Промысел 2 1 1

Начало:
http://www.proza.ru/2014/04/28/602

Предыдущая страница:
http://www.proza.ru/2015/06/02/1356

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
Свои.

ГЛАВА ПЕРВАЯ
СОВПАДЕНИЕ

По-над затонами пустыми
Буксиры стонут иногда.
Причалы-молы, а под ними
густая скрытая вода.
За грань реки ложатся тайны,
отторгнутые от бортов,
Привычны, скользки и случайны,
Прижаты к слизи потолков.

Теченье спит. Волна лениво
К граниту ластится. Тишком
Туда сметьё, ошмётки слива
Пинком толкает и шлепком,

Где априори непролазно
для умника и простака,
Уныло, сумрачно и грязно.
Плодится мокрая тоска,

И создаётся впечатленье,
Что если уж вошёл извне,
Запрещено ознакомленье,
И возвращенье не в цене.

Проглотит, засосёт, затянет,
Измажет, словно изжуёт.
Неряшливой вонючей твани
Неотмываемый налёт

Отныне стал судьбой, обличьем,
Приметой, знаком насовсем.
Житьё - Что дальше, то привычней.
В сплошной проблеме нет проблем.

Играешь с сумерками в прятки,
Одолевая плывуны.
Пленяет муть и непонятки.
Крупицы опыта верны.

Опора - скользкая колонна,
Из камня сложена во мгле.
Все так живут. Смотри ка, вона!
И не пропали, и в тепле!

Но только слева или справа
Возможно малое, одно.
Как злобный взгляд или отрава,
Бывает, мечется пятно.

И знаешь ты, душа живая,
Хоть притушил былое гнёт,
Что в речке очи омывая,
Над миром Солнышко встаёт,

Играет жаркими лучами,
Сорочку тучи теребя,
Спешит подняться над горами,
Восходит лично для тебя.

Пусть явенн недостаток света,
Пусть опосредованно, всё ж
Его лучом и твань согрета.
Живой, ты только Им живёшь.

Из опостылевшей могилы,
Где выхода бессильным нет,
Лишь от Него получишь силы,
Толкнувшись, вынырнуть на свет.

 Благословен путь, счастливы вернувшиеся. Тонд шлёпал босыми ногами, догадывался, не сможет не только сомкнуть объятий, но и самостоятельно раздеться. Маленькая Гайт дёрнула шнурки. Изобретатель взял голову жены, овладел глазами. Гайт засмеялась, ладошками скользнула по груди, избавила от одежды, усадила на обожжённый чурбак. Тёплой воды было много. Хранящий знойный дух отвар мыльного корня ласкал лицо, голову, плечи. Жёсткая мочалка стирала смертную усталость, деревянный гребень оживлял волосы.

«Хочешь есть, милый?»
«Нет. Эйи накормили».

Булькнул Тонд испод пены. Гайт ополоснула мужа остатками воды, завернула в непочатый холст.

«Погоди, горшок матери отнесу, пока не остыл».

Тонд выпутался из влажного полотна, сложил ткань на пенёк, перебрался в пахнущую глазастиком постель. Жить было удивительно приятно. Охотник не привык жаловаться даже голодной зимой, умел ценить мгновения радости, благодарил Создателя за каждый свободный вздох, взгляд утра, улыбку друга. Теперь лежал в ожидании данной навсегда, глядел вокруг и видел, не всё нравится.

Если не придираться к мелочам, мир прекрасен в любую погоду. Люди, особенно некоторые, очень красивы. Вчера Тонд обратил внимание на живущую в круге Мейса женщину. Как за короткий срок преобразилась старуха! Прежде жуть скреблась по спине при виде костлявой ведуньи. Любовь и ласка сделали дочь Пайти молодой.

Атт сказала, Кин-Нокк хочет отвести Лайп на Серое Плато, выдать замуж. Выдаст, конечно. В племенах приречья не забыли мать, раздевшуюся на морозе ради рождённых от насилия детей. Подвиги, слава Создателю, остаются в человеческой памяти.  Такую женщину возьмёт желающий любить охотник. Больше ни для чего Лайп не годиться.

