Коммуналка

               
               
     Заводское общежитие… Я знаю, о чем говорю, сама оставила там детство,
юность и часть молодости. Жили мы в старом доме, который построил еще в
19-м веке капиталист для своих рабочих на Сампсоньевском проспекте Выборгской стороны в славном пролетарском городе Питере. В советские времена неширокая, а можно сказать узкая, улица громко называлась – проспект К.Маркса. Сейчас вернули историческое название. Дом был с аркой посредине и фашистский летчик сбросил бомбу точно по ее середине, не развалив дом «вдребезги – пополам». Кое- как соединили две части дома и на деревянных подпорках (в подвале сама видела) он еще простоял десятки лет. Умели строить буржуи. Внутри дома были длинные, проходные и темные коридоры, которые упирались в кухню и туалет – с одной стороны, а с другой – в лестницу. В эту темноту и непонятность я ходила очень редко. Иногда классная руководительница посылала с запиской к родителям Сережки – «Почему он не ходит в школу?» или помочь выполнить домашнее задание однокласснице, подолгу болевшей «золотухой». Сережка так и не ходил в школу, а повзрослев стал регулярно ходить в «места неблизкие». Одноклассница вылечилась как только наступили более сытые времена. Хождение «в народ» запомнился неприятно-трусливо-неловким состоянием моей души.
     Когда-то мы жили в этом же доме, ходили в квартиру с улицы – у нас была своя парадная. Это хозяин завода заботился о том, чтобы мастера жили, как люди, полноценно отдыхали в отдельных квартирах. Вот здесь можно объяснить
чисто питерское слово – «парадная», над которым иронизируют до сих пор москвичи. Ну, то, что они не помнят классика Н.А.Некрасова и его стихотворение «Вот парадный подъезд…» - это бог с ними. В каждом дореволюционном доме Санкт-Петербурга  было два входа: парадный и черный. В нашу квартиру был вход с улицы и мы поднимались в квартиру по высокой, почти крутой лестнице. Так и представляешь, что здесь была ковровая дорожка и галоши оставляли внизу.На верхней площадке были две двери: слева вход в квартиру, а справа в кладовочку - раздевалку. Семья мастера там оставляла верхнюю одежду и я тоже оставляла там среди хлама лишнюю, не совсем верхнюю, одежду, чтобы казаться стройнее.
     Вот и вошли в квартиру, где две комнаты большие – бывшая гостиная и спальная для взрослых, одна маленькая - детская, с местом для няни и совсем отдельно у черного входа кухня с громадной плитой и комнаткой для кухарки.  Итого четыре комнаты. Все это богатство было до Революции. Потом мастера «уплотнили» и в его квартире стали жить еще три семьи. Это были шикарные условия – на шестидесяти квадратных метрах жили всего двенадцать человек, не то, что в общем, темном коридоре. Плита по прежнему занимала больше половины кухни и топилась дровами. Черный выход из кухни  использовался редко: дрова принести, мусор вынести. По той лестнице из темных коридоров ходили рабочие, и нам детям не разрешалось туда выглядывать, да и самим не хотелось. Страшно. Дверь закрывалась на роскошный, большой крюк, так и сейчас перед глазами стоит. Дверей, строго говоря, было две и между ними дрова-дрова до потолка. Эти дрова - собственность плиты, и было подозрение, что кто-то из жильцов  отбирал у нее лишнее. Хозяева хранили дрова в двухэтажном сарае,который одиноко и некрасиво стоял во дворе. Он был  разделен на клетушки. И наш сарайчик был на втором этаже и было весело, когда привозили дрова. Семья объединялась в общей работе – тащили их наверх. Представляю, как тяжело было миниатюрной матери таскать эти дрова вверх-вниз, особенно зимой. Ей-то помо-
гал муж, а как справлялись одинокие женщины? Все. Печка исправна, обеды готовы, в комнатах тепло и уютно.
      Квартира была не то, что в песне у В.С.Высоцкого: «…система коридорная, всего на тридцать восемь комнаток всего одна уборная…», а мало населенная, всего четыре комнаты, но все, как у больших. Пойдем от входа по часовой стрелке.
