Тайга у дома. Разжечь костры!

                Отрывок из романа "Красная омега"



  Иван-колотушник проснулся очень рано.  Солнышко еще не взошло.  Широкие щели в грубой ставне только-только начали синеть. Последнее время спалось старику совсем худо. Во всю одолевали думы грешные, сомнения бесовские.

     Спасаются они, божьи люди, вот уже более пятидесяти лет, а грозного конца света, скорое наступление которого пророчили старики, все еще  не  видно.
    
      Спасаться становилось все труднее. Люди хворать начали.  Горбатая Дуня с помощью заговоров, разных трав и кореньев, да топленых селякушей и отвара из мухоморов, да гажьего жира и барсучьего сала худо-бедно справляется с разными болячками, лихоманками, прострелами.  И килу вправляет.  А вот сухотку и водянку одолевает с трудом и не всегда. Мрут люди.

     Одеваться скоро будет не во что. Верхнюю-то одевку бабы еще вывязывают деревянными крючками из самодельных мочальных веревочек. Получается что-то вроде армяков. А уж исподнее совсем исхудилось. Скоро эти мочальные армяки придется надевать прямо на голое тело.

     И урожаи стали скудные. Лук, чеснок, картошка вовсе измельчали. Видно сорта изживаются, изводятся. А на одних грибах да ягодах долго не протянешь.

     Из всего огневого припаса осталась жалкая малость: горсти две пороха, ну и немного дроби и пуль.  Вот истратим последние порошинки и останемся без мяса. Заяц или птица не в счет. Они редко попадают в силки.
   
  Да и ребят жалко. Растут, а ничего не видят, ничего не знают окромя книг божественных, по которым  он учит их  грамоте. Правильно ли это?

    Все чаще в голове старика шевелилась прелестная мысль: «А не сходить ли в мир? Узнать какая там жизнь. Может, уже и колхозов никаких нет, и люди живут по божьим законам?»

    Старики завещали в мир не ходить, а если кто-нибудь из поганых забредет сюда, то следовало из стойбища его не отпускать, а вдруг закобенится, то  освободить безбожника от души, а грех замолить строгим постом и жаркими молитвами. Раньше-то стариком верили. А  теперь…Кто его знает?

   За многие годы зимними вечерами при свете лучины перечитали раскольники все принесенные с собой священные книги от начала до конца. Читали по очереди, сменяя друг друга.

     Самым начитанным был Иван-колотушник. Он знал почти наизусть все Евангелия  и в силу своей начитанности пытался объяснять людям темные места в Священном писании. Удавалось это ему не всегда.

    Прежде всего, он недоумевал почему, за какие заслуги они – эта горстка жалких, не очень чистых людишек, спасающихся на острове, попадут в царствие небесное, а все остальные люди, которых тысячи и тысячи, которые лучше и, наверное, умнее этих болотных убожеств,  отправятся в преисподнюю. Старики говорили, что у тех, остальных неправильная вера, богу не угодная. Поэтому  и нет им хода в рай. А у нас мол правильная, с исстари.

    Тут-то и было основное сомнение: кто сказал, кто истинно уразумел,  что их  от Византии вера и есть самая правильная, а другие веры и никонианская, и романская, и иудейская, и вера в Мухамеда  -- неправильные веры. Может быть,  как раз одна из них и есть истинная вера?

       И еще!
       «Ладно! Пусть наша вера самая правильная,-- думал Иван. –  Вот  мы  спасемся и предстанем перед Господом. И, что же?  Бог всемогущ. У него в руках миры. Его окружают сонмы светлых ангелов, серафимов, херувимов. Зачем же ему нужны еще и наши души, души этих темных мужиков, этих иссохших старух?  Горбатая  Дуня, умная и проницательная знахарка, так объяснила Ивану эту неясность:

      Живет человек. У него есть семья, родственники, близкие люди. А он заводит себе еще и собаку. Для развлечения. Причем из множества собак выбирает ласковую и послушную, а остальных не берет. Может быть, и у Господа есть нужда в развлечениях. Может быть, поэтому он и приближает к себе отельных людей. Именно тех, которые особенно почтительны, которые особенно ему преданы.

    Такое объяснение Иван не принял. Неужели для того, чтобы обеспечить себе такое развлечение, чтобы допустить горстку безгрешных людишек к престолу своему, Господь послал Христа искупать людские грехи, послал своего сына на смертные муки?

      Это было самым темным местом в вероучении. Если Господь всемогущ, то зачем ему жертвовать своим сыном для очищения каких-то грешников? Ему достаточно лишь одного взмаха руки, чтобы освободить людей от грехов.

     И совсем непонятно, как, каким образом  распятие Иисуса, его кровь и муки сняли с людей все их прегрешения? Со святыми отцами поговорить бы об этом. Они просветили бы. Хотя многословны очень. За словесами, как он помнил, суть, бывало, трудно уловить.

     В результате этих метаний в душу Ивана вошло главное сомнение, а не делают ли они ошибку, якобы, спасаясь на этом болотном острове; а не пора ли вернуться им в мир и зажить нормальной жизнью?

      Оконные щели уже ярко горели. Дед Иван сполз с постели, накинул армяк, толкнул дверь и вышел навстречу солнышку, навстречу комариному звону, навстречу новому дню. Он перекрестился на светило, прочел «Отче наш», затем взял в руки еловую колотушку и, подражая дроби дятла, несколько раз прошелся ею по деревянной балясине, висевшей тут же, под застрехой.

