Двадцать лет спустя

                Рассказ
                «Не возвращайтесь к былым возлюбленным…»
       Из песни
1
Нашему курсу повезло – у нас есть Клара Жаворонкова. Именно благодаря ее бескорыстному энтузиазму, которым она заряжает и других, мы встречаемся каждые пять лет после окончания института. И в этот раз она была верна себе и обзвонила или пригласила письменно всех, кого смогла разыскать. Мне она энергично-восторженным голосом сказала по телефону, что приедет не меньше тридцати человек, с учетом чад и домочадцев. Поиск места сабантуя, естественно, лег на меня, ибо из всех активистов наших встреч я единственный житель Везельска, мне и карты в руки. По своему складу я сторонюсь таких злачных мест, как кафе и рестораны. Даже робкие намеки жены, что пора бы ее сводить туда, где играют оркестры и снуют расторопные официанты, не могут, при всем моем уважении и любви к ней, подвигнуть меня на такой поступок: за  последние десять лет я был в кафе дважды – на своей свадьбе и на нашей третьей встрече. Но делать было нечего и я, проконсультировавшись со специалистами, отправился на поиски приличного и недорогого заведения. С большим удивлением, это заняло три дня, учитывая, что я уже был практически в отпуске и передвигался на машине. До этого мне казалось, что в нашем городе на душу населения приходится больше всего аптек и магазинов автозапчастей, как будто жители, Везельска всю свою жизни (и зарплату) тратят на ремонт подержанных автомобилей и не менее подержанного здоровья. (Видимо, здесь есть какая-то причинно-следственная связь.) Но я явно недооценил склонность своих земляков оттянуться и потратить сотни две-три рублей   на человека в каком-либо шикарном заведении. Ибо количество обнаруженных мной заведений (напомню, с помощью опытных консультантов) было больше магазинов автозапчастей, но немного уступало числу аптек. Этот отрадный факт вселил в меня оптимизм относительно будущего России – есть еще порох в пороховницах, т.е., я хотел сказать – деньги в карманах, которые можно потратить на развлечения (если это не пир во время чумы). Интересна география злачных мест: ни один, даже самый захудалый квартал, не может пожаловаться на их отсутствие.
Итак, я составил длинный список увеселительных заведений и отправился искать то, что нам нужно. Кларочка Жаворонкова меня проинструктировала насчет необходимых условий: 1) дешево (100 – 150 рублей с носа); 2) живая музыка и дискотека; 3) уединенность; 4) близость к центру или институту. Это главные требования. Можно долго и сочно рассказывать о моих переговорах с директорами, заведующими, хозяевами и главными бухгалтерами, но я буду краток. Подойдя к этому вопросу серьезно, я составил таблицу, которая включала все осмотренные мною заведения, с дотошностью сан эпидемия надзора или пожарной инспекции, а также их соответствие нашим критериям, обозначая оное знаком «плюс», а отсутствие оного – знаком «минус». Далее шел недолгий анализ (три вечера), консультации с Кларой (ежевечерние) и, наконец, принятие решения. Мы остановились на кафе, расположенном в ДК железнодорожников на углу тихой улицы Простонародной и отнюдь не тихой им. тов. Урицкого. Мне даже не пришлось долго объяснять Кларе, что это за место, ибо в нем двадцать лет назад состоялся наш выпускной вечер, который у меня почему-то совершенно выпал из памяти. Для полной ясности скажу, что живет она в Древнеоскольске,  который относится к Везельску примерно так, как Питер относится к Москве. Чтобы долее не возвращаться к вопросу выбора места сабантуя, выскажу свою любимую сентенцию, которая относится, правда, к выбору жены (или мужа, кому что нужно): результат выбора не зависит от количества рассмотренных вариантов – он всегда ошибочный (1-й закон Лобкова); если до кого-то не дошло, растолкую в другом месте, оставайтесь со мной.
Короче, я выложил аванс, заказал примерное меню на двадцать персон с помощью жены, которой в этом вопросе доверяю почти беспредельно.
