеет зимой рано… Выпили три бутылки  Veuve Cliquot. Шампанское, слава богу, прекрасное, но настроение было убийственным…

Ввести всех в заблужденье оказалось не трудно: слухи и сообщения в газетах о смертельном ранении проверить было невозможно. Кроме действующих в пьесе лиц, нашлись и добровольные "свидетели" и "очевидцы". Люди эмоциональны и доверчивы. Их нетрудно убедить... Вымысел, если постараться, может стать основанием для целого пласта культуры народа или его истории...

Позже я встретил  Жоржа в Париже. Он славная душа, и я люблю его, как должно… Мы дружим до сих пор… Правда, друзей лицейских ужасно недостает моему сердцу…  Cвояк сделал карьеру при Наполеоне III, стал сенатором. Но он так и остался связан с Третьим отделением императорской канцелярии. С российской секретной службой. Он передает важные сообщения через российское посольство в Париже… Что ж, все мы так или иначе связаны с III отделением…

Я отблагодарил Жоржа за его любезную благосклонность лучшим способом, на который способен писатель - способом,  понятным лишь посвященным:  дал его фамилию своему любимому герою… Его фамилию, мою судьбу…

Наташа тоже приезжала в Париж. Инкогнито. Пару раз. Мне не очень хотелось ее видеть. То, что я устал от семьи и от жены, было одной из причин моего особо сильного во время, предшествующее дуэли, желания покинуть родину… Конечно, только одной из многих…

Я знал о ее измене. Знал, кто ее любовник… Из захлопнувшейся мышеловки был лишь один выход… Я подчинялся Ему по службе. Он был моим личным цензором. И вот Он «вошел» в мою семью… Это было слишком. Я задыхался. Нет, я уже не любил Наташу. Но она была МОЕЙ женой! А в вопросах  чести выбора нет…

Моя женка, такая утонченно изысканная и так похожая на античную статую из Летнего сада, обжигала меня своей холодностью в постели. Дева Севера… Она и вправду была лишь статуей, прекрасной и безразличной… Ее красота  пригодна для балов, приемов,  новых дорогих туалетов и драгоценностей, с затратами на которые я  уже не мог справиться. Я был в огромных долгах… Чудовищных… Жить пером мне стало невозможно, ремеслу же столярному я не обучался; в учителя я не мог идти: хоть я знал Закон Божий и 4 первых правила – но служил я не по воле своей – и в отставку идти было нельзя… Меня тошнило с досады – на что ни взгляну, всё такая гадость, такая подлость, такая глупость – долго ли этому быть?..

А еще жена потребовала от меня раздельного проживания. Просто сумасшедшая! Можно ли сильнее опозорить «первого поэта России»?..  Дети?.. А что с ними? Они оставались с матерью. Они не знали. И так и не узнали. Зачем?.. В то время в Париже у меня был 12-летний сын   от Мари Раевской…  Как  любил я это нежное имя!.. Прелестная девочка!..  Грациозная шалунья...  Моя Черкешенка... Она родила в 24-м, и ее мигом выдали замуж за Волконского… Я знал, что он сделает ее несчастной…

Но женщины – это  временное,  преходящее. Сколько их было в моей жизни?.. Интересно, знала ли Наташка, что обе ее сестры мои любовницы? Причем, все  сестры в одно и то же время… Не знала про сестер, знала про другие мои романы и безумства. Однако во время последнего приезда ей оказалось достаточно застать у меня в кабинете полуобнаженную графиню М., чтобы перестать наведываться  в Париж… И черт с ней!..

Однако,  я просил ее поездить на могилу. И самых близких друзей просил. Никто не поехал. Даже отец. Самые близкие знали… Жена не присутствовала даже на похоронах… 
Если б они были у меня под рукой, я бы им уши выдрал…

Сашка Тургенев вывез ночью пустой гроб из подвала Конюшенной церкви, охраняемой войсками(!), куда, избавившись от толп оплакивающих меня поклонников, тайно перенесли отпевание из Исаакиевского собора, дабы не вышло какого казуса при большом скоплении народа… Хоронить меня с соблюдением обычного ритуала, не как самоубийцу, позволил Он.  Хотя дуэлянты приравнивались к самоубийцам. Их не отпевали и в освященной земле  не хоронили...

