Спаситель

От одиночества лечить
Еще, как надо, не умеют…

Было это под Пасху. В Святую Субботу…

Заканчивался Великий Пост, который я, по обыкновению, практически не соблюдал. В Бога искренне верую, но общих для всех предписаний и жестких ограничений свободы действия и мысли не люблю, как не люблю креститься на виду у кого-то, тем более, если вокруг это делают все. Всего одну молитву выучил я в детстве наизусть, но именно эта одинокая молитва помогает мне в тяжелые минуты. А Библия… с которой я едва знаком… - всему свой срок, и каждому – свои колокола…

На улице было промозгло и ветрено – погода не для меня, - но, раз уж вышел, я решил прогуляться. Бог весть, какая звезда, какой рок гонят меня в самое неподходящее время по различным местам, где со мною должно произойти нечто неотвратимое.

Что-то всегда заставляет меня в такие моменты выходить или даже выезжать навстречу непредсказуемому… И случается-то это обыкновенно в редкие минуты, когда я совершенно спокоен, умиротворен, доволен существующим положением дел и не желаю ни малейших перемен.

Я научился уже узнавать эти особенные состояния, предчувствовать эти значительные мгновения по одному мне известным приметам и чаще всего стараюсь, не противясь, следовать предначертанному, чтоб обойтись без излишних потерь сил и времени…

Но в этот вечер мне неодолимо хотелось опротестовать принятое кем-то за меня решение, воспротивиться тому самому неотвратимому. Настроение резко испортилось.

***
На пути лежал уютный и не людный ресторанчик, куда меня манило и влекло тем самым чувством. Но я, заупрямившись, миновал его, и на первом же перекрестке чуть было не был сбит и раздавлен каким-то лихим ездоком – такие предупреждения действуют похлеще черных кошек и прочих нежелательных примет.
Вернувшись и присев на скамейку подле заведения, я начал угрюмо и зло размышлять…

Ну что там могло быть нового для меня, чего-то такого, что трудно преодолеть и забыть? Исповедь алкоголика, некогда подававшего большие надежды? Встреча с очередною опаленной судьбою женщиной-мотыльком? Веселая разбитная кампания или очередной ресторанный «друг», которому просто не с кем, а то и не на что выпить?..

Нет, решил я, не хочу!.. Но неизвестный голос где-то внутри меня тихо и властно сказал: «Надо!»… Я поднялся по ступенькам и вошел.

***
Почти все столики были заняты, но мне приглянулся только один, стоявший в самом темном углу. На нем – дорогая свеча…

Потребности ни в еде, ни в питье у меня не было, однако … атмосфера с легким привкусом романтики, тишина и тепло имеют надо мной неограниченную власть.
Я остался… о чем тут же пожалел: вежливый официант осведомился, не могу ли я пересесть, так как этот столик всегда занимает постоянный клиент, ожидаемый с минуты на минуту. Я ответил, что окажу такую любезность, но не ранее появления «хозяина» столика.

Ворча для очистки совести и ловко пряча чаевые, официант принял заказ и оставил меня в покое, очевидно рассчитывая, что я скоро уберусь, и так и не выдав тайны, что «хозяином» окажется «хозяйка»…

Она вошла минуты три спустя, когда я только пригубил свое вино. С недовольным и даже оскорбленным видом она направилась ко мне:

– Этот столик занят!

– Я говорил господину… – услужливо поддакнул возникший из ниоткуда официант.

– Пожалуйста, – ответил я невозмутимо, хотя и сам готов был вспылить, – будьте добры подать счет!

Столь легкой победы она не ждала и, заметив, что ужин мой даже не снят с подноса, уже более спокойно добавила:

– К чему Вам уходить? Поужинайте… только за другим столиком! По-моему, женщинам принято уступать…

– Зачем же, если мне понравился именно этот столик? Извиняюсь за причиненное неудобство. Официант, счет!

– Ладно, оставайтесь. Заведенные правила иногда стоит ненароком нарушать. Только не вздумайте наглеть и беспокоить меня вашими мужскими штучками!

Отвесив полупоклон и возобновив свой заказ, я углубился в дегустацию вина…

***
В завязке этой истории особой вины за собой я не чувствовал, но и стремиться к ее развитию желания не было. Пусть о финале ее позаботятся те, кто ее заварил. Я отстраненно молчал. Вскоре она не выдержала:

– Вы всегда молчите в присутствии дам и вообще пренебрегаете приличиями? Могли бы пожелать мне приятного аппетита! Благодаря Вашему неожиданному появлению за моим столиком и Вашему невероятному упрямству, он у меня пропал… Или Вы желаете, чтобы я перед Вами извинилась черт знает в чем?.. Шесть лет я ужинаю здесь за этим самым столиком, причем, всегда одна. Об этом все знают…

– Приятного аппетита!… А винить Вас я ни в чем не смею. Просто не хотел наглеть и беспокоить Вас всякими мужскими штучками – ведь уговор был таков?

