1 глава

- Мамочка! Мамочка! – истошно завопил детских голос сверху, прорезая криком высокий потолок, в темных углах которого вырисовывались пугливые фигурки серафимов, и толстые, покрытые гобеленами стены старого особняка. Это был крик, от которого кровь стынет в жилах, а по телу судорогами пробегает страх. Это был крик, полный холодного ужаса, такой немыслимой силы, что, казалось, сама банши поселилась в доме, предвещая беду всем живущим в нем.

- Эвони? – тревожно прошептала дама, сидевшая на диванчике у камина в уютном полумраке гостиной. Задрав голову, она прислушалась, а ее длинные черные волосы, завитые крупными локонами и уложенные на затылке, блестящими волнами падали на хрупкие плечи и спину. Снова душераздирающий вопль, и женщина поднялась, положив дрожащей рукой книгу на глянцевую поверхность резного журнального столика.
 
- Боже, это Эвони! Майкл! – шурша платьем из зеленой тафты с множеством рюшей и оборок, она подбежала к двери кабинета и постучала быстро и настойчиво. – Майкл!
Женщинам богатого дома Бланш, запрещалось заходить в эту комнату, где джентльмены наслаждались бренди, картами, сигарами, политикой и, естественно, разговорами о тех самых прелестницах, которым не разрешалось входить сюда под страхом смертной казни. Голоса смеющихся мужчин стихли, и по дому вновь пронесся оглушительный, леденящий душу крик:

- Помогите! Мамочка!

Дверь резко распахнулась.
 
- Побудь здесь, дорогая! – и высокий темноволосый мужчина с тонкими, аккуратно подстриженными усами опрометью бросился по парадной лестнице на второй этаж.

В руке джентльмена болталась из стороны в сторону керосиновая лампа, мигая слабым чадящим огоньком. Ее одинокое тусклое сияние призрачно освещало стены с панелями из темного дерева, вырисовывая на  полированной поверхности причудливые узоры. А яркие алые ковры на полу, словно багровые реки, простирались под ногами, убегали кровавой дорожкой во тьму, и, казалось, не было им конца. Потолок же, куда не доставало пульсирующее мерцание слабого огонька, терялся во мраке и давил на бегущего вперед мужчину. У него внутри все сжалось от страха, сердце билось через раз, в голове метались пожухлой листвой мысли. Пока он летел по коридору, утопающему во мгле ночи, плач становился все громче и жалобнее.

- Я иду, Эвони! – и мистер Бланш ворвался в спальню своей шестилетней дочери. Та, вжавшись в изголовье кровати, сидела и, зарывшись с головой в свое пуховое одеяло в нежных фиалках, с надрывного крика перешла на гортанные хрипы и всхлипывания.Ветер, ворвавшийся через открытые ставни, словно обезумев, кружил по комнате, воя в вентиляционной отдушине.   Ночник погас, и легкий дымок, курившийся в воздухе, заполнил комнату своими белыми завитками, похожими на призрачные пальцы, одежда, скомканная, разметалась по полу. Прекрасная китайская ваза, стоявшая на комоде, разбилась, и теперь ее черепки чернели на полу, ощерившись острыми зубцами, наподобие страшной пасти невиданного зверя, который прогрызает себе путь из преисподней прямо через персидский ковер в детской.

- Папочка! Он все еще здесь? - давясь от слез, захныкала Эвони, приоткрывая распухший нос. Девочка осторожно оглянулась вокруг, и, не отрывая округлившихся от страха глаз, уставилась в открытый платяной шкаф.

- Что здесь случилось? – возбужденно произнес мистер Бланш, крепко обнимая дочь.
 
- В шкафу, пап! Он живет в моем шкафу!

- Кто он? Здесь был человек?! – мужчина встал и резким скачущим шагом подошел к вместилищу всех детских ужасов, заглянул за створки, потянул за шнур, и внутри зловещего, бездонного чрева гардероба, поглотившего все вещи Эвони и скрывавшего темные тайны, зажегся тусклый свет.  – Видишь, здесь никого нет. Тебе приснился кошмар, девочка моя. Смотри, как разыгрался ветер за окном, вот он и напугал тебя.

