Глава IV Ирвинг Берлин

Глава IV

Ирвинг Берлин жил в тихом в то время районе Манхэттена, в доме номер двадцать девять, на сорок шестой улице недалеко от Бродвея, где находился его музыкальный театр. В этот день, как, впрочем, и всегда, Ирвинг проспал до полудня. С трудом разомкнув веки, он чувствовал, что все еще находится во власти сна. Постепенно сознание стало возвращаться к реальности, и он довольно улыбнулся — вчерашнее знакомство ему не пригрезилось.

То был, безусловно, незабываемый вечер, и молоденькая аристократка с красивым именем Эллин действительно очаровала и покорила его не только внешней привлекательностью, но и неординарностью. Ирвинг, с трудом окончивший в детстве два класса начальной школы, всегда трепетал перед образованными людьми.

Он с нежностью думал об этой удивительной девушке, растворяясь в приятных воспоминаниях, но в то же время не допускал и предположения о том, что между ними могли бы зародиться серьезные отношения — из слишком уж разных они миров. Его сердце давно принадлежало одной лишь музыке, и сейчас, когда он готовился к очередному театральному сезону, было совершенно неподходящее время менять привычный уклад жизни, пускаясь в легкие интрижки.

Ирвинг убеждал себя, что то было всего лишь случайное времяпрепровождение и между ним и этой юной леди, намного его моложе, никогда не смогут возникнуть пылкие чувства. Но эти мысли вытеснялись другими, более назойливыми, которые, как непрошеные гости, проникали, заполняли все клетки сознания, вызывая в нем сумятицу и смятение.

Дворецкий с русским именем Иван сообщил хозяину, что завтрак готов. Надев домашний темно-синий халат, Ирвинг спустился в кухню, небольшую комнату, где посередине стоял обеденный стол, уже накрытый к завтраку. Еда была довольно простая: яичница-болтунья и гренки, запеченные с сыром.

Он налил себе в чашку кофе, добавил сливки и усилием воли попытался сосредоточиться на предстоящей музыкальной постановке в театре. Но мысли сбивались, неудержимо унося его в дом Уэлманов, туда, где он впервые увидел Эллин, а оттуда — в кабаре «Джимми Келли», где они продолжили свое знакомство.
— Сэр, пришел ваш секретарь мистер Джонстон, — неожиданно прервал его размышления дворецкий Иван.

— Очень хорошо! Пора приниматься за работу. Пригласи его, пожалуйста, в мой кабинет, я скоро.

Спасительный приход Артура Джонстона обрадовал Ирвинга, как будто отрезвил и мгновенно вернул к привычной действительности. Мысли вновь стали упорядочиваться и обретать прежнюю ясность. Воспоминания об Эллин спрятались в укромные уголки подсознания, незаметно растворились, как утренний туман. Он тут же вспомнил о предстоящем четвертом театральном сезоне, намеченном на декабрь.

Берлин пошел на огромный финансовый риск, когда решился построить вместе со своим продюсером Сэмом Харрисом театр «Музыкальная шкатулка»9 для постановки собственных шоу. Театр был возведен в тысяча девятьсот двадцать первом году в центральной части театрального района Бродвея. Предприятие оказалось успешным, и его популярные мюзиклы увенчались восторженными отзывами критиков. Ирвинг писал ежегодные ревю, конкурирующие с постановками его бывшего работодателя Флоренза Зигфелда. Шоу Берлина представляли собой каскад словесных, музыкальных, танцевальных и акробатических номеров с джазом и балетом, выделяясь не столько парадом красивых девушек, как это было модно, сколько сатирическими скетчами. Кроме того, в Music Box выступали восходящие звезды, такие как Грейс Мур, Фанни Брайс и Роберт Бенчли.

Ирвинг был трудоголиком и обычно ложился спать на рассвете. «В успехе самое трудное — продолжать оставаться успешным», — любил он повторять. Поэтому никогда не ждал, пока его посетит вдохновение, для него было своеобразным ритуалом сочинять каждый день одну полную песню с музыкой и стихами. И только одну-две песни из десяти он отбирал для публикации. «Гений — это один процент вдохновения и девяносто девять процентов пота» — эти слова Томаса Эдисона, ставшие афоризмом, как нельзя лучше можно отнести к Берлину.

К удивлению многих, Берлин был музыкант-самоучка. Он никогда не знал нотной грамоты, выучился играть на фортепиано исключительно на черных клавишах в одной тональности фа-диез, поскольку неподготовленным пальцам легче играть на более высоких и широко расставленных черных клавишах, нежели белых. Ирвинг любил шутить: «Белые клавиши для тех, кто изучал музыку». В начале творческой карьеры, в тысяча девятьсот десятом году, он приобрел за сто долларов фортепиано английской компании «Везер» со скрытым рычагом под клавиатурой, перемещая который он мог изменять диапазон игры и слышать музыку ряда других клавиш, хотя по-прежнему играл в основном на черных. Ирвинг нежно называл свой инструмент «пианино с трюком». Он работал, как ремесленник, путем проб и ошибок, а не опираясь на музыкальные знания. Берлин обладал удивительным чувством ритма и природным даром понимания красоты мелодии и музыкальных эффектов. Для того чтобы мелодии, рожденные в его голове, записать и аранжировать, он нанимал музыкальных секретарей.

Музыкальная неграмотность композиторов в то время была не такой уж редкостью, особенно среди афроамериканцев, сочиняющих музыку в популярном стиле регтайма. В штате почти всех музыкальных издательств числились профессиональные секретари. Они аранжировали, перекладывали мелодии на ноты и помогали заполнить пробелы, после того как композиторы-самоучки насвистывали, напевали или наигрывали свои мелодии.

Процесс зарождения новой песни Берлина мог возникнуть либо с ее названия, либо с фразы, либо с напева мотива. В течение дня он собирал приходящие ему в голову идеи песни и запоминал. Некоторые из них он записывал на случайно оказавшихся у него под рукой бланках, бизнес-счетах, квитанциях за отель или просто на клочках бумаги. Затем, обычно с восьми вечера и до пяти утра, слова и музыка более тщательно корректировались в сотрудничестве с другим композитором или аранжировщиком.

Артур Джонстон, двадцати шести лет от роду, приятной внешности, шатен, с немного крупными чертами смуглого лица, уже несколько лет являлся личным секретарем Берлина, а с открытием театра «Музыкальная шкатулка» стал его музыкальным директором и, ко всему прочему, выступал как пианист.

Уловив тональность мелодии, предварительно наигранной Ирвингом на черных клавишах, Джонстон взял нужный аккорд, и тут же веселое созвучие, подрагивая, разнеслось по комнате. Его привыкшие к игре пальцы то с легкостью погружались в клавиши, то неистово взлетали, чтобы опять опуститься и вышить рисунок мелодии, завораживающий свежестью ритмического блеска.

Берлин, опершись локтем на инструмент, напевал мотив сочиненной им песни и отбивал указательным пальцем о край фортепиано ритм мелодии.

— Стоп! Стоп! — неожиданно прервал он игру. — Артур, здесь должен быть другой аккорд. Возьмите ниже.

Берлин не знал нотную грамоту, но у него были поразительные музыкальный слух и память.

Джонстон взял несколько пробных аккордов.

— Вот теперь правильно! Начнем еще раз с этого места.

Джонстон вновь утопил пальцы в клавишах, и пианино зазвучало радостно и одновременно трогательно...