Глава 6

     На следующий день сенешаля торжественно отвезли назад в Рённ, где домашний врач в подходящих условиях мог, как следует, заняться его здоровьем. Маркиза д’Алинкур расцеловалась с племянницей, рассыпалась в благодарностях графу и виконту, и, подхватив надувшегося шевалье де Невилля, поспешила в Париж.
Атос, Рауль и Аньес направились в сторону Ванна.
     Ехали они так, как обычно путешествовали в те времена – обязательно останавливались на ночлег, не двигались с места, если не было попутчиков, на каждой остановке основательно устраивались в приличной гостинице, и порой задерживались на несколько дней, если погода казалась неподходящей или кто-то приносил весть, что на дороге неспокойно.
     Для Атоса и Рауля такой темп был непривычно медленным, но Аньес никогда не носилась по дорогам сломя голову и даже не догадывалась, что можно передвигаться в три-четыре раза быстрее. Господам оставалось считаться с присутствием дамы.
Впрочем, Атос убедил себя, что это к лучшему, потому что в долгой дороге у Рауля и Аньес будет больше времени сойтись поближе и, наконец, объясниться. Сам виконт ничего не говорил на этот счет. Он был, как всегда, сдержан, но внимательный взгляд отца отметил, что настроение виконта стало меняться. Если раньше он прятал слезы и отчаяние, то теперь иногда казалось, что ему едва удается обуздать раздражение. Его печаль стала угрюмостью, а с уст стали срываться саркастичные замечания. Правда,  в присутствии мадам де Беренжер он держал себя безупречно, хотя и холодно, но как-то раз Атос услышал его ответ случайному попутчику:
- Да, женщина подарит Вам минутное блаженство, за которое Вы потом заплатите вечностью страданий. Не лучше ли найти другое занятие на эту минуту?
Атос испытал странное чувство – день словно стал ярче, звуки громче, хотя менее отчетливы, и он невольно оглянулся, готовясь увидеть, как из трактира, посмеиваясь, выходят Портос с д’Артаньяном и следом идет покрасневший Арамис, поспешно засовывающий в карман не то письмо, не то платок. А он сам слышит собственный голос, голос мушкетера Атоса...
     Граф тряхнул головой, возвращая себя в настоящее, и все стало прежним. Перед ним стоял незнакомый человек, с которым  разговаривал мрачный Рауль, а из гостиницы выходила мадам де Беренжер, чье лицо сразу же осветилось радостной улыбкой, как только она увидела своих кавалеров.
Виконт пошел ей навстречу и помог сесть в карету. Он всегда так делал, потому что себе Атос оставил обязанность расплачиваться в гостиницах и следить за погрузкой багажа. Рауль не выказывал по этому поводу ни радости, ни недовольства, молча подчинившись решению отца.
     Глядя, как виконт закрывает за Аньес дверцу кареты, поправляет занавески и осведомляется, могут ли они ехать, Атос мысленно стал убеждать себя: «Он еще страдает, и боится впустить ее в свою жизнь. Мне надо помочь ему преодолеть себя».
     С этого момента он стал выдумывать самые разнообразные предлоги, чтоб больше времени проводить всем вместе. Они ходили на пешие прогулки; выбирались поглядеть на достопримечательности городков, в которых останавливались; завязывали знакомства с попутчиками и вечерами собирались для игры в кости или совместной трапезы.
     Атос не вел такой бурной светской жизни с молодости, и теперь только горячее желание помочь Раулю давало ему силы терпеть все то, что до сих пор он терпеть не мог.
     Аньес напротив, была очень довольна. Она с неизменной радостью встречала любое предложение графа и, похоже, никогда не уставала от их общества. Во всяком случае, Атос видел в этом удовольствие, какое должна испытывать влюбленная женщина, если ей дают возможность постоянно быть рядом с любимым. Атос подмечал малейшие изменения в выражении ее лица и находил все больше доказательств правоты своих предположений: «Как сияют глаза Аньес, когда она входит в комнату, где мы ждем ее к завтраку! Она без ума от Рауля… Она излечит его… Пусть даже погрешив против приличий. Я не буду им мешать».
     И Атос не мешал.
     Он и так все дорожные хлопоты брал на себя, а теперь вовсе стал стремиться предупредить любое желание Аньес и потребности Рауля. Среди попутчиков он старался сойтись с солидными, пожилыми людьми, которые нередко сами предлагали «дать молодым людям погулять» и вообще давали понять, что предпочитают неспешные, основательные разговоры возле камина подальше от суетливой и шумной молодежи. Хотя ни Аньес, ни тем более Рауля никак нельзя было отнести к веселым и шумным, но почтенные провинциальные дворяне, с достоинством носившие толстые животы и увесистые кошельки, смотрели на пару со снисходительным дружелюбием: «Ох, молодость, молодость!».