      Комната №1. Жили там дядя Сеня и тетя Катя с двуми детьми. Это была самая большая комната с нишей и спальней. Старший сын – мой ровесник, дочь была младше меня. Был у них младенец, который умер, стащил на себя кастрюлю с кипятком. Конечно, громко плакал, но соседи не обратили внимания, потому что к крикам и плачам из этой комнаты привыкли давным-давно.  Дядя Сеня – жилистый среднего роста мужик, зарабатывал хорошие деньги тяжелым трудом
 в кузнечном цехе. Тетя Катя, работала на конденсаторном заводе, где всю свою рабочую жизнь сидела на одном месте, на одном и том же конвейере, что- то к чему- то припаивала, оттуда и на пенсию ушла. Два раза в месяц, в аванс и в получку, святое дело, дядя Сеня напивался до положения лежащего шлагбаума,
у входной двери, на полу, и «озорничал», в темноте хватал девчонок за ноги,
каждый раз неожиданно. Со страху девчонки визжали. Помню, один раз схватил и меня, за что и получил маленьким ботинком куда надо. После этого я спокойно перешагивала через соседа и шла в свою комнату. Время от времени все слы-шали глухие стуки головы о стенку. (Напомню, дом построен в 19-м веке).
Крики, плач… Однажды моя мать не выдержала и побежала в милицию: «Убивают соседку». Участковый незамедлительно прибыл, а на него грудью, как
на амбразуру фашистского ДЗОТа, падает жена – защитница. Доносчице тоже до-
сталось – «Не лезь в чужую семью». Позже тетя Катя отомстила соседке: вызвала
фининспектора. К сожалению, я не помню имени этой тихой и славной женщины
(Роза, Рима?). Она жила во флигиле, выходила во двор вечерами и в выходные дни со своим стульчиком  и вязала крючком какие- то очень красивые, узористые вещи – салфеточки, воротнички. Кто хотел, тот научился у нее вязать, а мы -непоседы присаживались на секундочку и убегали. А зря. Она то и оказалась фининспектором, которая пришла по заявлению от возмущенной, трудящейся женщины. А, в чем дело -то? Моя мать не работала, но все, что было на нас, все было сшито и связано ею. Она покупала на рынке шерсть и пряла из нее нитки толстые – претолстые, а потом вязала из них теплые носки, рейтузы, варежки.Свитеры и кофточки вязала из покупных ниток. Нынешние модницы ахнули бы от такой красоты. Шерсть и нитки она красила в разные цвета. Хоть и старалась она это делать днем, пока все на работе, краска все равно пахла безобразно. Да, и чего греха таить, и на заказ вязала. Обыск запомнился на всю жизнь. Интеллигентная женщина просила открыть шкаф с инвентарным номером на боку, а он был один и для продуктов, и для одежды. Там лежали и вязанные вещи тоже. Пересчитали: по количеству хватало на четверых человек. Последствий каких- то страшных, не помню.
      В комнате №2 жили муж с женой. Комната была маленькая, узкая. На кухню они не выходили. Еду готовили и стирали все у себя в комнате. Жили уединенно.  Однажды был слышен гневный разговор - участковый доктор выговаривала больной:
     - Вы больны, какая стирка в комнате, больничный лист закрою…
      Конечно, не закрыла и без вызова забегала посмотреть на состояние ее здоровья. По пути заглядывала к моей болезненной матери. Здорова ли?
      Доктор Горская… Врач от бога. На темненькую головку надевала белую шапочку, на худенькие плечики накидывала халатик, мыла руки и подходила к больной. Когда ее вызывали к нам домой, перестилалась постель, переодевалось белье: доктора уважали. Один недостаток у нее все-таки был – не любила она котов. Локтем скидывала со стула любознательного и общительного кота Ваську. На долгие годы я переняла ее привычку. Но потом появился свой друг – кот, и мать не переставала удивляться на меня:
     - Всю жизнь не любила котов, а тут взяла дармоеда.
     В те годы я хотела стать врачом, как она.
