как молоды мы были. Александр Чунтонов и три С. К

                Потом конец всему, и нашей страсти тоже,
                Угас огонь в душе, и снова ночь темна,
                В краю покинутом, который всех дороже,
                Сотрутся без следа и наши имена.
                Виктор Гюго. Грусть Олимпио.

Прошли годы с той поры, как я окончил школу и остался не у дел после скитаний и поисков своего пути. Теперь я не получаю уведомлений о вечерах встречи выпускников, не слышу телефонных звонков от приятелей-однокашников, желающих бы встретиться и посидеть за водкой над воспоминаниями о лучшей поре жизни. Да если и вижусь с кем случайно, то поговорить-то нам оказывается совсем не о чём. Обидно, наверное. Другое дело — Сашка. С ним мы познакомились после того, как самые интересные и весёлые осколки четырёх параллелей по окончании восьмого класса слились в один девятый. Подготовить «Осенний бал» я вызвался сам, пригласив все желающих в творческую группу. Придумал что-то из ряда вон и воплотили в жизнь, а команда осталась центром по реализации веселья как в стенах школы, так и вне таковых.
        Обладая ироническим складом мышления, Сашка покорил меня самостоятельностью, независимостью, оригинальностью суждений и трезвостью поступков. Чувство юмора, не отягчённое тогда жизненным опытом, тяготеющее к абсурду, часто представляло его в роли безудержного остряка. Мы сидели за одной партой — третьей в центральном ряду — и мечтали о создании собственной рок-группы. К тому времени я имел уже наивный опыт сочинительства: пару-другую песенок, достойных, как казалось не только мне, внимания окружающих.
        Однажды Сашка сказал:
        — Не представляю себе, как это так можно вдруг взять и сочинить музыку?!
        Я указал ему на полку шкафа, где стояла дорогущая по тем временам аудиокассета AGFA:
        — Ты же музыкант, в отличие от меня! Вот тебе первая строка.
        Ему понравилась идея, он подошёл к своему фортепиано и попробовал, комментируя вслух:
        — Ля минор, Соль мажор, Фа мажор, Ля минор.
        Достали томик Лермонтова и выбрали безумно-любимое моё «И скучно и грустно…». Наверное, он тоже любил его, и я не стал возражать, потому что выбрал себе «Они любили друг друга…». Следующий день стал чудом: мы поверили. Когда он пропел свою песню, я просто умер: это был настоящий блюз, жуткий и тоскливый. Романтический к тому же, потому что тогда мы могли лишь предчувствовать то, о чём высказался Лермонтов, но — не знали же! Да, это был блюз, и я умер, потому что это был настоящий блюз, не то что мой жидкий романсишко! Мне было стыдно, но я всё же спел, раз договаривались, и… увидел не менее искренне, чем я только что, умеревшего друга. Нет, мы не были кукушкой с петухом, нахваливающими друг друга, мы умирали. Но нам не повезло: собрать собственную группу не удалось, хотя насочиняли мы для неё порядочно. Возможно, альбома на два. Может быть, кто-то посчитает меня самоуверенным наглецом, но я до сих пор горжусь теми вещами.
        Интуитивно открывая законы гармонии, мы умудряемся иногда высшим вдохновением — первооткрывательским. Это именно то, что мы теряем обычно и обидно, обретая опыт. Сашка поступил в ЛЭТИ на какую-то труднозапоминающуюся и труднопроизносимую специальность, потом прошёл практику на ускорителе и после окончания занялся проблемой, не менее труднозапоминающейся и труднопроизносимой, которой занимается во всём мире довольно-таки ограниченное количество десятков человек в рамках национальных программ, не знаю точно, сколько, но как-то слышал, как не то американцы японцев обвинили, не то наоборот, японцы — американцев, в том, что те свистнули какие-то результаты в области именно тех исследований из области… пусть будет «фазоинверторных диверсий правого верхнего угла солнечного спектра при одиннадцатиместном варианте посадки»… Но он не считает себя учёным, а всего лишь — инженером, и меня он не считает писателем, а всего лишь — библиотекарем. Я зол на него, потому что он сказал, что перестал читать художественную литературу, читает, мол, теперь только специальную. Вряд ли он коварен, просто, желая поиронизировать над моим самомнением, он уверен, что я ошибаюсь, что я долго гнался и глупо продолжаю гнаться за увлечениями и модами, оставаясь глупо легкомысленным. Но как-то в один из его приездов сюда мы с ним напились до счастливых соплей и зелёных слёз, я сказал:
        — Сашка, пойдём-ка в школу, попросим ключ от актового зала, и ты поиграешь мне на фортепиано что-нибудь параноидально-психоделическое из себя.
        Я написал стихотворение с названием «С. К.», давно написал. Женщины пусть обломаются, посвящено оно парню, вместе с которым мы учились в Иркутском театральном — тоже Сашке, кстати. Потом обнаружилось, что точно такими же инициалами обладают ещё двое моих знакомых, только эти были Сергеями. Я прикинул подходящесть своего творения по отношению и к этим персонажам фарса под названием «Моя жизнь в искусстве и вне его» и вынужден был согласиться с мнением жены, что все мои С. К. могут быть адресатами данного стихотворения. Жаль, моего учёного друга зовут иначе, он хоть и Сашка, но фамилия у него на «Ч».
                С. К.
        Привет, братишка! Вот, пишу письмо,
        Которое, конечно, не отправлю…
        Сознаюсь, что меня побила моль.
        Давно не в силах я ей дать сраженье,
        Назначить чистку или травлю…
        В пыли привычных самоунижений.