     Стойбище медленно зашевелилось. Кто-то потянулся к болоту, чтобы сполоснуть лицо, кто-то засел в нужнике, кто-то принялся развешивать какие-то тряпки.  Вскоре после подъема все болотное население, умытое и причесанное, уже стояло на молитве в длинной трапезной . Трижды с поклоном перекрестившись на древние образа, спасающаяся братия уселась за стол для вкушения пищи телесной.

     После завтрака дед Иван всех распределил на работы. В скиту остались лишь малые ребятишки под присмотром  горбатой Дуни, да дед Иван. Ему следовало бы пойти вместе с мужиками, но мочи не было, как болели ноги. Они распухли и покраснели.  Бабка Дуня наказала ему парить ноги в горячем отваре березовых листьев и череды. Вот он и решил с утра этим делом заняться, хотя верил Дуне не очень-то. Не всякую хворь она могла вылечить. Чувствовал он, что скоро ему будет конец.  Конечно, фершалы-то в миру и помогли бы, да где он этот мир?

     За соснами возникло все нарастающее тарахтение. Шум усилился и над стойбищем пролетел вертолет.

     «Что-то они, окаянные, разлетались в последнее время», -- подумал дед и начал запаривать травы в кадушке, наполненной кипятком. Однако заняться лечебными процедурами старику не довелось.  Из-за деревьев появились четыре парня и два мужика, которые были посланы в дальний угол острова.

         Они почти бегом двигались к Ивану, сидевшему на бревне возле своей хижины. С широко растопыренными глазами они поведали  деду о том, что на остров, вот прямо сейчас, из болота выползли два мужика с ружьями, что они разулись и выставили  сапоги на солнце, а сами залезли под корни вывороченной ветром сосны и там затихли.

    В это время еще один вертолет пролетел над стойбищем. У деда в голове мелькнуло предположение: «А, не этих ли двух голубчиков они ищут?». Немного помолчав и подумав, Иван решил сначала скрутить  непрошеных гостей, забрать оружие. Затем выведать у них, кто они такие и что здесь делают, а уж после этого принимать окончательное решение.

     Мужики-лесовики серыми тенями бесшумно подкрались к вывороченной сосне. По крику сойки они дружно, как на медведя, кинулись под корни и навалились на чужаков. Как те не дрыгались, но были быстро связаны и вытащены на свет божий, пред строгие очи Ивана-колотушника.

     Незнакомцы не выглядели ни обескураженными, ни испуганными. Они злобно, с явной ненавистью взглядывали то на деда Ивана, то на толпу за его спиной.

    -- Что вы за люди, зачем сюда пришли? – обратился старик к пленникам. Один из них начал отрывисто вещать:

     -- Мы есть охотники. Немножко заблудились. На вас будем жаловаться!

     Дед сразу же отметил, что «охотник» говорит не совсем по-русски и при этом явно врет. Какие же они охотники, если оба одеты одинаково и вовсе не по-охотничьи, и ружья, по всему видно, не на зверя рассчитаны. Явно, лиходеи какие-то!
    Дед бросил в толпу:
    -- Принесите-ка их котомки, Посмотрим, что там у них водится.

     Парни сбегали к сосне и притащили два рюкзака. Дед с трудом рассупонил невиданные им ранее торбы и поочередно вытряхнул их содержимое на землю.
 Долго сидел дед, рассматривая две кучки, состоявшие из совершенно непонятных и каких-то несуразных предметов. Но это только со стороны казалось, что дед рассматривает чужое барахло.  На самом деле Иван думу думал. Думу не простую. Он прикидывал, что если они порешат этих «охотников», то в мир пути больше не будет. За убийство там по головке не погладят. Хотя, конечно, болото оно и есть болото. Поди докажи, куда делись два человека. Так-то оно так!  Но грех-то какой!? Как его потом с души снимешь?

     А с другой стороны и при стойбище оставлять их нет никакого резона. Они обязательно набедокурят, а потом сбегут.   Наконец на деда снизошло: «Властям их сдать надо. Вот что!».

     Дед Иван поднял голову, медленно обвел взглядом убогие, покрытые мхом, хижины, черные кресты маленького погоста, жалкую толпу своих соплеменников. Затем крепко  зажмурился, пошлепал губами и принял давно подспудно созревшее решение.

      Долго сидел Иван зажмурившись, не решаясь отдать повеление, а когда открыл глаза, то безоглядно приказал:

     -- А ну, ребятня, живо разложить на большой поляне четыре груды. Когда огонь хорошо возьмется, забросайте груды еловыми ветками. Чтобы дыму было побольше. Быстро!

     Однако никто не шевельнулся. На деда были обращены десятки испуганных глаз. Всю жизнь старались дымы скрывать, чтобы посторонние не заметили, а тут, на тебе, наоборот, дымить нужно.

     -- Ну, чего стали!? Хватит! В мир выходить будем! А, ну бегом, костры разжигать! – прокричал дед.

     Мужики оторопели, бабы заплакали, запричитали, дети прижались к родителям. Дед Иван был за старшего на острове и слову его  никто не перечил, но эти еретические слова ударили всех, как колом по голове: столько лет жили праведной жизнью, а теперь вдруг, на тебе!

     Иван понял, что рубанул слишком резко, что людям нужно все объяснить, что нужно добиться согласия. Он поднялся, посмотрел всем в глаза и начал:

     --Слушаёте меня, братья и сестры…

   Вскоре четыре густых сизых дыма ровно поднялись в безветренную синь, а уже минут через тридцать над островом застрекотал вертолет. Он немного покружил над стойбищем, а затем завис над поляной. Из открытой двери высунулся человек.  Люди на земле активно замахали руками, и вертолет, разгоняя лопастями дым от костров, начал опускаться на остров.
     Отшельничеству пришел конец.