- Нет, папочка, ты не понимаешь! - прерывая отца, затараторила она, вытирая мокрые, в опушке густых ресниц, глаза тыльной стороной ладони и непрестанно шмыгая носом. - Это не ветер! Это был монстр, о котором мне бабушка Миранда рассказывала! Он приходил, чтобы забрать меня!

- Никто не посмеет забрать мою маленькую дочурку, слышишь? Никто! Обещаю, что с тобой ничего не случится, - и мистер Бланш вновь нежно обнял Эвони, поцеловал теплыми губами взмокший лоб и пригладил волосы, спутавшиеся на макушке вороньим гнездом. - И к тому же, я запретил тебе ходить к этой женщине, милая. Ты мне поклялась, что больше никогда не будешь встречаться с ней! Она выжила из ума! Вот до чего довели тебя россказни этой полоумной старухи!

- Но, па! Она так интересно...

- Ничего не хочу слушать, леди! Обещания нужно выполнять! – возмущенно прочеканил он, но затем, смягчившись, наклонился к лицу девочки и заглянул в ее уже спокойные глаза. – И больше никаких историй от старой Миранды, поняла меня? Маленькие девочки должны сладко спать, чтобы расти большими и красивыми.

- Хорошо, папа.

- Вот и умница, - мужчина встал, подошел к окну и закрыл его на щеколду, проверил, крепко ли, и удовлетворенно улыбнулся. Затем он запер шкаф и снова зажег лампу на столике.

Постепенно комната из ночного кошмара превратилась в уютную милую детскую, главным украшением которой, несомненно, была кровать с витыми столбиками, в виде сплетенных между собой стеблей какого-то сказочного вьющегося растения, как те волшебные бобы, по которым в наш мир спускались великаны. Оно устремлялось вверх, к висящим на потолке хрустальным  звездам, и распускалось крупными неподвластными описанию цветами. Несмотря на то, что они вырезаны из дерева, лепестки их, казалось, трепетали в сбивчивом свете ночника. Мистер Бланш у самого порога повернулся и мягким голосом произнес:

- Спи, милая. Я прогоню любых монстров, что прячутся в ночи. Никто тебя не тронет, пока папа будет рядом.

И он вышел, плотно закрыв за собой дверь. Вскоре Майкл Джонатан Бланш поймет, какую ошибку совершил, не поверив маленькой дочери. Детские страхи, рождаемые их восприимчивым мозгом, куда опаснее, чем фобии взрослых, надуманные пережитками времени и собственных глупых воззрений. Впечатлительные, они верят во все, что могут понять или представить. Неограниченные в своей необузданной фантазии, их умы создают образы, которые накладывают свой темный след в сознании на всю жизнь. Но Эвони была не такой, как все обычные дети. Ее страхи были вполне осязаемы, но беспечные родители просто не обращали на это внимания, не придавая  странному поведению дочери ни малейшего значения.

Как только последний лучик папиной лампы оставил ее, в комнате вновь замигал ночник и потух, выплюнув едкий дым во мрак. Под кроватью зашевелилось зловещее нечто и, царапая острыми, как бритвы, когтями пол,  выбралось наружу. В иссиня - черной ночи сверкали его кроваво-красные глаза, словно все адское пламя скопилось в этих жутких узких щелочках.  Силуэт был нечетким, казалось, существо было соткано из самой тьмы. Его исполинская тень в лучах луны, скребшейся в стекла в те короткие моменты, когда тучи открывали ее бледно - мертвенный лик, заполнила всю комнату, вдавливая Эвони в перину. Оно нависло над девочкой, пристально разглядывая ее. Она съежилась от накатившегося страха, но не смогла выдавить и звука, а только тихо заскулила. Ужас постепенно перерос в безумие, что белым облаком заволокло разум, а скулы свело от застрявшего вопля. Он рвался наружу, заставляя скрежетать зубами, а гортань продолжала изрыгать яростные крики, которые, не находя выхода, гасли, освобождая дорогу новым.  Глаза, вышедшие из орбит, остекленевшие, смотрели в звенящую пустоту ада...



