Дорожное происшествие

Почему-то Санечка считала, что если поступать по правилам, всё будет хорошо. В смысле, ничего плохого не случится. Так и жила всю жизнь. По правилам. Не нарушая. Ну или нарушая совсем чуть-чуть. И жизненный принцип оправдывался. В принципе.

В субботу Санечке совсем не нужно было работать. Суббота  была законным выходным. Но эта суббота оказалась исключением из правил: в школе что-то праздновали, и учителя, и коллектив продлёнки готовились вместе с учениками, требовались люди, родители-энтузиасты не могли покрыть эти потребности. И Санечка вызвалась добровольцем, по старой привычке. А что? Постоит пару часов у плиты, жаря блинчики. Дети расхватают с пылу-жару. Всем удовольствие, а ей  ещё и отгул, который обязательно пригодится! Поэтому, загрузив свой рюкзачок яйцами, пакетами с молоком и банками с «Нутеллой», Сaнечка отправилась в путь, рассчитав время на дорогу и на приготовление блинного теста. Её любимый велосипед, не новый уже, но такой лёгонький, ловкий, отличная модель для сноровистых поездок по городу, казалось, уже сам знал дорогу. Солнце сияло, педали крутились, новый день обещал стать удачным.

Перекрёсток этот она знала, как облупленный. Проезжала его пять раз в неделю по два раза в день. Обычный, неопасный, безо всяких там неприятных заковырок для велосипедистов. Зелёный свет любил Санечку, наверное, за то, что она так любила зелёный. И одеваться предпочитала во все оттенки травяного и лиственного, отчего самое лучшее в её неприметном лице, яркие изумрудные глаза, ещё больше сияли и становились прозрачными-прозрачными. Когда глазок светофора одобрительно подмигнул ей, разрешая движение, Санечка радостно рванула вперёд. Вот тут-то и сдала назад большая серая машина, не успевшая проскочить перекрёсток в последний момент.  Санечка увидела надвигающуюся серость, поняла, что времени на то, чтобы увернуться, у неё нет, и приготовилась к полёту.
Странно, что полёт совершенно не запомнился. Тем явственнее ощутилось приземление. Она лежала на асфалтье. Рядом валялся рюкзачок. А там, под колёсами автомобиля – её любимец, друг и соратник, средство передвижения в любую погоду, велосипед.

Получилось встать. Болело во многих местах: содранные ладони и правый локоть, левое колено саднило сквозь прорванные джинсы. Один рукав любимой зелёной кофточки свисал живописными лохмотьями. Санечке жаль было кофточки, почти новой, из натурального шёлка , удобной и лёгкой. Одна из тех вещей, которые покупались спонтанно, без примерки: и так ясно, что родная ,  будто нарочно для неё сделанная. Но гораздо хуже было то, что правая ступня на глазах синела и распухшим студнем уже выползала из изящной «балетки».  Ступать было невыносимо больно. Какая уж тут кофточка...

Санечка присела на бордюр, обхватив ладонями супню. К ней бежали прохожие, чужие люди подняли её рюкзачок, отвели в сторону велосипед. Кто-то куда-то звонил. Из автомобиля вышли.
- Моя вина, абсолютно моя вина!- очень бледная молодая женщина растерянно повторяла одно и то же, обеими руками обнимая свой круглый, как арбуз, животик, выразительно подчёркнутый поперечными полосками бело-серого свитерка. Рядом с ней стояла точно такая же женщина. Те же пепельные лёгкие волосы, те же серо-голубые северные глаза. Тот же животик. Санечка подумала, что у неё от ушиба двоится в глазах. Но нет же, головой ведь не ушиблась, к счастю. Напряглась, вгляделась: да, так и есть, две одинаковые женщины с двумя весьма круглыми животами. Из машины доносился тоненький плач: там, пристёгнутый на детском сидении, заливался прехорошенький ребёнок лет двух. «Дааа, повезло,-мелькнуло где-то на заднем плане сознания. -  Беременные близнецы и рыдающий младенец... Угадайте, кому достанется приз зрительских симпатий...»