Глазастики, думал Тонд, тоже предназначены только для любви. Создатель знает, каких делать, чтобы радость не переводилась среди людей. Но сами двуногие ничего красивого сотворить не могут. Созданное человеком, как правило, серо, безлико. Извлечённые из трав и камней цвета резки, грубы, противоречат природным.

Левобережные люди в качестве прядева используют обильно произрастающую в затонах и старицах разноцветную траву. Растение живёт глубоко в тиховодах, цвет обусловлен освещённостью и свойством грунта, чем тенистей, тем насыщеннее .Полотна получаются яркие, не требующие окраски, мастерицы перебирают кросна, просчитывают уток, создавая узоры, которые формой и строгостью линей ни на что в природе не похожи. Броский рисунок нужен, чтобы выделить человека из гармоничного ряда тонов, поставить особняком. Здесь не красота, но отличие.

Атт может владеть душой звука. Человеческий голос дар Создателя, совершенный инструмент. Но орудия, с помощью которых звук родится, не дают возможности открыть красоту сполна. Один из лучших мастеров, косторез Моти, умеет делать красивые вещи. Однако, и «Жёлтый Свет» в коробочке, не может сравниться с обыкновенным, растущим у тропы голубеньким цветком. Что говорить об утвари, одежде, жилищах!

Сам труженик, Тонд Мойи уважал плоды труда, особенно работу отца, даже хотел просить сделать что-нибудь для Гайт. Потом одумался. Зачем живущей в войлочном круге женщине «Жёлтый Свет», разве что в укор или насмешку! Матери подвластно звучание цвета и формы, под умной рукой оживает гладкая поверхность, на песке родятся сдуваемые ветром чудесные миры, Но мастерица Пайн бессильна изменить установившийся порядок.  В её жилище картина, которая видится теперь.

Прямо перед глазами ясное небушко застит жирная от сажи паутина. Пауки, равно как и жертвы, не боятся едкого дыма. Круг недавний, но взгляда остановить не на чем: одна чернота, в лучшем случае, безликая серость. Чиста лишь постель. Посуда, как ни старается Гайт, выглядит закоптелой. Всюду висят, болтаются и не болтаются грубые травяные и лыковые верёвки, неокорённые палки опор, если приглядеться, напоминают чудовищ из детских кошмаров. Что делать, изобретатель колеса не знал и не хотел мириться.

Старый Конди, родоначальник ветви, рассказывал. Так стало, когда люди отказались жить в чертогах Создателя, заявили, что сами способны решать, где селиться. Отступничество положило грань между жизнью и смертью, между красотой и уродством. Тонд сожалел, что не родился до тех событий, конечно, хотел жить по воле Создателя, говорить с Творцом Совершенного на одном языке. Но с тех пор, как отступили, воля исказилась в понимании людей.

Думалось однако, роптать на время своего рождения не следует. Отец мироздания зачем-то призвал Тонда к жизни именно теперь, именно в Мойи. О замысле хотелось знать, только понимал: не узнает прежде, нежели пройдёт положенный путь. Значит, говорил Тонд, жить надо сейчас, просить, чтобы покорная усилиям и верности закону красота открывалась, как прощение за ослушание предков.

Гайт вернулась, скользнула вдоль тела воплощённым прикосновением.
«Сделай мне то, что было у черты, охотник!»

Попросила жена.
«Нет».
«Почему?»

 «Сделаю позже. Глаза такие хрупкие, удивительные, а мне сейчас хочется получить над тобой власть».
«Возьми, если сможешь!»

Прошептала женщина, оттолкнулась ладонями. Сильная, гибкая, хозяйка круга звала и сопротивлялась, точно попавший в ловушку зверёк. Последнее, что смогла противопоставить настойчивости мужа, был крик. Пронзительный, тонкий, вибрирующий, как паутинка на ветру, звук, кажется, достиг отмели четырёх ножей и разрешился болью в сжавших тело ногах, огнём поцелуя, слезами достижения предела.

Увидев мужа, Данн заплакала. За сутки произошло так много, что вместить всего не мог рассудок. Ночью, когда Вейт мотался на реке, а Мойт, старший среди мальчиков, взял ответственность за охрану стойбища, случилось невероятное: пропал младший сын. Данн проснулась от взметнувшейся со дна души тревоги, нашла мешок пустым, войлок с задней стороны круга разрезанным. Свистнули хищника, пустили по следу. Там, где ручей источника впадает в реку, зверь настиг похитителей. Двое Чернобрюхих успели сунуть добычу в лодку, сами угодили под ножи. Памятуя о том, что в экипаже четверо, люди бросились на поиски, только никого не нашли. Лодку выловили, ребёнка достали.