Пустой гроб был закрыт и после отпевания простоял еще пять дней в подвале церкви. Решали, Он решал, где похоронить… Подальше от столицы, конечно…  Тургенев сделал всё как должно:  гроб опустили в землю Святогорского монастыря близ Михайловского… Рядом с матерью… Как раз матери было бы тяжело перенести такую авантюру… Но она скончалась за год до этих событий…

А Наташка… Она в 44-м вышла замуж за генерала. Это она, которая знала, что я, ее венчаный супруг, жив!.. Я женился в Париже, и она решила мне отомстить. Но она же русская! Как  могла она позабыть: "... я другому отдана, я буду век ему верна"?!. Такая вся прекрасная и холодная, такая вся  comme il faut… Она, конечно, поняла, кто был  прообразом Миледи. Надеюсь, она обиделась… Пускай! Я неслучайно придумал для Миледи эту жуткую казнь: повесить и отрубить голову!.. Это то, что я чувствовал тогда к бывшей жене…

А Он был к ней милостив. Еще бы! Очаровательная возлюбленная. Пусть и на короткий срок. Он выполнил все свои обещания: оплатил оставленные мной долги – огромные! - и назначил пенсию и пособия для детей. Прекрасно! Долги меня измотали… Он был милостив и ко мне. Без его согласия я не смог бы уехать надолго. Ведь я был Его доверенным лицом, я выполнял Его "деликатные" поручения…

N*acceptez jamais de bienfaits. Un bienfait pour la pluspart des tous est une perfidie. – Point de protection, car elle asservie e degrade…*

После «дуэли» Он понизил меня в чине до камер-юнкера. Публично "наказал"… Велел во всех бумагах впредь указывать этот оскорбительный для меня чин. Смешно! Мне это было уже безразлично… А участники  «дуэли» не пострадали… Никто не был разжалован… Моего «убийцу»-свояка  выслали, но это было спасением и благом для него…


Я знал о возможности секретной «миссии» еще со времен Царскосельского лицея… Ведь лицеистов готовили к исполнению высших должностей в государстве и к тайной службе... Товарищи прозвали меня «французом»… Как в воду глядели… Уж тогда  жаждал я краев чужих…
 
Сперва с воодушевлением принялся я служить.Что ни новый  день - сплю и вижу себя в Лондоне и Париже... Но отпускать меня за границу Он не хотел. Все знали мой вспыльчивый характер и невоздержанный язык, мою конфликтность и непредсказуемость… И Он отлично понимал намеки в моих стихах и прозе. Писателю трудно что-то утаить. Если не лжет... А читатели не понимали.Что могут они понимать, не зная сути? Так, внешнюю канву... Вдруг нашли они чрезвычайное сходство между гибелью поэта в моем романе  и моей «смертью»… Воскликнули, пораженные: Какое совпаденье!..  А совпадения не было. Я давно придумал такой печальный, такой трагический конец для себя... Я  был одержим этим затянувшимся на годы планом выезда за границу и появления  в новой личине... Свобода! Как я мечтал о ней!..

Подготовку наших «легенд» начинали еще  в лицее. Моя была хороша.  Чудо-хороша! Этот сын генерала, бабка которого оказалась рабынею  с Гаити, смуглый юноша из обедневшей семьи, проживавшей в провинции,  с радостью принял заманчивое предложение... Кажется, генеральский отпрыск отправился в Америку с полученными деньгами…

Я тайно выезжал во Францию несколько раз  во время своих «ссылок», и уже превратился в Париже в свое alter ego**. Но последнее слово было за Ним... С 30-го года, начала режима Июльской монархии и избрания королем Луи Филиппа, герцога Орлеанского, которого Он ненавидел, политические и дипломатические отношения между Францией и Россией пребывали в сильнейшем напряжении. Никто не знал, как оно разрешится: союзники или враги?.. Во французских газетах Его называли "коронованным кретином" и "палачом Польши"...  Понятно, что Ему   необходим был в Париже тайный осведомитель, а попросту,  шпион, который мог бы вращаться в высших кругах. Идеально на эту роль подходил талантливый писатель, пишущий  романы на историческую тему,  вхожий в архивы, завязавший контакты с высокопоставленными государственными чиновниками и быстро добившийся  известности…

Я был безупречным кандидатом, но я слишком много знал про Россию. Естественно, при  чине камергера, при  доступе к секретным архивам… Именно там я нашел документ об отречении Петра Великого после провального Прутского похода. А еще открылось мне множество секретов  многочисленных дворцовых переворотов...