Прожив в этой стране почти полжизни, Санечка полагала, что разбирается в её людях, её укладе и её морали. Чужой здесь всегда будет немножко чужим, свой – без сомнения, своим. Наличие местного мужа только подтверждало это умозаключение. Санечка опасалась, что выйдет ещё и во всём виноватой. Она  стыдилась этих опасений, стыдилась порванных, испачканных джинсов, растрёпанных волос и окончательно посиневшей ступни, вывалившейся из туфельки, как тесто из квашни.   Неприятно было привлекать к себе столько внимания. Неприятно принимать помощь. Санечка – сильная женщина, а сильные женщины не плачут, не требуют помощи и решают свои проблемы самостоятельно. И потому Санечка совершенно самостоятельно захромала в сторону непонятно откуда взявшейся  «скорой», чем вызвала неописуемую радость санитара:
- Ну видите, всё хорошо, ничего не случилось! Сейчас сможете и дальше поехать! – оптимистичный мужик с энтузиазмом поправлял крыло её велосипеда. И осёкся под сердитым взглядом молоденького врача. 
- Не нравится мне Ваша нога, - честно заявил докторёныш. – Не уйдёте Вы на ней далеко. И не уедете! – он с ироничной улыбкой кивнул в сторону велосипеда. – Сейчас полицию дождёмся и поедем в больницу. Нужно просветить...

Полиция объявилась быстро. Весёлая крепкая тётка в униформе расспросила морщащуюся от боли Санечку о случившемся.
- Ну да, всё так, как свидетель и нарушительница говорят. Не повезло Вам сегодня. Поезжайте со «скорой», Вас нужно обследовать. Наше письмо придёт в течение недели, там уж будете решать, заявлять Вам на дамочку в суд или так разойдётесь...  Не наша машина, из Гамбурга, - кивнула тётка в направлении серого чудовища автомобильной промышленности.

Санечка сняла и спрятала в рюкзачок правую туфельку, смысла от которой всё равно уже не было, а так, одно неудобство. Так и сидела в «скорой», как Золушка, в одной туфле. Бал, похоже, на сегодня отменялся. Санитар усердно запихивал в салон «скорой» её велосипед.
- Вы что, и его повезёте? – округлила глаза Санечка.
-Ну не оставлять же его здесь! Вам его из больницы проще забрать будет, - пожал плечами санитар.
Маленькая тёплая благодарность шевельнулась в Санечкиной душе. Вот не думала она, что немцы так предусмотрительно позаботятся о её имуществе.   
В больнице приняли быстро и сделали всё, что положено: обработали раны, просветили ступню. Перелома не оказалось. Но ступня болела, не функционировала и болталась каким-то диковинным овощем на конце ноги. Санечка мрачно рассматривала её, как нечто инородное и ей, Санечке, не принадлежащее. Медсёстры и молоденькая врач дружелюбно суетились вокруг.
- Конкурс красоты у них, что ли? – мелькнуло в не очень хорошо соображающей от пережитого стресса Санечкиной голове. – Одна краше другой!
Они и  в самом деле были хороши, эти девушки, при макияже, с густыми, «качественными» волосами, и даже  мешковатая медицинская униформа ничуть не портила впечатления. 
- Знаете, Вам нужны костыли, - темноглазая медсестра раскрыла какую-то тетрадь, видимо, список имеющегося в наличии инвентаря. – У нас есть чёрные, серые, синие, жёлтые и красные. Какие бы Вам хотелось?
Санечка собралась было сообщить, что ей не хотелось бы никаких, а хотелось бы свою собственную ногу в нормально функционирующем состоянии, но вовремя вспомнила, что медсестра в случившемся не виновата.
- Зелёные, -буркнула Санечка. – Давайте уж зелёные.
На лице медсестрички появилось виноватое выражение.
- Но у нас нет зелёных. Нам не поставляют!
- Как?! У вас нет зелёных костылей?! – Санечка хорошо умела разыгрывать возмущение. – Какой беспорядок в этой больнице! Нет костылей моего любимого цвета!
До медсестры начало доходить, уголки её накрашенных губ подёргивались, но рассмеяться она не решалась.
- Ну ладно, тогда красные! – снизошла Санечка. Молоденькая медичка ещё раз вопросительно заглянула ей в лицо, слегка приподняв красиво изогнутые брови – и обе расхохотались.