     В комнате №3 – крохотной выгородке от кухни, жили мать Райка с дочкой Алкой. Так они и прожили десятки лет – Райкой и Алкой. Их поселили в такую конуру, где одна кровать умещается, шкаф и тумбочка – стол. Они не работали
на заводе. Заводские не пошли бы на такие условия.  Дверь из комнаты откры-валась так, что она почти задевала плиту. Райка была крупная женщина, ярко красила губы, рисовала на лице брови, красила ресницы и, по понятиям рабочего класса, выглядела смешно. Алка была девушкой ширококостной и корявенькой, короче, нескладной. На широком ее лице постоянно были прыщи. В общем, к девушкам снисходительно относились все. Райка всегда изображала из себя общительную, интеллигентную и это была ее главная ошибка. Однажды Райка подгадала так, что моя мать наклонилась к духовке, резко открыла свою дверь и так двинула любимую соседку, что та летела через всю кухню к своим дверям, что называется – с доставкой на дом, тяжело болеть на полгода. Заботливая соседка приходила проведать болящую, предварительно нанеся раскраску на лицо, с ласковыми словами извинялась:
      - Извините, простите. Я ведь нечаянно.
      А глаз веселый, и было понятно, что сделала она это специально: «Путается какая- то  не кожи, не рожи, не фигуры  и замужем».
      В детстве, юности, да и всегда мне легче с мальчишками общаться, они как- то  попроще, да и пацаны отвечали мне дружбой. Часто звонили в дверь и ждали в парадной: то списать уроки или съездить на каток, на лыжах в Кавголово покататься, то просто поговорить, посоветоваться насчет их девчонок. Соседка полушутя – полусерьезно просила:
      - Хотя бы Алку мою с кем нибудь познакомила.
      Я тогда стеснялась и не ответила: « Щас, кого я из пацанов с такой познакомлю». Как то я простудилась и лежала в постели. Райка тут, как тут. Пришла посочувствовать, и почти горестным голосом спросила:
      - А тебя не тошнит?
      А почему меня должно тошнить? Знаний в этой взрослой области медицины
у меня не хватало, а опыта не было никакого. Такую заботищу на кухне проявила,  что родители потребовали справку от гинеколога (а, кто это такой?). Дочь была недоброй и родителей не простила. С тех пор сладкоголосых, сюсюкающих дам я старалась обходить стороной: здесь жди подлость.
      В комнате № 4 жила семья из четырех человек. Хозяин И.В. не пил и не курил, работал на двух – трех работах одновременно, чтобы содержать своих
трех дам – жену и двух дочерей. На заводе он работал кочегаром и в трудовой
книжке всего две записи: поступил и уволен в связи с выходом на пенсию. Хо-
зяйка А.Я. была болезненной женщиной и вела домашнее хозяйство толково:
все были одеты, накормлены, без деликатесов, но сытно и вкусно, обуты (ремонтировал обувь хозяин). Жили не бедненько и чистенько. Дети учились хорошо, особенно старшая – отличница и младшая, мягко говоря, с не простым
характером училась без троек, но с неважнецким поведением. Из комнаты никогда неслышно было громких голосов, скандалов. Соседи приходили занимать в долг, до получки. К ним приезжали гости, сестры хозяйки, племянницы и племянники. Солидно все, патриархально и скучновато. Они ездили далеко-далеко на трамвае с Выборгской стороны к морскому порту через весь
город в гости к старшей сестре. Вот где было весело! В деревянном одноэтажном сарае – бараке накрывали столы в большой кухне и даже в коридоре. Кто, что принес – все на стол. Складчина. Кто свой, кто чужой – не разберешь. К каждому празднику хозяйка шила себе новое платье, хозяин, вообще, был франтом и по внешнему виду больше походил на директора завода, чем на кочегара. А как пели за столом… Короче, все, как у людей и даже лучше.
      Вот четыре семьи, четыре разных семьи. Тихие и шумные, трезвые и пьяные,завистливые и добродушные, интриганки и жертвы, терпеливые и скорохваты, любопытные и не очень. Ссорились и мирились. Отношения складывались по- разному. Но, как вы догадались, все очень настороженно относились… правильно, к четвертой семье, которых прозвали - «анжинеры проклятые»:
     - Сами неграмотные, а девок в институтах учат.
     Не такие уж неграмотные: у одного четыре класса, а у второй два класса
церковно-приходской школы.