Она хмыкнула, но промолчала. А я, словно старой знакомой, улыбнулся и наполнил оба бокала – ее вино еще не принесли.

– А откуда Вы знаете мой любимый букет? – спросила она настороженно понюхав и пригубив, – Ведь Вы здесь, кажется, впервые? Раньше я Вас не встречала.

– Проездом, но не впервые. А этот сорт вина мне самому нравится больше других, имеющихся в этом заведении.

– Правда?

– Угу… извините за лаконичность.

Она издала какой-то возглас, кивнула непонятно кому и… представилась. Я сделал то же самое. А подошедший было с неким вопросом официант, увидев нашу мирную беседу, помчался радовать коллег очередною сплетней.

***
– Так Вы действительно обо мне ничего не знаете? – спросила она с легким кокетством в голосе, – Так бы и другим…

– Абсолютно ничего. Я здесь чужой.

– Странный Вы человек… наверное, добрый?

– Нет, не добрый, скорее – не злой.

– А-а… тогда я расскажу… о себе. Вы не против?

– Ничуть... – ответил я, подумав: вот оно!… ничего не попишешь… – Мне можно курить?

Она снова кивнула. Пригубила. Поправила локон на лбу… И, решившись окончательно, медленно заговорила тихим, слегка дрожащим голосом. Глаза ее при этом смотрели мимо меня, а губы временами надрывно кривились. Бокал так и застыл в ее руке…

Я слушал, не перебивая…

***
– Вот Вы относитесь к разряду интересных мужчин… Ничего, что я начала с Вас?… Хорошо… Вы симпатичны, умеете вести себя адекватно в любом кругу, умеете заставить других подчиниться принятым Вами решениям. Вы можете пьянеть или не пьянеть по своему усмотрению, любить и даже любимых спокойно бросать…

Женщины, скорее всего, либо резко антипатично воспринимают Вас, либо вешаются Вам на шею буквально с первой встречи. Вы обнимаете, целуете, ласкаете их одну-две ночи…

Потом начинаете скучать в их обществе и искать что-то новое, в беге за которым срываете их с шеи, как увядший венок, и бросаете куда придется – в грязь, в болото, просто под ноги… Иногда потом жалеете, но никогда не раскаиваетесь. Даже если они от этого сходят с ума или умирают…

Такие, как Вы – господа жизни, уверены в себе и в собственной неизменной Фортуне. Вы знаете заранее, что ничего страшного – ведь страшнее смерти нет ничего, правда? – с Вами не произойдет. А все окружающие Вас люди, в том числе… нет, в первую очередь женщины – для Вас только пешки, бездушные фишке на «великой» доске Ваших игр…

У них не может быть в жизни ничего, кроме дарованного или приказанного Вами, а если и бывает – по их же собственной вине, без малейшего риска для Вас… Вы умеете умывать руки… Дайте мне тоже сигарету!

***
Мы закурили. Она волновалась. Видно, не часто ей удавалось настолько поверить собеседнику-мужчине (для нее – врагу по определению), чтоб разделить с ним самое наболевшее, высказать ему все скопившиеся на весь род мужской обиды…

Внешне я был совершенно спокоен – постыдно, почти до безразличия, хотя в действительности волновался не меньше ее, чувствуя, что за обвинением последует исповедь. Страстная и горькая. Не столько в своих, сколько в чужих грехах, гнетущих душу…

И я – невольный случайный слушатель – должен понять и принять, должен открыть свое сердце и впитать им всю боль, я обязан помочь… Мне самому станет больно и плохо – пусть: берущийся за исцеление должен быть изначально готов выстрадать все то, от чего он избавляет больного…

***
Нервно куря, она продолжала:

– Вы смотрите на нас, женщин, как на проституток от рожденья!… И мы практически всегда оправдываем Ваши ожидания, но только в двух случаях: с одним – Любимым, которому жертвуешь всем, или со многими – нелюбимыми, безразличными… лишь потому, что Любимого – нет! О, как страшно жить в миллионном городе, на многомиллиардной Земле, где совершенно НЕ-КО-ГО полюбить!!!