Попыток похищения детей в бассейне Великой реки не помнили. Мальчик был ранен. Речные твари видимо дёргали за гениталии, оцарапали живот, вывихнули бедренный сустав. Кин пожелал осмотреть малыша, долго не мог вымолвить что бы то ни было, наконец произнёс оставшиеся в памяти потомков слова:

«Последние дни доживает подлое племя, или я не первый охотник приречья».

 Родоначальник умел не хуже любого колдуна править кости. Эйст отстучал. Гайт принесла детям завтрак.

«Я буду спать, - сказал Вейт, - а завтра выполню просьбу старшего сына».
Мойт почти забыл вчерашний разговор о дочери Минта.

«Ты не передумал, охотник?»
Мальчик взвился, будто тряпка на ветру.

«Ладно, ладно, - умиротворённо произнёс Вейт, - станется, как ты хочешь. Только создатель видит, что хочу я! Ты, сын, не будешь иметь войлочного круга, я сказал».

Кин вошёл в оболочку. Ида спала. На мгновение остреньким кольнула обида. Жене и дела нет до происходящего. Бывших в опасной отлучке охотников ждали женщины. Только родоначальника никто не ждал. Пойманный в ладони «Муравей» даже не шевельнулся. Неужели, подумал Кин, когда грозила опасность, Та, именем которой уцелели, ничего не почувствовала. Подумал и выпал в такой же, до бессознательности крепкий сон.

Родоначальник племени Синих камней спал больше двух суток. Проснулся. Жены в круге не было. Вопрос: куда ушла, зачем, казался правомочным. Самодостаточная в оболочке, Ида старалась двигаться, как можно меньше. Выглядеть женщиной было утомительно. Приходилось манипулировать формой «Тряпки», напрягать мышцы сверх сил. Заморочка походила на погружение ниже десятки.

Дайвинга Ида не любила с детства. Несвобода обесценивала красоты подводного мира. Кессонная болезнь не грозила. Остальные ощущения совпадали почти полностью.  Женщина говорила: Кин-Нокк спас жизнь. Теперь получалось: от охотника ничего не зависело. Создавший орудия разум предусматривает жизнь по умолчанию. Точно так же при износе движок поставил бы компоненты «тряпки», Ида восстановилась бы и, прозрачная, жила меж людьми.

Теперь тоже не обязательно было уходить. Чтобы узнать происходящее в стойбище, достаточно пошуровать датчиком слежения по кругам, и всё. Верно, кто-нибудь заболел, подумал Кин, вылез из мешка. Еды не нашёл, почувствовал: в душе родится глухое раздражение, инициировал вопрос.

Ида обозначилась за источником. Кин раздвинул полог, спустился по тропе и не вдруг осознал, что увидел. «Муравей» бежит по отмостке, худенький, в натуральную величину, точно внутри оболочки, Глаза живые, а главное, волосы развеваются на ветру. «Тряпка» распалась, подумал Кин, вспыхнул ужасом. Ида поняла, тихо засмеялась.

«Теперь, охотник, я вполне человек, могу есть, царапаться и даже плеваться».
«Как же мы спали в оболочке?»

««Тряпка» здесь, подвешена. Протяни руку».
Рядом действительно плавало «яйцо».
«Можно сделать два. Можно, если захочется, воссоединить в одно».

«Тебе холодно, женщина?»
«ненужные ощущения, как и прежде,  убираются».
Кин почувствовал, его кожа не покрыта «тряпкой», однако  холод отсутствует.

«Живи, охотник, умирать не надо!»
«Не буду пока. Где у тебя кончается оболочка?»
«Где захочу. Теперь не важно. Достаточно, чтобы лежала по ключевым линиям».
«Дай потрогать?»
«Пойдём в круг, у себя проверишь. Можно здесь обесцветиться, только не нужно».

Продолжение:
http://www.proza.ru/2015/06/06/1135