Оттепель на селе

               
   Ура!!! Весна!!!
   Пропахший мышами и плесенью деревенский домик радостно свирелит дверью. Свежий ветер врывается в тоскующее прелое пространство мириадами поднявшихся пылинок и прошлогодним сухим листом. Ошалевший от чужеродного вторжения оторопелый паук срывается с насиженного места и мчится изо всех паучьих сил в укромную щель.
  Предвкушение маячущего впереди лета не портит даже неприятный осадок от сознания неотвратимости предстоящей уборки мышиных какашек и зарослей паутины... Не сейчас, потом...
  А пока на воздух. Глубокий вдох. Лёгкие наполняются чистейшим кислородом. По телу пробегает легкая дрожь, кружится голова, колени пружинят, и тело поддавшись истоме, блаженно обмякает вниз...
  Поднимаю ком земли, всасываю носом земляной дух... Запах острый, вяжущий, сырой, корнеплодный... Кайф! Наркотик! Язык прилипает к небу от удовольствия...
  Что такое Персидский залив и Карибские острова с их палящим солнцем и тошнотворным изобилием по сравнению с голодным ощущением счастья в мокрых стельках и вывернутом лопатой коме земли!
  «Каждому свое...»,- как-будто слышу первую травку.
  «Каждому свое...»-, колодезный плеск.
  «Каждому свое...»-, треск огня в печи.
  «Каждому свое...»-, нашептывания бабушки в цветном платочке, перепев жаворонка и колокольная чистота...
  У непросмотренных, наполовину брошенных, околачивающихся в подъездах городских детей - зачастую непримиримый, злобный характер; а эти деревенские, может, еще более беспризорные, легкомысленно радуются наступившей весне, обтанцовывая руками и ногами море пространства: лужайки, заборы,кочки, овраги, деревья, грязные лужи, навозные кучи. Щебечущее многоголосье весенним мажором слагает припев живым звукам природы.
  Даже кладбище не навевает уныния, даже вороны, кружащиеся над ним, окрыляют грусть. Дребезжит старая бабушка, окучивая могилки ушедших родственников.
Сидит на полусогнутых мужичок, привалившись к оградке. Между коленей - бутылка водки, в одной руке пластмассовый стаканчик, а в другой - бутерброд. Мужичок ведет неспешный слезливый разговор с бродячей собакой, покорно ожидающей очередной кусочек колбаски.
  Уходят люди на погосты, село тает, люди дрябнут, а кукушкино "ку-ку" неизменно спорит с частой трелью соловья.
  Пришлые люди, вроде нас, вновь оселяются в деревне на дачный сезон.
- Картошку посадить - бутылка, землю вспахать - две,а еще ведь урожай собирать!.. Ох и не знаю, хватит ли уменя на ентот год сил? - жалуется соседка Емельянычу -бессменному авторитету сельскому.
- Та-да-ти-да! Та-ри-да-да! - голосит вдалеке подвыпившая скороспелая девка, раздираемая желанием,- Та-да-ти-да!Та-да!
  А Емельяныч многозначительно поднимает вверх указательный перст и трясет им.О,этот палец все всем скажет без слов,его выразительная пластическая
тирада, подкрепляемая смачным плевком хозяина,"имеет" при себе и власть новую, и жизнь сегодняшнюю, и многое другое, народом воспетое.
  Емельяныч - архетип, строитель без правил, сродни ласточке. Строит "гнёзда" досточка к досочке, без гвоздиков.Сам про себя говорит так:
- Я последний осколок от Божьей кометы. Будете про меня еще своим внукам сказки баить.
- Ты куда это, Нюрка, козу свою ведешь? Никак к козлу городскому маститому?-     перемещает дедок свое внимание на бабу,идущую мимо и ее козу упрямую.
- Угадал, Емельяныч,- высоким частушечьим голосом отвечает баба Нюра,- Только ты больше ничего не говори - сглазишь окаянный. Не понесет - тебя клясть буду.
- У тебя у самой глаз дурной, Нюрка. Ты  молодухой как взглянула на меня, так с тех самых пор у меня дети и не родятся,- довольно подначивает Емельяныч.
- И-и-и, мели, Емеля!- заводится кругломордая разрумянившаяся бабулька и разряжается непередаваемым русским сленгом.
  Только исчезновение козы выводит ее из искрометного состояния и заставляет переадресовывать те же забористые "наречия" вслед улепетнувшей "беженке".
  Задрав подол длинной юбки, баба Нюра ковыляющим галопом нагоняет умную скотину у ворот "местной юриспруденции". Именно здесь, у городских дачников юристов, завелась сенсация деревенская - длинношерстная,горная, с крутыми рожками и выдающимися дойными способностями коза, по имени Калина.