     Общие точки хозяйственного соприкосновения иногда носили неприязненый характер. Во первых уборка квартиры. Общую территорию: длинный коридор, большую кухню и туалет (а там еще нарезать газету надо –туалетная бумага, однако) убирали по очереди, один человек – одна неделя, то есть семья
из четырех человек убирала квартиру четыре недели.  Надо ли говорить о том, что единственная неработающая жиличка мыла стены, окна, пол и громадную плиту
особо тщательно. Остальные, как говорила «чистюля», размазывали грязь по
углам. Через восемь недель приходила ее очередь и опять в квартире чистота и
порядок.
     Скандальный расчет оплаты  за общее электричество лежал на «анжинерах»: «Все равно им делать нечего. Пускай считают, раз грамотные». Чуть ранее висели на кухне, коридоре и туалете по четыре лампочки, проводами был окутан весь потолок. Потом догадались убрать иллюминацию, а может пожарная охрана подсказала, под угрозой штрафа. Зато ссоры на кухне ужесточились:
    - Ты в ночную смену пошел, включил свет в коридоре и не выключил.
    - Сама из туалета не вылезаешь.
    - Целый день дома сидишь и жжешь свет…и т.д и т.п.
    Время шло. Убрали печки, комнаты стали побольше, на кухне вместо той плиты поставили две газовые плиты, по две конфорки на семью. За газ расчи-
тывались с человека и долго спорили с младенца брать или не брать:
    - А, как же надо обязательно брать, на его пеленки уходит больше газа, чем на студента, который с утра до ночи в институте.
    В расчетные дни ссорились, выясняли отношения, но после оплаты квитанций
хрупкий мир устанавливался до следующих расчетов.
    Пока стиральная машина и в «ум не лезла», белье стирали в общей прачеч-ной. Она была в отдельном доме, там был большой зал с деревянными чанами.
Особенно приятная была сушилка – жарко, делать ничего не надо, работа закон-
чена. Иногда с тяжелым, грязным бельем, а потом  за чистым приходили мужья прачек и разгоряченным девушкам приходилось на себя что-нибудь накидывать или снимать – озорства ради.
     Так и жили по необходимости рядом годами. Но, вот… Не было бы счастья, да несчастье помогло. В общежитии произошли два убийства  с небольшим перерывом и семейных решили выселить на «Гражданку». Это сейчас там среди «хрущевок» деревья стали большими, а тогда была дикая, северная окраина Ленинграда, практически без транспорта, лужи по колено, запах свинарников
долетал регулярно с попутным ветром… Заселились в один дом, в один подъезд. И тут свершилось невероятное – все полюбили друг  друга. Живя в своих квартирах –  тесных и неудобных (хрущевских), стали скучать друг без друга и с искренней радостью встречаться на скамейке около дома. Дети детей стали родными и молодые мамы могли спокойно отпускать малышей во двор. У этих старух не забалуешь. Сидят на скамейке и, не сходя с места, делают замечания малышне. Мама зовет-зовет:
     - Саша, Маша, Таня, Маня – домой.
     - Щас, иду-у-у…
     - Иди домой.
     -Ну, ща-а-а-с.
     Но, если со скамейки прозвучит:
     - Тебе, что говорят…
     Пацан идет домой. Связываться с бабками не стоит, а то еще нажалуются.
     Все дети как родные, ведь они из НАШЕЙ парадной, на наших глазах выросли. Даже стали радоваться за бывших  соседей по общежитию, гордились их успехами, как своими. Вот подъехала машина иномарка:
     - НАША.
     - Ой, зять то у тебя на машине, богатый.
     - Да, у меня зять чики- брики, как настранец.
( Иностранец, значит. А, что такое чики-брики до сих пор не пойму. В своем Толковом Словаре В.И. Даль поясняет: «Чика – это жить на хорошем, торговом месте, т.е. лихой, удачливый – автор).
     - Вот мои дуры не выучились, так теперь и сидят на заводской проходной…
     Стали бывшие соседи почти родственниками. И свадьбы играли, и рождения
внуков и детей праздновали, и прощались перед дальней дорогой в дальнее при-
станище.
     Сейчас я живу в Крыму в такое неопределенное время. Вспомнила препода-
вателя в институте, которого я поняла так, что международные отношения – это
отношения в коммуналке, и я, конечно, вспомнила свою коммунальную квартиру.
     Похоже. Очень похоже…
               
Ленинград – Санкт Петербург – Крым               
Июнь 2015 года