Она заплакала. Я подал ей платок, долил вина, заново зажег погасшую сигарету…

– Спасибо!… – даже в этом коротком и вроде бы добром слове, брошенном ею мне, таился непримиримый вызов, жила непоправимая утрата чего-то важного… – Так вот, я – проститутка! Вам, случаем не стыдно сидеть со мною за одним столом? С «падшей» женщиной?!… Наверно, не стыдно. Вы такой же, как все, Вам не может быть стыдно… Была ей… и буду, скорее всего… Умерла во мне Женщина! Давно и безвозвратно… Осталось лишь женское тело – по внешним признакам… И я продаю его, не выходя на панель… Не желаете?!

***
Мне стало страшно…

– Я помню себя девочкой. Маленькой смешной провинциалочкой, которая хворостинкой гоняла к реке гусей. И жутко их боялась при этом. Но мне всегда внушали, что я должна быть сильной и смелой, что женщинам назначено терпеть в жизни больше мужчин, поэтому расслабляться нельзя не на миг – только так можно добиться счастья и славы…

То счастье, о котором мне тогда твердили, это – дом, машина, деньги и упоминания в светской хронике. О том, что это самое счастье неразлучно с одиночеством, гнетущим, чумным, доводящим до самоубийства или «желтого дома» – сказать позабыли…

А я-то, дурочка, поверила в это счастье! Хотя был же перед глазами пример забитой, замученной матери… Поверила в свои силы, в свою звезду и в то, что здесь, в этом мире, все средства чудесны…

«Выгодного» мужа мне подыскали в шестнадцать. Старого и страшного. Я не мыслила в этих делах ничего, но проявила характер. Кажется, в последний раз уместно… Из дома отец меня выгнал, объяснив своим знакомым и друзьям: «Отправилась за славой в *** Она у нас самостоятельная и смышленая»… Это – с деньгами на три дня…

Тогда с работой было легче. Нашла место в конторе… В первый же вечер начальник – молодой, симпатичный, уверенный – стал оказывать мне знаки внимания определенного свойства. Я воспротивилась; тогда еще не знала, что сильному лучше отдаться – возможно, чем-нибудь отблагодарит…

Он не настаивал. Наоборот, был ласков, нежен, трогателен и ничего не требовал взамен. Не спешил, понимая, что нравится мне, что влюбляюсь в него все сильнее… А когда я уже не владела собой, когда воспламенялась от пожатия руки, овладел мною. Спокойно. Как куклой… И оставил на столе немного денег…
Мы провстречались еще с месяц, и я прощала любые обиды. Даже деньги…

Потом о нашей связи узнала его жена. Она ввалилась в контору, дала пощечину ему и добрый десяток мне. Он отошел к окну, как будто его все это вовсе не касалось, а я более часа выслушивала оскорбления и площадную брань, изредка бросая на него взгляды, долженствовавшие пробудить «рыцарство»… Он молча смотрел в окно…

Наутро я была уволена. Правда, с хорошим рекомендательным письмом, даже с подсказкой, к кому обратиться по вопросу трудоустройства, и с пожеланиями всего наилучшего… Он ничем не хотел оставаться обязанным… Как и все вы, «хозяева жизни»…

Дальше было много таких же начальников – повыше и пониже рангом. И все желали одного… И получали. С той лишь разницей, что больше никого я не любила…
Картину своей карьеры я создала в постельных тонах; при этом добилась большего, чем ожидала сама, тем паче – большего, чем ожидали от меня…

Я достигла напророченного «счастья»: у меня состояние, собственный дом, две машины, дача, имя почтенной и уважаемой вдовы в обществе, хотя замужем я так и не побывала. Владею огромным количеством профессий, но пользуюсь в основном только этой одной…

И не могу… нет, скорее, не хочу останавливаться. Мне уже безразлично, кто, за что и с каким отношением будет тискать и мять мое блестящее выхоленное тело – мумию с настоящей меня… Ведь все равно за его умервщление никто никогда не ответит. А за мертвую душу?… – да просто смешно!

***
Закончив почти криком, она перевела дыхание, сказав почти все, что хотела. Тряхнула головой, отбрасывая высказанное в пустоту и выбившийся из прически локон… В глазах ее стояла тоска ненависти ко мне, ко всему этому миру, к себе самой. И безразличие к грядущим временам…

– Что же Вы не пьете, не едите? Неужто аппетит перебила?! Так давайте пройдемся – я Вам возмещу! Даже бесплатно. Привыкла!