     Хмурость виконта чаще всего расценивалась как недовольство, что ему мешают быть наедине со своей любезной. Атос не препятствовал таким догадкам и, превозмогая себя, с застывшей, деревянной улыбкой кивал в ответ на предложения собеседников: «Мадам де Беренжер дама утонченная. Виконт, не возьмете на себя труд занять ее? Мы люди несветские, а Вы – блестящий молодой человек! Да и мадам приятнее слушать Вас, чем томиться от наших скучных разговоров».
     Раулю ничего не оставалось, как следовать всеобщим пожеланиям. Отсиживаться в одиночестве было бы равноценно публичному вызову. Он предлагал Аньес руку, и они прогуливались в саду, если таковой имелся, или сидели парой, пока остальная компания плотно обступала Атоса, стремясь поразить его красноречием и мудростью мыслей. Простых дворян просто распирало от гордости, что их внимательно слушает такой важный господин, по-видимому, никак не ожидавший встретить в глуши таких достойных собеседников.
     Их вводила в заблуждение молчаливость Атоса, его постоянное согласие с их словами и выводами, которое он выражал только кивком головы, как им казалось, не в силах найти слова в ответ на их мудрствования.
     Атос их почти не слышал. В такие минуты его сознание словно отделялось, он ощущал тело как нечто чужеродное, что-то, что действует само по себе – кивает, улыбается, меняет выражение лица, принимает различные позы. А все его внимание неизменно сосредотачивалось на Аньес и Рауле;  он чувствовал их напряжение даже не глядя в их сторону, слышал их голоса и воспринимал малейшие изменения в интонациях вопреки назойливому бормотанию собеседников, словно ватой залеплявшему ему уши. Он заставлял себя сосредотачивать взгляд на ком-нибудь из этих надоедливых господ, но стоило на мгновение утратить контроль, и он уже ловил себя на том, что неотрывно смотрит на тех двоих, что только и занимали его мысли.
     И еще он постоянно твердил себе, что все делает правильно. То, что он видел и делал, совершенно шло вразрез с его понятиями о достоинстве, приличиях, о нормах поведения.
     Негоже, никак негоже, чтоб виконта постоянно видели в такой близости с мадам де Беренжер!
     Он запрещал Раулю часто ездить к Лавальерам, чтоб не бросать тень на репутацию Луизы, так что же он делает теперь?
Не единожды он готов был все прекратить, позвать их в общую компанию или, еще лучше, не устраивать никаких посиделок, не сводить ни с кем знакомств, а попросту отправляться пораньше спать.
     Но стоило сомнениям склонить его к этой мысли, как тут же являлось раскаяние: «Какое я имею право мешать им? Однажды я уже пытался, и, по совести, даже сейчас думаю, что поступил правильно. Мадемуазель де Лавальер не любила его, я уверен в этом, но Рауль ничего не желал видеть, ничего не хотел понимать! Он так верил в ее чувства! Если бы брак не был делом необратимым, я бы дал ему совершить эту ошибку, чтоб он сам убедился, как поверхностны и по-детски нестойки были ее чувства. Но Аньес… мадам де Беренжер – другое дело. В ее чувствах я не сомневаюсь. Она… она вся трепещет от любви. Сколько нежности было в ее глазах, когда я случайно поймал ее взгляд! Она сразу смутилась, потупилась, ведь посторонний человек стал свидетелем тайных движений ее души. Мне стоило бы извиниться за свою нескромность, за то, что я так откровенно смотрел на них и встретил взгляд, предназначенный не мне. Этот румянец, что окрасил ее щеки, лучше всяких слов сказал о ее чувствах. Слова могут лгать, тело – нет. Как должен Рауль любоваться ее прекрасным лицом! А ведь это он причиной… Неужели он не откликнется? Я должен помочь ему увидеть, понять. Показать, как она прекрасна и как может любить…»
     Именно в этом теперь видел Атос свою роль. Он не говорил об этом с сыном, верный решению быть молчаливым свидетелем, а кроме того, это было бы затруднительно – Рауль стал избегать его. Едва мадам де Беренжер изъявляла желание отправиться спать, виконт провожал ее и тут же уходил к себе, ни разу не присоединившись к одной из тех компаний, что стихийно возникали вокруг них за время путешествия.
     Атоса тяготило это отчуждение. Никогда еще они с сыном не были так далеки друг от друга, не потеряв при этом горячей привязанности. Иногда виконт, поддавшись внезапному порыву, целовал руку отца, его взгляд был исполнен мольбы,  но едва Атос успевал сказать хоть слово утешения, виконт быстро уходил и в последующие дни старательно избегал возможности остаться с отцом наедине. После таких поступков Атос опять начинал сомневаться в правильности своих действий, ему казалось, что он мучает Рауля, хотя никак не может понять, чем. Ведь он на все закрывает глаза! Позволяет им общаться столько, сколько они хотят! Неужели его присутствие настолько непереносимо для сына?