Муж приехал её забирать и заблудился  на необъятных больничных просторах, но добрые люди помогли, вывели куда надо. Он ещё искал Санечку взглядом, а она уже увидела его, слегка растерянного, как всегда, с щетиной на щеках и упрямом подбородке, как всегда, немножко лохматого. Так уж им повезло, что нечасто доводилось  оказываться в больницах.  Ей стало жаль его, такого потерявшегося в незнакомом месте, в незнакомой ситуации. Санечка  всегда была энергичной и надёжной, не давала сбоев и никогда ни на что не жаловалась. Наверное, муж переживал о том, как же теперь изменится их жизнь. Он не любил перемен. Он любил покой. Санечке это не мешало. Что ж плохого в том, если человек любит покой? А вот она, Санечка, любила мужа.

Тогда, лет двадцать назад, в первый год их совместной жизни, она всё описывала лучшей подруге, какой чудесный, необычный, удивительный мужчина рядом с ней. И подруга не выдержала, приехала взглянуть. А в первый же подходящий момент, выждав, когда «чудесный» и «необычный» удалился, отчаянно зашептала, вцепившись в Санечку наманикюренными коготками:
- Да ты с ума сошла! «Высокий лоб! Интеллигентное лицо!» Санька, где твои глаза?! Это же очкарик с лысиной! И почти на двенадцать лет старше!
Санечка удивлялась: а разве у очкарика с лысиной не может быть высокого лба и интеллигентного лица? И ничего, подруга смирилась и даже признала за Санечкиным избранником некую симпатичность.
 
Санечке захотелось подойти к нему, пригладить его вихры и сказать, что всё хорошо.  Подойти не получалось, передвигаться на костылях оказалось сложнее, чем она думала. Наконец, муж заметил её, и выражение потерянности в его лице проступило ещё чётче.
- Ничего, ничего, это не страшно, перелома нет, - щебетала Санечка. – Ты только не переживай, я через пару дней буду в порядке...
Муж вдруг протянул руку и погладил её по волосам. Как маленькую. Этот жест неожиданной нежности смутил Санечку.
Дома дочь защебетала, зажалела:
- Ах, мамочка, ах, бедная ножка!
Санечка маялась на диване, уложив ногу на подушку, была не в состоянии себе самостоятельно даже чаю налить и злилась на бестолковую водительницу, на ситуацию, в которой не было её собственной вины, а главное – на свою беспомощность.

Следующие дни стали для Санечки настоящим испытанием. Её посадили на больничный. Рентгеновские снимки и компьютерная томография не показали ни переломов, ни разрывов связок. Но растяжение оказалось сильным, отёк не сходил, ступать было больно. В остальном Санечка чувствовала себя совершенно здоровой и двухнедельный больничный восприняла чуть ли ни как приговор к страшащему безделию.  Утром, отправив трудиться и учиться мужа и дочь, Санечка разворачивала бурную деятельность, спасаясь от чувства собственной ненужности. Ползая на коленях, протирала полы. Наводила порядок в папках с документами, благо для этого можно было присесть. Прыгая по кухне на здоровой ноге, готовила обед и даже пекла. Опираясь коленом больной ноги на табурет, гладила на гладильной доске.  В общем, оправдывала своё существование, напоминая себе самой то ли Хроменькую Уточку, то ли Серую Шейку. Сидеть на больничном у неё не получалось, получалось, скорее, на больничном хромать.

С работы звонил шеф. Санечка была тягловой лошадкой, не шумела, не размахивала руками,  а тихо делала то, что нужно  -  и с лихвой сверх того. Её отсутствие ощущалось.
- Вы должны подать на эту женщину в суд! – кипятился шеф. – Пусть её накажут за непреднамеренное нанесение телесных повреждений.
Санечка объясняла, что  «эта женщина» сильно беременна и что суд  ей противопоказан.
- Ну и что?! – кипятился шеф. – Раз беременная, можно и правила не соблюдать?! Никаких снисхождений! Или пусть ездит, как положено, или же за руль  пусть не садится!
Санечка видела в его словах какую-то долю правды, но только какую-то, а остальная часть казалась ей странной и неудобно жёсткой не только для нарушительницы, но и для неё, Санечки, тоже: как будто их кто-то обвинял в том, что они женщины и могут быть беременными, как будто быть женщиной и беременной было ошибкой. Она никаки не могла избавиться от этого неуютного чувства.