Можно ли к такому привыкнуть!? Я не успел найти ответ на свой не высказанный вопрос…

Она смотрела жестко и зло, но при этом затравленно, как человек, панически боящийся смерти, но видящий перед собою именно ее, явившуюся за установленной данью…

Она хотела дикого скандала, безумной партии оркестра перед уходом композитора в ничто. А я – не стану себя идеализировать – не выношу скандалов и ссор, даже если сам в них не замешан. Тем более – на людях…

***
Я понимал, что нужно было уходить и уводить ее отсюда, но понятия не имел куда и не представлял себе, как это сделать корректно…

В конце концов сделал первое, что придумалось: спокойно встал, взял ее за руку, мягко поднял и улыбнулся. Бросил на стол плату за обоих и повел ее к выходу. Ей, кажется, было все равно… и точно – очень плохо.

Мы вышли на улицу и повернули вправо. Ветер усилился и бил прямо в лицо, как разъярившийся подонок…

В храме, к которому мы подошли, уже начиналась Всенощная…

Она не замечала ничего, замкнувшись в беспредельной пустоте, оставленной ей людьми вместо сердца, и очнулась лишь от звуков пения, стоя перед иконами с зажженной свечой в руке…

Грустный, но безмерно добрый, смотрел на нас Спаситель. А рядом, чуть поодаль, виднелся Лик Богородицы…

Вглядевшись в него, я внутренне застонал: Святая безутешно причитала. Мне показалось, будто послышались слова:

– В ваш дикий мир я отпускаю Сына – в который раз! На смерть идет Сынок – в который раз!… Идет на смерть… Мне больно и за вас, и за Него. Но вы – чужие дети, вас так много, а Он – один! Единственный Сынок!… И Он сумеет отстрадать за всех за вас, за все ваши бессчетные грехи… Но почему именно Он?!…
О, Господи, пошли Ему терпенья, даруй Ему терпения и сил!… Зачти, зачти все муки, о, Всевышний! Но не Ему, не мне – бессчетным им… Прощенья, Господи!… Я отдаю им Сына!… Он, оказалось, больше нужен им – Он их спасет!..

***
– Как мы сюда попали? – резко спросила моя спутница.

– Шли мимо… Сегодня Святая Суббота… точнее, Светлое Христово Воскресенье… Вы в Бога верите?

– А он разве есть?

– Посмотрите сюда… – я указал на икону Спасителя… и, готов поклясться, хотя ничуть не верю в чудеса, – Спаситель одарил ее улыбкой! В глазах Его на какой-то миг мягким чарующим Светом, воскрешающим все живое, запрещающим смерть, зажглось Благословение…

– Я не терплю глупых кощунственных шуток! Идемте…

***
Едва войдя в мой номер, она презрительно бросила:

– Где мне раздеться?!

– Сядь, успокойся, отдохни. Выпей вина и послушай!

– Я пришла не рассиживаться и не басни твои слушать, подлец! Да, ты подлец! Худший, чем я думала, худший, чем другие!… Ты хочешь освятить свою грязь, свое святотатство. Ты хочешь Богом, в которого не веришь, освятить еще одно мое убийство! Какая же ты дрянь! А я, несчастная, поверила – опять поверила!.. Чего стоишь? Насилуй! Не смущайся! Может быть жалко?… или стыдно??? Нет, у таких не бывает стыда!

– Вы сумасшедшая…

– Заткнись, скотина, делай свое дело! Или ты хочешь сказать, будто привел меня к себе так, пообщаться? Не лги хоть себе! Бери меня! Я согласна! Я так хочу… и уйти, поскорее уйти! Навсегда… Далеко… Туда, где нет ни дряни, ни «хозяев»…

***
У нее началась истерика, каких я больше никогда не видел…

И я вдруг понял, что так надо, так лучше, что никуда ее нельзя отпускать. Пусть лучше выплачется здесь… За порогом в таком состоянии ее не ждет ничего, кроме смерти. Страшной смерти – без Бога и Воскресения…

Я буквально влил в нее жуткую дозу успокоительного. От этого вынужденного насилия с моей стороны ей стало еще хуже... Тогда... мне до сих пор противно и скверно... я ударил ее по лицу. Не сильно, но больно. Расслабленной кистью... И понял, что не имел права! На это – не имел!…

Она обмякла… безучастная, почти мертвая… сидела, облокотившись на стол и, не мигая, смотрела в одну какую-то точку…

***
А я бесновато носился по комнате. И говорил, говорил, говорил… Минутами казалось – в пустоту…

Что я тоже несчастен, особенно с женщинами… Что тоже мучил и ломал – не убивал, но мучил… И мучился сам неимоверно… Что ни один из моих грехов не может быть и не будет прощен ни землею, ни Небом… Что…

… в котел извечной борьбы, заключенной в решении вопроса – Кто прав и кто лучше? – мужчины и женщины бросили все, что считали в себе лишним, не нужным, а потом тянули из него на ощупь, втемную, надеясь обрести недостающие достоинства и обретая, наоборот, перераспределенные недостатки. Они вылепили новых нелепых божков и – по образу их и подобию – себя самих…