     В это Атос никак не мог поверить, и потому постепенно у него естественным образом родилась мысль, что если он мешает не Раулю, то, наверное, это Аньес видит в нем помеху их счастью?
     Теперь Атосу стали понятны мучения Рауля: он любит отца, а в угоду женщине, которая ему нравится, вынужден выбирать между ними двумя. 
Рауль поначалу сносил все происходящее с привычным безразличием, слегка замаскированным вежливостью, но мало-помалу в его поведении все яснее стала проступать  напряженность. Не будь Атос так увлечен своей идеей свести молодых людей вместе, он бы подумал, что Рауль едва сдерживается, чтоб не послать их всех куда подальше.
     Но Атос этого не замечал, вернее, заметив, дал действиям сына совсем иное толкование.
     Они как раз беседовали об очередной затее графа, когда у виконта вырвалось:
- Неужели обязательно, чтоб мы были вместе?
Атос побледнел.
- Я понял Вас. Вы правы.
     Он оставил удивленного Рауля и поспешно вернулся к себе в комнату, по дороге изорвав в клочья кружево воротника – так резко ему стало не хватать воздуха.
«Господи, какой же я дурак! Все время путаюсь у них под ногами! В нем едва начало просыпаться чувство, он сам еще не понимает, не верит, готов отступить, а я, вместо того, чтоб уйти в сторону, следую за ними, как докучливая дуэнья. Что же, теперь я должен отдать его ей? Моего мальчика? Уже… И потом, позволять им оставаться наедине, без моего присутствия, не совсем прилично. Да что там, совсем неприлично! Но, в конце концов, они не дети. Если они… если они объяснятся, то разве не этого я добиваюсь? Я готов ко всему. Да, пусть они будут вместе, и пусть маркиза д’Алинкур окажется права – в Нанте мы отпразднуем их помолвку».
Граф не привык прятаться за спины других и решился открыто поговорить с Аньес, объяснить ей, что ничего другого так не желает, как их союза и готов всячески способствовать их браку.
     Устроить этот разговор оказалось делом очень простым. Едва Атос заикнулся, что желал бы провести вечер в узком кругу, как виконт и Аньес с жаром поддержали его предложение. Они тихо и спокойно поужинали, после чего Атос попросил Рауля пойти проверить, готовы ли на завтра лошади – им оставался последний переезд до прибытия в Ванн.
     Рауль удалился без видимого сожаления, что выглядело странным, но Атос и тут нашел подходящее объяснение. Он решил, что виконт догадался о намерении отца внести ясность в положение дел и радуется, что все, наконец, образуется.
Аньес тоже, казалось, чего-то ждала. Она смущенно поглядывала на Атоса, ее щеки стал заливать румянец, а во взгляде отразилась надежда.
- Сударыня, завтра мы приедем в Ванн. Я хочу еще раз поблагодарить Вас за возможность совершить эту поездку, поскольку изначально Вы не собирались этого делать и только Ваша любезность позволит мне повидаться с другом.
- Я рада сделать это для Вас. 
- Мне тоже было бы приятно отплатить Вам подобным образом – сделать что-то для Вас.
- Ваше общество уже вознаградило меня за все тяготы путешествия.
- Тяготы? О, значит, были тяготы?
- Простите, я неверно выразилась. Любая поездка всегда сопряжена с неудобствами, но я их не заметила, настолько приятно было Ваше общество.
- Нет, нет, Вы нарочно так говорите, стараясь не обидеть меня. Но я знаю, что стеснял Вас.
- Вы? – Аньес невольно коснулась руки Атоса, но тут же потупилась. – Простите, я, право не знаю, с чего Вы взяли. Если я дала хоть малейший повод так думать, то… Поверьте, если бы у меня не было иного общества, кроме Вашего… то есть, кроме Вас и виконта, я бы ничего другого не желала. Напротив, это моя сдержанность и непривычность к светской жизни лишала Вас и господина де Бражелон возможности вести подобающий для таких дворян образ жизни.
- О, мадам де Беренжер, как Вы неверно судите о виконте! Он не светский вертопрах!
- Конечно, нет! Я опять задела Вас неудачным словом! Я имела в виду, что Вы так умны, воспитаны, так блестяще образованны, что мое скромное общество не могло в полной мере удовлетворить Ваши запросы. Это я должна благодарить Вас за терпимость к моим незначительным достоинствам.
- Я не считаю их незначительными.
     Аньес застыла. Ее губы подрагивали, а взгляд стал невидящим.
- Благодарю Вас, – прошептала она.