        Мол, вместе пили… Вместе жрали соль,
        Любили юность, празднуя свободу,
        Дарили радость, обретали боль
        И абсолютных истин проявленья…
        Как жаль, что жизнь сыграла коду,
        Пока я репетировал вступленье.

        Душ беззащитных охраня азарт,
        Мы в жизнь играли безобразно смело —
        Театр, тусовка, бредни, блеф, базар —
        И весело натягивали маски,
        Используя их так умело,
        Что сами начинали верить в сказки.

        Привет, братишка! Вот, пишу… Все три С. К. и С. Ч. с ними за компанию — талантливы, и я мог бы с некими допущениями, природа которых мне самому неясна, назвать бы их друзьями, да вот беда — я слишком требовательно в последнее время начал относиться к словам. Мне хочется почему-то, чтобы значение слов соответствовало содержанию того, что я этими словами пытаюсь назвать, да всё как-то это не получается. Даже противен сам себе становлюсь…
        — Я не играю на фортепиано. — отрезал Сашка, не развешивая дешёвых театральных пауз, которыми часто грешу я. — И не даст нам никто ключ, нас уже забыли, и мы там совсем не нужны, даже на вечерах встречи выпускников.
        Я понял, Саша, твою мысль, которую ты придумал и продумал, наверное, раньше меня: нас не только впереди никто не ждёт с распростёртыми объятьями, но и позади, в прошлом, — тоже. Жаль, что я ощущаю нас с тобой соревнующимися. Ты поездил по Европе, из Америки тебе империалисты грант гринами на счёт положили,, ты опубликован. Это, конечно, ещё не означает материального превосходства…
        Да, я завидую, самой обыкновенной чёрной завистью! А бывает ли зависть белой? Или это очередная выдумка советских идеологов, пытавшихся поприличнее подкрасить чувства и действия состязающихся в лучшести и крутизне советских граждан — таких же на поверку, как и несоветские, оказавшихся? И он просто уважает себя, а я считаю, что он пока выигрывает у меня, не смотря на мои удачи последних лет. Не знаю, сочиняет ли он сейчас песни, и он наверняка соврал, что не играет больше на фортепиано, но я-то по-прежнему пою рядом — одну за другой — две наши «лермонтовские» песни.
        Похоже, дружба — это любимейшее блюдо Времени в забегаловке придурка по имени Жизнь. Я знаю это потому только, что друзья у меня были раньше, теперь у меня друзей нет. Нет, я не одинок, но сейчас мне уже начинает казаться, что дружбы на свете нет, если подумать серьёзно и честно, что мне и не нужны друзья: я слишком дорожу своей свободой, потому и обхожусь словом более умеренным, ни к чему не обязывающим ни меня, ни моих… чуть не сказал «друзей». Я обхожусь явлением более или менее близких знакомых, называя их всего лишь «приятелями». Не обессудьте, но такова жизнь, чтоб её саму так перетрясло и скрутило, как любого из нас — за десять лет после долгожданного и не оправдавшего радужных надежд на счастье вылета из-под родительской опеки! Вот и опять самому себя противно стало. Нужно сменить тему, поэстетствовать веселясь. Повеселиться эстетствуя. Чтобы совсем уже не упасть так называемым «духом». Поговорим, к примеру, о порнографии? Я знаю, возражений не будет, откуда им взяться? А если и будут, то я их всё равно не услышу, зависнув над исписанным листом бумаги, белой как снег, на который ещё не успели нахаркать кровью.

http://www.proza.ru/2008/12/30/168

P.S.: на снимке Александр Чунтонов на краю первого провала в Березниках (1986 г.)