***
Черный додж трясся по мостовой, выдергивая меня из воспоминаний, чернильным пятном всплывавших в злопамятной душе. Мозг воспроизводил картинки далекого прошлого, омрачая и без того плохой день. Оглянувшись через запотевшее окно, увидела расплывающееся в сером тумане здание лечебницы. Время, проведенное там, стало самым страшным и болезненным. Словно в сомнамбулическом кошмаре, проходило здесь мое детство. И вот за спиной, наконец, закрылись ненавистные ворота этого прогнившего злобой и продажностью заведения. Детская обида снова подкатила комком к горлу. Родители не должны были отдавать меня на растерзание этим монстрам в человеческом обличье. Мерное рычание мотора повергло в еще большее уныние, и стоило лишь на мгновение смежить веки, как я погрузилась в лихорадочный сон, переживая все заново. Каждый раз, как закрою глаза...

В то злополучное утро моя жизнь изменилась, повернувшись своей самой неприглядной стороной, показав злобную, истинную сущность. Горничная, вошедшая для того, чтобы как всегда приветствовать меня ласковым словом, с дикими криками вылетела из комнаты, расплескивая молоко. Как сейчас, помню осунувшееся почерневшее лицо матери, в слезах заплетавшей трясущимися руками мои непослушные волосы. Отец ходил по комнате и судорожно поглаживал свои зачесанные к затылку волосы. Несколько прядей падало на высокий чистый лоб, что ужасно раздражало его, и он все отбрасывал их назад. Некогда такое безмятежное чело, теперь испещрили глубокие задумчивые морщины.

В то утро изменилась и я.  Когда меня нашли, угасли все чувства, на сердце черным покрывалом легла пустота. Ночью моя душа побывала в аду,  глаза видели муки, которыми одаривают демоны своих вечных пленников. Мое тщедушное тело ощутило на себе жар их дьявольского огня, опалившего меня всю, до последней клеточки. Их отвратительные чудовищные лица, если их так можно было назвать, до сих пор кружат в памяти, гнусно усмехаясь и скаля смердящие серой пасти. После этой ночи невыносимых страданий, я очнулась на полу. Тонкая льняная рубашка была похожа на рубище - вся в прожженных мучителем дырах, под которыми проглядывали синюшные отметины его мерзких лап, в пятнах крови, которая еще сочилась из глубоких порезов. Руки дергались в судорогах, выламывая суставы. Вороновым крылом пролетело над головой проклятье, осквернив мое безмятежное детство. Умственное помешательство, как сказал психиатр, было вызвано чрезмерным увлечением страшными сказками на ночь. Но лучше я сгорю в огне преисподней, чем соглашусь с этим наглым докторишкой!

В то злополучное утро меня отправили в лечебницу для душевнобольных и заперли здесь до самого совершеннолетия. И все эти годы мне приходилось притворяться, что все хорошо. Но демоны всегда были рядом, сопровождая и горячечные сны, и тревожные будни. Они преследовали меня повсюду, скрывались за каждым углом, прятались за лицами находившихся рядом других больных, или, как по мне, просто никому не нужных и забытых людей. Трухлявые старики слонялись по коридорам, не имея ни малейшего представления о том, что за их, почти уже прозрачными, спинами кривляется мерзкое существо, высасывая последние капли жизненной силы.  Не раз я наблюдала, как жадные твари пировали над останками своих жертв, разрывая души на мерцающие призрачные лоскуты. И через столько лет отчаяния, одиночества и боли, я покинула это аспидово гнездо.

Машина продолжала мчаться по неровно выложенной улице  и вскоре вышла на шоссе. Мимо мелькали в густом тумане кусты акации. Значит, уже недалеко от места назначения.  Я поправила лиф с черными кружевами, заправив выбившуюся косынку за корсаж. Шершавая темно-синяя тафта приятно холодила и лоснилась под нежными лучами утреннего солнца. Резкий звук тормозов, предупредил меня, что мы прибыли на место. Рикард, мой водитель и телохранитель, открыл тугую  дверь и подал руку в белой перчатке. Осторожно поставив ногу на ступеньку, скользнула мимо него на грязную, размокшую от прошедшего дождя дорогу. Передо мной открылась мрачная панорама городского некрополя.