Атос осторожно взял ее руку в свою и прикрыл сверху второй рукой, мягко сжав между ладоней:
- Мадам де Беренжер, Вы, наверное, поняли, что я намеренно искал возможности поговорить с Вами наедине.
     Аньес, казалось, перестала дышать, так неслышно сделалось ее дыхание.
- Прошу простить мне эту смелость и эту нескромность. Ваши достоинства способны поразить любого мужчину, и я знаю человека, который не остался к ним равнодушен. Вы тоже его знаете и знаете его отношение к Вам. Я не посмею задать вопрос, что Вы сами думаете о нем, Ваше сердце – это Ваша тайна. Но Вы, как мне кажется, опасаетесь моего мнения, и это мешает Вам надеяться на счастье. Я искал этого разговора только для того, чтобы сказать – Вам нечего бояться. Я всецело на Вашей стороне и любое Ваше решение, а я тешу себя надеждой, что догадываюсь о нем, так вот, любое Ваше решение будет принято мной безоговорочно.
    Атос медленно поднес к губам свои руки и, раскрыв ладони, как створки раковины, поцеловал руку Аньес.
    Почувствовал его поцелуй, Аньес вздрогнула так сильно, что Атос невольно поднял на нее глаза:
- Мадам де Беренжер, Вы все еще боитесь? Вы не верите мне? Как мне доказать, что я никогда и ни в чем не буду препятствовать Вам?
- Ни в чем и никогда? – Аньес не решалась посмотреть Атосу в глаза. – Но… почему? Разве Вы…
- Почему? Потому что от этого зависит счастье самого дорогого для меня человека, ради которого я готов пожертвовать всем, что только ни есть на свете.
- Вы так любите… этого человека?
Атос отпустил ее руку и отвел взгляд:
- Что ж, призывая Вас к откровенности, я должен быть готов ответить тем же. Да, люблю и сейчас пойду на любую жертву, если это будет то, в чем он нуждается. Поэтому никогда и ни в чем Вы не встретите возражений с моей стороны, если ответите согласием на брак с виконтом де Бражелон.
     Аньес бессильно уронила руки на колени.
- Брак с виконтом?
- Мадам де Беренжер! Он готов полюбить Вас. О Ваших чувствах я обещал не спрашивать, но… у меня есть основания надеяться, что Вы не отвергнете его, я прав? Вы подарили ему надежду, возродили его к жизни, когда мне казалось, что еще немного, и я навсегда потеряю сына, потому что страдание убивало его. Но появились Вы, и он ожил, а вместе с ним и я. Если я осмелюсь просить Вашей руки для виконта, на какой ответ я могу рассчитывать?
     Аньес сидела, опустив голову и закрыв глаза. Атос не видел ее лица, только тонкую белую полоску пробора, аккуратно разделявшую плотную темную массу волос.   Он заговорил тише и нежнее:
- Мадам де Беренжер, своей настойчивостью я испугал Вас? Не подумайте, что я чего-то требую! Я только надеюсь, очень надеюсь, что мой сын будет, наконец, счастлив.
- И только тогда будете счастливы Вы… – ровным голосом, не спрашивая, а скорее утверждая, проговорила Аньес.
- Да, но не думайте обо мне. Помните, что я всецело на Вашей стороне и не буду препятствовать Вам и виконту. Я буду ждать Вашего решения столько, сколько понадобится.
- Значит, Вы не требуете немедленного ответа?
- Нет! Конечно, нет!
- Но все же, Вы на что-то рассчитывали?
- Я боюсь обидеть Вас своей настойчивостью.
- Скажите.
- Маркиза д’Алинкур была уверена, что в Нанте мы сможем отпраздновать Вашу помолвку.
- Помолвку? – Аньес покачнулась. – И у нее были основания так думать?
- Да.
- А у Вас?
- Мадам де Беренжер, позвольте мне не отвечать. Я не могу обсуждать чувства сына.
- Значит, Вы в них уверены.
- Простите, я не буду отвечать.
- Я прошу Вас оставить меня. Я хочу побыть одна.
- Я могу проводить Вас в Вашу комнату.
- Нет, пришлите мне горничную. Мне нехорошо.
- Это моя вина! Нельзя было так внезапно затевать подобный разговор.
- Да, наверное, – безжизненным голосом ответила Аньес.
     Атос, всерьез встревоженный ее бледностью и неожиданной вялостью, поспешил за горничной. Он хотел помочь отвести мадам де Беренжер, но Аньес отрицательно покачала головой:
- Прошу, не надо. И не корите себя. Во всем виновата моя слабость.
- Может, нам стоит задержаться? Я прикажу не готовить лошадей на утро?
- Нет, утром со мной все будет в порядке, и завтра Вы встретитесь со своим другом. Я ни за что не хочу лишать Вас удовольствия увидеться с еще одним человеком, которым Вы дорожите.