Адвокат пришёл прямо на дом и начал «раскручивать» страховку виновницы происшествия на денежное возмещение.
- Они должны Вам заплатить! Прежде всего, за телесные повреждения. И за испорченные вещи! Видите, велосипед пришлось отдать  на инспекцию и в ремонт, это будет дорого, я знаю. Рюкзак Ваш порвался от удара об асфальт. Что ещё?
- Кофточка... - добавила Санечка.
- И кофточка! – попугаем повторил адвокат. – Так и запишем!
На вопрос, следует ли подавать в суд, он равнодушно ответил:
- Это мне без разницы. Страховка её  и так всё оплатит, хоть с судом, хоть без суда!
Санечка не понимала, как это ему может быть без разницы, окажется человек на скамье подсудимых или нет.

Коллеги удивили. Одна, узнав, что Санечка ещё не была на контрольном осмотре,  устроила ей приём у известного во всём городе специалиста, да ещё сама туда Санечку доставила.  Другая, молодая, спортивная и знакомая с травмами, забежала после работы, чтоб занести специальную настойку, по её выражению, «волшебную»:
- Делай компрессы на ночь, здорово помогает, поверь, у меня опыт!
Санечка делала, верила,  и после третьего компресса опухоль стала спадать,  и ногу можно было – с некоторыми неудобствами – всунуть в разношенную старую туфлю.
Ещё две сотрудницы примчались навестить с цветами и фруктами от коллектива, сочувственно рассматривали травмированную конечность и страшно ругали Санечку за неуёмную деятельность по дому:
- Ты такая глупая! Сядь, ногу повыше - и жалуйся! Пусть муж всё делает! Пусть поухаживает за тобой!
Санечка улыбалась, кивала головой, а сама неблагодарно думала,что теперь понимает, почему одна из них давно в разводе, а другая на грани его.
Несмотря на разногласия в плане обращения с мужем, ни одна из коллег не посоветовала подать на виновницу Санечкиной увечности в суд. Не видели необходимости причинять столько беспокойств беременной. А может, чувство женской солидарности срабатывало.

Наконец, пришло письмо из полиции. Санечка внимательно вчитывалась в мелкие буквы на казённой серой бумаге. Нет, немецким она владела замечательно. Но долгие годы жизни в этой стране научили её быть предельно осторожной с каждым словом в официальных письмах. «Расследование по делу... Потерпевшая сторона: Александра Рауш... против ...Саньи Эннс...» Санечка не могла поверить своим глазам! Сколько, сколько раз она смеялась над этой модой давать детям иностранные имена!  Немцы ничуть не отличались от её соотечественников, нарекавших своих чад то «Шанталь», то «Мишель», то «Кевин». В последнее время в Германии стало популярно давать детям имена русские, причём недогадливые местные жители, не знавшие о привычке русских сокращать имена до «детской» формы и даже не подозревавшие о наличии формы полной,  называли детей Таньями, Аннушками и Ваньями...Да, да, как слышали, так и называли! И в паспорт так записывали! И бегали по Германии какие-нибудь Анья Шварц, Манья Люке – или Санья Эннс.
Санечке вспомнилось, как сердилась она раньше на родителей за своё «пацанячье» имя, как мама, смущаясь, объясняла: ждали мальчика, отец имя давным -давно выбрал.  Аргументировал тем, что Александр – имя великих. Из великих сумел в качестве примера привести только Пушкина и Македонского, но и этих двоих с лихвой хватило в качестве веского аргумента. А когда родилась девочка, мелкая, на два кило, упёрся: ну  и что, что девочка?! Тоже имеет право на величие! Только вот не потянула дочь великое имя, ни Александрой, ни Сашей, ни Шурой её не звали, а только нежно Саней или Санечкой.  В Германии уже сократили полное имя до обычного здесь:  Алекс. На работе так было удобнее.
А тут вдруг – самая настоящая немецкая «Санья»!  Тёзка! Санечке представлялось, как устала тогда эта Санья от долгой дороги. Как капризничал малыш, требуя её внимания. И беременным близнецам наверняка нужно было срочно в туалет! Санечка ещё помнила, как неудобно быть беременной на последних месяцах, когда наличие туалета поблизости означает почти что наличие счастья.
Санечка заполняла формуляр. Имя и фамилия. Дата рождения. Адрес. Описание происшествия. Вот и самый главный пункт: «Возбуждение дела против Саньи Эннс», внизу два квадратика, с «да» и  «нет». Во втором Санечка нарисовала жирную «птичку».
«Да ну, зачем дело? Кому это нужно? Девке рожать вот-вот... Только пусть её страховка заплатит за мой велосипед.» Подумала и мелочно добавила в мыслях: «И за кофточку!»