Внимательный читатель спросит недоуменно, а почему же на двадцать персон заказ, а не на тридцать, как планировалось? Я отвечу: осторожность и умеренность – две дочери благоразумия, ибо человек существо ненадежное, сегодня говорит одно, а завтра делает совершенно другое. Но мы договорились с заведующей созвониться и прибавить количество заказываемых мест, если нас будет больше двадцати. Живой музыки в этом кафе нет, но я подсуетился, по совету много мудрой Кларой, и пригласил своего старого товарища и коллегу Колю Гашкина, баяниста-самоучку.  Оказалось, что он в принципе не возражает помочь своему другу и денег не возьмет, но баян у него сломался уж три года как. Выход нашелся и тут, я одолжил баян в институте на недельку, чтобы Коля смог репетировать: обязательно цыганочку, вальсок  какой-нибудь и русские застольные песни, их репертуар за любым столом практически одинаков. Этот вопрос закрылся.
               
                2 
Это была четвертая встреча. По-моему, а я участник всех встреч, никогда нас не собиралось меньше двадцати человек, учитывая нескольких мужей, которые за это время стали почто своими, но в этот раз набралось всего восемнадцать человек, включая четырех мужей, из пятидесяти учившихся на курсе. Видите теперь, как мудро было ограничить заказ. Из этих восемнадцати в кафе пошли лишь шестнадцать, двое с нами погуляли по городу. Особенно жалко, что не пошла Луиза Чеканова, я ее впервые видел за двадцать лет. По ее словам, некому подоить и покормить скотину, она рада была на нас на всех посмотреть, но надо ехать в свое село.
Интересно, что во всех встречах большинство участников неизменно, и лишь небольшая часть – «новички», т.е. те, кто приехал на нее в первый раз. И в  этот раз новичков было четыре человек.
Кто бывал на таких мероприятиях (а бывали практически все, либо на встречах в школе, либо в вузе), помнит эти неловкие первые минуты, когда ты подходишь к месту встречи, с волнением в груди, а там уже стоит несколько человек. Так же было и с нами. Я пришел первым, но в отличие от предыдущих встреч, волнения почти не испытывал. Время приближалось к двенадцати, но на месте никого. Чтобы не торчать одиноким тополем, я побродил по родному вот уже почти 25 лет институту и через некоторое время снова подошел к входу. Слава Богу! Возле двери на стульях сидело несколько зрелых женщин, среди которых при более внимательном осмотре я увидел Кларуху Жаворонкову, практически не изменившуюся за последние пять лет, прошедшие с момента нашей последней встречи. Остальные матроны лишь отдаленно напоминали моих юных сокурсниц некоторыми чертами своих лиц. Вспомнить их фамилии и имена было делом мучительным, а по отношению к некоторым и вообще невозможным.
Вспомнилась недавно прочитанная шутка об этапах старения: сначала мы забываем имена, потом лица, затем забываем застегнуть ширинку и, наконец, забываем расстегнуть ее. Я уже нахожусь на первом этапе и близок ко второму. Какой кошмар! А ведь я чувствую себя молодым. Но постепенно шок, вызванный действием времени, как на моих сокурсниц, так и на меня, прошел, и я перестал замечать перемены, случившиеся за двадцать лет  с фигурками и лицами моих сокурсниц, а также сияние золотых зубов из почти каждого улыбающегося рта. (В скобках замечу, что и в моем рту красуется при широкой улыбке один сверкающий зуб, но, увы, не золотой, а с металлическим напылением – «платиновый», как я шутил первое время после его появления). После встречи у меня возникли с двумя ее участниками дискуссии о сиянии золотых зубов у моих однокашниц: Коля Гашкин настаивал на том, что это нарочитая демонстрация высокого уровня жизни, что вот, мол, мы можем позволить себе золотые зубы, и не один; Надежда Нифонтова придерживается иного мнения: это просто дань традиции, а широкие улыбки – признак естественной радости при встрече со старыми друзьями. На мой взгляд, имеет место и первое, и второе, и, возможно, что-то еще. Одним словом, компромиссный вариант.