Впервые за много лет я прихожу сюда. Кладбище... Само слово уже вызывает у меня трепет и страх, растекающийся холодом по жилам. Не люблю эти серые, безмолвные в своем унынии могильные плиты и кричащие  болью надгробия. Прохожу мимо сиротливых, запустелых захоронений, смотрящих на меня со всех сторон испытующими черными глазницами свеженасыпанной земли, которую заботливый смотритель насыпал на давно брошенные могилы, чтобы придать им новизны и эстетики. В конце коридора покрытых инеем деревьев обнаруживаю последний приют моих предков. Старый склеп, покрытый мхом с одной стороны и плющом с другой, со скрипом распростер свои ржавые руки навстречу. В лицо сразу ударил сильный запах плесени и тлена. В это промозглое подземелье уже не спускались, наверно, пару сотен лет. Моих родителей уже нет в живых, и их тела покоятся здесь, так что они были первыми посетителями за столь долгий срок. Но сегодня я пришла не за тем, чтобы проститься с ними.
Шагаю вниз по скользким ступенькам, рукой прикасаюсь к сырым каменным стенам, и тут же от пальцев по всему телу пробегает холодок. И без того замершие ладони ощущают шершавую поверхность, плачущую слезами грунтовых вод. Еще ниже, и изо рта идет пар. Наконец,  натыкаюсь на железные, укрытые паутиной и вековой пылью двери усыпальницы. Открываю створки и вхожу в темное, сочащееся дождем помещение, которое наполняет предостерегающее капанье с потолка. Смрад становится сильнее, сдавливая удушливой болью грудь, которая едва дышит в туго затянутом корсаже. Под новыми кожаными ботинками чавкает грязь и пухлый мох. Из тонких щелей под самым потолком льется печальный свет осеннего поблекшего солнца, освещая каменный саркофаг. С его лицевой плиты на меня угрюмо смотрят горгульи и плетеные венки из каменных роз и лилий. Какие знакомые узоры, они наполняли мой дом также, как в некоторых семьях цветы, шелковые подушки и золото. Подхожу к гробнице и вставляю старый металлический ключ со странными зубцами на конце в скрытое среди переплетений завитков отверстие. Плита медленно и тяжело движется в сторону, открывая мерзко воняющие останки. В руках белого скелета в обрывках ветоши, некогда бывшей прекрасной парчовой одеждой, лежит то, к чему я стремилась все эти долгие годы. Протягиваю трясущуюся в предвкушении руку к заветному артефакту. Вот она, книга множества тайных знаний. Как только беру в руки тяжелый, в кожаном переплете, со вставленными в него драгоценными камнями, манускрипт, в стенах что-то проскрежетало, и проход перекрыла гранитная плита.  В висках постепенно нарастало давление стен. За столько лет, проведенных в лечебнице, я приобрела боязнь тесных помещений. Паника охватила сердце, дышать стало тяжело, а горло сжала ледяная рука безумного страха. Комната постепенно начала наполняться едким зеленоватым газом, и я в лихорадке мыслей начала ощупывать стены, в поисках рычага или кнопки, чего-нибудь, что могло бы все остановить. Судорожно сжимая фолиант в руках, в отчаянии бросилась на стену, что преграждала мне путь, стуча по ней кулаками. Дым ел глаза, щипало так, что хотелось их выцарапать. Подступил кашель, легкие готовы были выпрыгнуть наружу. Начала задыхаться, и, хватаясь за шею,  в бессознательном состоянии упала на грязный пол, крепко обняв книгу. В самый последний миг, когда сознание почти покинуло меня, играя перед глазами золотыми искорками, услышала еле различимый за толщей камня шум.  Оглушительный взрыв разметал куски гранита по углам, осыпав меня мелким щебнем. В глазах угасал свет, и в последнем, ярком, как вспышка, луче я увидела его, в облаке пыли и в развевающемся плаще...