…женщины стали сильными, властными, независимыми – в их понимании – равноправными. Они стремятся к соперничеству с мужчинами буквально во всем. Их воинственность неиссякаема, хотя и выглядит смешной. Нынче одинаково кощунственно заставить замолчать говорящую вздор женщину, как грубым словом, так и поцелуем…

…они потеряли, почти не заметив того, извечно присущие им нежность и хрупкость, умение быть слабой и покоряться, даже саму женственность в конечном итоге. Они уже не гордятся преклонением перед ними, а высмеивают преклоняющихся ядовито и страшно. Чудеснейшие создания, как то им было назначено самою природой, превратились в неукротимых монстров, по дикости и коварству превосходящих самого Дьявола… Хотя иногда, по старинной привычке, требуют, чтоб их носили на руках…

…я не виню их – их одних! А мы, могучие и гордые в былые времена?! Сожгло мужское племя свое рыцарство, ставшее потешным донкихотством, сожгло в кострах забвения, как еретическую книгу, как надоевший хлам…

…мы предпочитаем ныне изнеженность, болезненность и ленную слабость любому даже самому пустяшному и безобидному действию. Мы полюбили мягкие диваны и свежие сплетни. Мы нерешительны, пугливы и частенько пьяны. Мы позволяем женам бить себя, а посторонним мужчинам бить наших жен, и сами первыми идем просить прощения…

… мужчины и женщины сменили множество ролей, одежд и декораций в затеянном глупостью бесконечном спектакле утрат и продолжают менять то ж на то ж, но только одно остается неизменно и с теми, и с другими, неуклонно принимая все более горькие формы, – смертельно, давящее одиночество... спектаклю еще далеко до конца, а решиться дать занавес посреди этой трагедии отчего-то совершенно некому. И впереди нас ждут одни потери…

… что любой рассказ любого человека, в том числе и мой, – лишь фотография бесконечности, мучительной и мученической бесконечности. Одна из многих фотографий. Пусть, неповторимая, возможно – яркая, но… одна! Одна!! Лишь одна…

… что мы ничего не стоим, когда ломается душа, когда перестаем, не хотим быть людьми…

***
Потом я выхватил из сумки свою потрепанную записную книжку. Судорожно листая, нашел искомое и, запинаясь, сбиваясь, то глотая слова – самые значимые, то, наоборот, комментируя незначительное, стал читать ей свое недавнее эссе, казалось, так подходившее к случаю, так прекрасно все объяснявшее…

Читал не только и не столько ей, даже не себе самому – всему миру и парящему над ним Спасителю…

Читал, как молитву: безыскусную, но искреннюю молитву о прощении и очищении…

***
Она давно спала…

Я осторожно перенес ее на кровать и укрыл своим пледом. Сердечко ее билось нехотя, нервно, но я в нее верил. Устроившись в кресле с какою-то книгой в руках, я впал в оцепенение – спать не мог…

Шевельнулась она на рассвете. А перед тем волшебно улыбнулась какому-то чудесному детскому сну святою и чистой воскресной улыбкой…

Голос меня не слушался, был чужой, осевший и охрипший, но именно им я прошептал: «Доброе утро. Христос воскрес!»

Не отвечая, она слабо улыбнулась. Потом тихо спросила: «Где я? Я никогда так долго не спала…»

Я кормил ее жалкими холостяцкими бутербродами – сам жалкий и растрепанный бессонной жуткой ночью – и поил остатками вина… Ее лицо было светлым. Мы ни о чем не говорили… Просто пошли в тот же Храм, к той же самой иконе…

Спаситель выглядел устало – еще бы, сколько мук он принял в эту ночь, – но излучал неугасимый возрождающий Свет…

Я не поверил глазам: она упала на колени и молилась… и сам, почти не соображая, что делаю, опустился с ней рядом… и творил ту одинокую молитву от начала до конца… и снова, снова, снова…

Когда мы вышли, она улыбнулась – только у Женщин бывает такая улыбка…
Потом, легонько сжав мне руку, она прошептала: «Спасибо, родной!» – чмокнула в щеку и убежала…

Не знаю… чувствовал ли, видел ли, знал ли… но не мог не верить: она Воскресла! Воскресли в ней и Человек, и Женщина, и Бог. Спаситель совершил в это утро еще одно Чудо – несказанное, безмерное и бесценное – ОНА ВОСКРЕСЛА!!!

И я улыбался ей вслед...

(из книги "Листая Путь")