Впервые я оказался во Франции в 22 году. Начал писать. Меня запомнили. Хотя это было всего несколько театральных пьес… Я то появлялся, то пропадал…
Томясь в  ссылке на юге, я брал тихонько трость и шляпу и ехал посмотреть на Париж… Святая Русь мне становилась невтерпеж… Я презирал отечество мое с головы до ног… Я и месяца не остался бы, если Он дал бы мне свободу… Я бы удрал в Париж навсегда и никогда в проклятую Русь не воротился…



Когда мне нужно было вернуться в Россию надолго, я,  якобы, «был застрелен» полицейским во время революционных волнений в 1832. Об этом писали парижские газеты… После еще почти 6 лет в России. И вот всё сложилось, как нельзя лучше. Вернее, как нельзя хуже. Всё было готово…


Я помню, как умолял Его дать мне шанс за границей… Он напомнил мне о моем долге пред отечеством… Черт возьми это отечество!... Наконец, Он согласился…


Однако  писать во Франции о России Он мне запретил. Я вынужден был принять Его условия. Но разве Он не понимал, что для меня это невозможно? Это как рыбе в воде сказать: «Не плавай!» или птице в воздухе: «Не летай!».. Я был согласен на всё, чтобы вырваться... Я задыхался  на родине: мне катастрофически не хватало денег, мои надежды на счастливую семью рухнули, цензура не пропустила  новую поэму… Идея романа про участников декабрьского бунта вызывала зуд в подушечках моих пальцев…

Он был взбешен, прочитав «Учителя фехтования». В этом романе я почти снял маску: как мог француз, не бывавший в России, знать такие подробности о бунтовщиках?.. Бунт и революция мне никогда не нравились, но я был в связи и в переписке со многими из заговорщиков… Я знал много чужих секретов... Он запретил мне возвращаться в Россию… Он был очень зол…

Теперь Его нет. Он умер. Для Его преемника я не опасен, у него свои тайны. Прошло 20 лет. Целая жизнь… А у меня их было две. И я умудрился стать великим и здесь, и во Франции. Два разных писателя, два великих писателя. Гордость России.  Слава Франции. И один человек. Наверное, историки станут ломать голову над странными совпадениями в характерах и произведениях  двух знаменитых авторов.
 
Черноволосые курчавые наследники африканской крови с серо-голубыми глазами. Неправда ли, редкое сочетание?.. Циничные критики  установленных правил и любвеобильные повесы -  обоим присущи пылкие страсти, соединенные с ужасным легкомыслием,  моты, приверженцы роскошного образа жизни и оба поклонники исторической темы в литературе… Оба! Один написал до 37 огромное количество стихов,  много поэм, повестей, статей, роман… Другой, хранящий молчание до 38, вдруг начинает писать толстенные романы один за одним. Да какие! Ими зачитывается вся Европа. Он «создает» историю Франции… Забавно: история народа принадлежит писателю!.. Далече северной столицы всё тот же я, как был и прежде… Слог мой в Париже  возмужал ужасно, хотя утратил первоначальную прелесть… Два писателя и один человек. Какая каверзная шутка над моими ни о чем не подозревающими читателями в обеих странах! Моя лучшая шутка… Читателя «почитаю» я наравне с книгопродавцами – главное, пусть покупает, раскошеливается, а думать и врать может, что хочет…

Я люблю шутить. В молодости не мог сдержаться, хоть эпиграммы принесли мне кучу неприятностей… Иногда я шутил неудачно. Рискованно. Забывался. Путал. Сказал как-то: «Мой дедушка негр…» Маке поправил меня: «Александр, помнится, ваша бабушка была негритянкой…» Я засмеялся: «Бабушка, прадедушка… Какая разница, если все наши предки – обезьяны…» Никто не обратил внимания. Они правы: биография любого писателя - наполовину вымысел… Иногда полностью…

И вот через 20 лет я снова в Петербурге. Я побывал в Москве, Угличе, Нижнем,  Казани, Саратове, Астрахани, Баку, Тифлисе… Это было одним из лучших путешествий за всю мою жизнь… Я задержался здесь почти на год. Мне не  хотелось возвращаться… Расчувствовался… Старческий романтизм!..
Во второе посещение Кавказ произвел на меня даже более сильное впечатление, чем в юности... Великолепные цепи  гор, ледяные  вершины, которые издали, на ясной заре, кажутся странными облаками, разноцветными и недвижными… Мрачные ущелья, стремительные речки, небольшие поселения чеченцев, стройные женские фигуры с прикрытыми лицами и сверкающими темными глазами… Я переводил стихи и прозу русских авторов, но, в основном, свои русские стихи. Забавно,  в Париже я думал, что скоро позабуду русскую азбуку… Я перепробовал массу блюд. Записывал рецепты забытых кушаний. Пытался вернуть утраченный вкус к русской еде…