Рецензии
2016-й на дворе?
И-и... Скоро осень за окнами август... хотя нет, вру! Ужотко сентябрь, мать его за окнами! Да и пущай сентябрь, мне-то, так, без разницы, я о Вашей рецензии пекусь.

"Так пусть закружит осень листопадом,
и захлестнёт мя хрупкою красой..."

Автора не помню. "Мя" - там, у того поэта, трудно поверить.., но согласитесь непринуждённо и не без вкуса. Хотя Ваши поползновения на сей стезе, "на бис" (и без "мя")также не претендуют.

"...Женщины пусть обломаются, посвящено оно парню."

Да-да, это я о Вашем стихоначинании (извините, пишу заковыристыми определениями (как у Вас), это чтоб стилем настроение ухватить, то бишь подстроиться).
Не подумайте, что Вас, Дима, "цепляет" мизантроп-отшельник: бурчит-жалуется-фордыбачит, всё норовит в навоз носом. Да ни-и..!
Ни в одном глазу.
Методом дедукции попытался Вашу "стих-ию" определить.
Оторвал жену (меж прочим, от экрана), где она ойкала от хрен знает какой серии детектива. Подозреваю, там все артисты сменились, кто не преставился, одряхлел, Так что скакать-ловить по крышам, или там, верхом на иноходце, уже не в силах.
Оторвал я свою ненаглядную от очередной две тысячи шестнадцатой серии, и Ваш стих подсунул. Прочла она. Хмыкнула. Губы поджала. Ошпарила кареокая, как химичка из далёких среднеклассных лет (Похожая она у меня на ту училку.Высокая. Тощая. Седая. Селёдка - одним словом) и вновь плюхнулась в кресло, досматривать бог знает какую серию с преставившимися актёрами, о которых я писал выше.
Но стихи - стихами, (Вы же у на не поэт!), но и прозой покорить публику не пытаетесь. Читаю я Вас этак лет семь, но стиль всё тот же: гарцуюущий непоседа, или там буревестник шукающий покой в словесной буре.
Следует заметить - кое-где проблески налицо:
"...до счастливых соплей и зелёных слёз".\заберу в цитаты!\
"«Моя жизнь в искусстве и вне его»" \Ильфепетровите?\
"...сменить тему, поэстетствовать веселясь. Повеселиться эстетствуя."
к последнему высказыванию прошу приобщить словарь, дабы осознать и оценить.

Рассказ простенький без идей (и на хрен они кому-либо нужны, идеи эти!). И без идей у нас на сегодня проблем полон рот. Кризис-упадок, застой-отстой!

Не обессудьте, (здесь уж меркантилем попахивает)но мы с Вами к главному, подобрались. Вплотную.
Если моим рецензиям заблагорассудится Вашими силами в издательство податься (млею в предвкушении), когда будете рояльти обговаривать, не забудьте умножить предложенное на два. Надёжней!

С Уважением (и не без зависти)
Ваш друг Ш.

Шая Вайсбух   06.09.2016 22:43     Заявить о нарушении
Привет, Шая (у меня клава трясётся, охренеть б, и я только что круглые скобы на три минуты потерял), был рад прочитать твою рецензию, и Привет! жене
Читай новое

Дмитрий Ценёв   07.09.2016 02:46   Заявить о нарушении
У Вас ко мне деловое предложение?
Каковы рекомендации?
Что будем читать?
Голововращение у меня, (извините за фамильярность) от вопросительных знаков.
Огласите пожалуйста весь списоск!

С чего начнём?

Шая Вайсбух   07.09.2016 13:57   Заявить о нарушении
да последнее и читай, на авторской

Дмитрий Ценёв   07.09.2016 15:35   Заявить о нарушении