  Породистая коза "окозлилась", и ее козленок, теперь уже козел, стал на деревне важной племенной персоной. Все хозяева местных коз мечтают породниться со светской достопримечательностью.
- Куда катимся?- выводит меня из созерцательного состояния все тот же Емельяныч,-Перестали свое ценить. Все им "иносранное" подавай. Куры ихние мыльные
несварение мне делают. И коза ента, красота заморская - вся насквозь фальшивая. Искусственное у ей молоко-то.
- А ты пробовал, Емельяныч, что говоришь так?
- Да что я, рехнулся что ли? Охота мне на старости лет "эксперировать" над собой. Я лучше нашей добротной самогоночки квакну -глядишь до ста дотяну... Айда ко мне!-неожиданно предлагает дедок-пересмешник,- Компанию составишь...
- Нет,я не пью. Спасибо.- вежливо отказываюсь я.
- И не пей,- не отстает Емельяныч,- Зачем тебе пить - молодому,красивому? Я ж говорю - компанию составишь. Тебе вишь все "антиресно",записываешь все че-то. Вот и побалуй себя новыми впечатлениями. Я тебя со своими детями познакомлю.
- Откуда у тебя дети?Вроде ж не было?- удивляюсь я.
- А вот пошли и тогда увидишь,- интригует дед.
Любопытство берет верх и я направляю свои стопы за блестящей лысиной доброго старика.
  Сапожник без сапог - мелькает мысль при виде его неказистого покосившегося домика. Вместо забора - ряд ягодных кустов и больше ничего. Дверь не заперта.
Емельяныч просто толкает ее плечом. В нос бьёт чем-то кислым и затхлым. Мы на ощупь двигаемся в кромешной темноте.
- Вот и добре. Тут у меня в сенцах темно маненько, не пухайся,- предупреждает хозяин.
  Я непроизвольно вскрикиваю от внезапно бросившегося мне под ноги чего-то живого и мохнатого.Воображаемая крыса обретает форму реальной кошки, а под потолком на балке - вторая лунными фарами, пробирает меня противными мурашками
- Вот и деточки мои. Кышь, стервецы! Напугали гостя. Ты не бойся, они у меня смирные. Сами с перепугу забегали,- успокаивает Емельяныч и открывает дверь в светлую комнату. Захожу и осматриваюсь... Удивительно - она совершенно пуста: ни стола, ни кровати. В правом, ближнем от входа углу - доска на кирпичах. На доске - чистые разбросанные тарелки, засаленные скомканные бумажки, крошки, в стакане ложка с ножом и в зеленой бутылке четверть мутной жидкости. Рядом с подобием стола - два лесных пенька, куда Емельяныч гостеприимно предлагает мне присесть.
- Где же ты тарелки моешь, Емельяныч? У тебя здесь ничего не приспособленно для жилья: ни умывальника, ни кровати?
- А пол на что? У меня вон тулуп - дружище, получше всяких кроватей. А тарелки коты вылизывают, чо их мыть-то. Как старая моя "окочурилась", мне ничего не нужно стало. Как тварь Божия живу - от рассвета до заката. Больно хорошо... Погляди вон в тот угол... Вождя видишь?.. Вот... У людей иконы висят в углу, а у меня Ленин вдаль глядит, щурится. Думаешь зачем я этого пророка держу на почетном месте? Чтоб чокнуться можно было. Иконы совесть мою распаляют, вот я их и убрал, а Ленина в клубе взял. Он мне теперь заместо кореша. Его и поругать и похвалить можно. Он вдаль вишь все смотрит, день наш сегодняшний в тумане высматривает...
  На полу,прямо под портретом два сломанных, перевернутых внутренностями телевизора. Емельяныч перехватывает мой взгляд и тут же поясняет:
-Да, старые глаза сломаны, а в новых нет надобности. Прошлого нет, будущего тоже ,есть только сегодня... Я бы в Деды Морозы подался, да Снегурки на селе все истаяли. Остались только бабы-ёги, да кикиморы немигающие. Ох,ек-макарек! До че дожили...
- Та-да-ти-да,та-да-та!- вновь заголосила на краю деревни все та же застоявшаяся, необъезженная девка.
  Солнце закатными лучами залило пустую теплую комнату старого бобыля. Мирная речь Емельяныча потеряла всякую словесную правильность, зашуршала листвой песенной. В окне замаячило ведро в облаках.Первый цветочек опрокинулся капелькой небесной. И вечность световыми отблесками и звукорядью русской разлилась в сердце благодатной оттепелью.