Вчера у Салтыковых столкнулся с Машей. Как она постарела! А ведь она меня моложе… Совсем старушка… Но Сибирь и острог никому не шли на пользу… И видно, что очень больна… Она была с дочерью. И она меня узнала.  Никто не узнал, а она… Я сразу понял, что узнала… Сначала, как вошла,  улыбнулась и равнодушно пробежала измученным взглядом по лицам собравшихся. И вдруг – я кожей почувствовал тот электрический разряд, что ее обжег – короткое резкое движение головой в мою сторону – ее глаза впились в мои  – на лице недоумение, растерянность, потрясение… Смуглая кожа стала бледной,  потом медленно порозовела… Поворот головы в сторону дочери. Рука с усилием оперлась на ее плечо. Спина напряжена. Еще один короткий взгляд… Я прочел по ее губам единственное слово, что она прошептала: Саша… И всё. Маша меня  узнала…  Узнала бы она нашего сына? Думаю, нет. После родов она больше никогда не видела Александра…

Несколько дней подряд ездил к Панаевой и Некрасову. Видел, как раздражаю ее. Считает меня навязчивым и излишне самоуверенным. А мне так хочется говорить про «Современник»! Говорить, говорить, говорить! Отеческая нежность ослепляет меня!.. Моё любимое дитя!.. В нем есть печать моего сердца…

Мимо меня проходит молодая пара:  господин с военной выправкой и миловидная дама. Какие у нее миленькие глазки! А румянец!.. Прелесть!.. Слышу, как она довольно громко шепчет ему: Смотри! Это же он! Знаменитый французский писатель. Я видела его портрет в газете. Во всех салонах он желанный гость… Читал ли ты его романы?..
Я им улыбаюсь. «Месье!» - приподнимает цилиндр молодой человек.  Я в ответ делаю то же самое. Они явно польщены…

Машу рукой стоящему в двух десятках метров поодаль экипажу. Пора ехать… Жалею ли я о том, что потерял Россию? О том, что писал все эти годы на французском? Но ведь на французском я заговорил раньше, чем на русском. И думал я всегда на французском… Трудно сказать, какой язык мне роднее, хоть родился я в России… Я  стал сразу двумя великими писателями в двух великих странах. Я прославил  их обе  стихами и романами. Мне совершенно неважно, где писать. Главное – писать… Это мое настоящее ремесло. Я давно уже не шпион… Теперь я свободен… Во Франции, наконец, мои романы принесли мне состояние…

Признаюсь, множество книг, подписанных моим именем, не мои. Разве можно написать даже за 20 лет 150 романов? Я создал уникальную «фабрику» романов в Париже. На меня работает десяток непризнанных авторов. Но идеи мои! Эти идеи теснятся в моей голове и требуют выхода. Если читатели в восторге от моих сочинений, быть может, мне простят эту уловку… Меня всегда преследовал застарелый страх – остаться без денег – и я придумывал разные спасительные варианты для себя. Но в свободной стране я успешен…

Разве это плохо, что я всегда хотел получать денежное вознаграждение за свои произведения соответственно их качеству? «Светоч русской поэзии погас!» - рыдали газеты после моей мнимой смерти. Где были вы, когда я был жив? Почему мне не платили так, как я того заслуживал?.. Тут смотри, как бы с голоду не околеть, а они кричат: слава!.. Я гениальный писатель… И хочу быть признан при жизни. Когда я вижу перед собой чистый лист бумаги и заточенные перья, всё остальное отступает на второй план:  родина,  служба, семья, женщины… Поэтому мне неважно, где писать… Ubi bene, Ibi patria***. А мне bene там, где есть деньги… Что до славы, то ею в России мудрено довольствоваться. Русская слава может льстить какому-нибудь В.Козлову, которому льстят и петербургские знакомства, а человек немного порядочный презирает и тех и других. Mais pourquoi chantais-tu?**** Я пел, как булочник печет, портной шьет, Козлов пишет, лекарь морит – за деньги, за деньги, за деньги, господа! – таков я в наготе моего цинизма…

С трудом забираюсь в экипаж. Прав доктор Мерсье: надо пить и есть поменьше… Проклятая аневризма не дает о себе забыть… Ставлю трость между колен и опираюсь на нее обеими руками. Кладу на руки подбородок… За окнами медленно проплывает  такой знакомый Петербург… Мойка, Конюшенный мост, Миллионная, Марсово поле, Лебяжья канавка, Михайловский замок, Летний сад, Фонтанка  бегут мне навстречу как старые друзья. Кажется, столица так же рада мне, как  я ей. Я даже слышу  приветливый голос города: Здравствуйте, господин Пушкин! Добрый день, месье Дюма!..

(Из сборника «100 рассказов про тебя»)

*Никогда не принимай благодеяний. Благодеяние, в большинстве случаев, коварство. – Избегай покровительства, ибо оно подчиняет и унижает.
**  Второе я
*** Где хорошо, там и родина.
*** Но почему ты поешь?