Хотя, как вы уже знаете, я узнавал не всех (но большинство), меня узнали все. Я приписываю это не тому непреложному факту, что я почти не изменился за двадцать лет, и не тому, тоже неоспоримому факту, что я резко выделялся на общем фоне «лица не общим выраженьем», как сказал поэт.  Главным образом тому, что среди полусотни студенток нашего курса ребят было всего шесть человек – нас трудно было не запомнить.  Даже борода, которую я завел лет пятнадцать назад для маскировки, никого не могла ввести в заблуждение.
Но больше всего меня поразило не то, что мы так сильно изменились (ведь многих я видел всего пять лет назад, и с тех пор они практически не постарели, если называть вещи своими именами). Я скажу даже, что наибольшие изменения произошли за первые пять лет после окончания института, и мне до сих пор не забыть того шока, который я испытал, увидев своих институтских друзей Труновых. После этого они благоразумно перестали приезжать на встречи, да к тому же он стал крупным уездным чиновником по вопросам культуры, кроме этого им мешает то подготовка к поездке на юг, то само отделка новой квартиры.
Для себя я решил, что следующий, двадцатипятилетний, юбилей станет для меня последней встречей с однокашниками, если я до него доживу. Причина в том, что мне не хочется видеть распад наших тел – это будет слишком сильным диссонансом с памятью о пяти счастливых молодых годах. Но проживем эти годы – увидим. Вернемся, после этого лирического отступления к поразившему меня психологическому феномену, о котором я уже упоминал выше: прошло немного времени с момента встречи, как я перестал замечать печать времени на фигурах и лицах своих однокурсников – они для меня снова стали такими, как и были двадцать лет назад. Более того, анализируя позднее эту встречу и  последующие за ней две встречи с Надей Нифонтовой, я пришел к выводу, что человек, сталкиваясь с людьми из своего прошлого, невольно, но обязательно, попадает в старую наезженную колею их прошлых отношений (второй закон Лобкова). Бесполезно брыкаться, пытаясь из нее выбраться – ничего не выйдет. Есть только один способ не попадать в старую колею – не встречаться с людьми из своего прошлого, т.е. не приходить на подобные мероприятия, что некоторые успешно и делают. Судить ли их за это? Наверное, не стоит. Так и мя все провалились в колею наших старых отношений давно и поэтому забыли, сколько нам лет и что мы сейчас собой представляем.
Два часа ждали мы опоздавших, а их не было. Я скромно стоял в сторонке, пока длились женские объятия и поцелуи. Изредка доставалось и мне, не скрою. Все-таки из наших ребят я был единственным, пришедшим на встречу.
Я уже несколько раз упоминал Надежду Нифонтову – для меня встреча с ней представляла собой главную интригу вечера.
Пора раскрыть карты! Дело в том, что она была одной из трех девушек, которыми я серьезно увлекался в студенческие годы. Но, увы и ах! У нее уже был «жених», которого она знала с первого класса – курсант какого-то морского училища. Мне, до него, в ее глазах, было далеко. Сделаю такое обобщение: у подавляющего большинства девушек нашего курса уже были парни, с которыми они планировали дальнейшую жизнь. Это были свои ребята, из той же деревни или школы, знакомые с детства, одним словом, люди проверенные и надежные. Из трех моих пассий – такие парни были у двух; третья, не имевшая такого тыла, стала впоследствии моей женой.  Те немногие девушки, которые не имели парней до поступления в институт, нашли мужей среди однокурсников, а если не нашли, то только по причине малого количества особей мужеского пола среди студентов пединститута, но потом и они вышли замуж. Я не знаю ни одной незамужней однокурсницы.
Но вернемся к Надежде. Я знал заранее, что она должна быть на встрече. Это подогревало мой интерес, но не слишком волновало. Было просто любопытно увидеть – что с ней сделала жизнь за два десятка лет. Мне кажется, даже после двух лет неудачных ухаживаний с моей стороны и последовавшего за этим небольшого периода отчуждения, пока я не нашел новый объект приложения своего либидо, мы с ней испытывали друг к другу уважительно-дружеские чувства. В отличие от большинства женщин (пусть они на меня не обижаются за откровенность), с ней было просто интересно разговаривать. Она умела не только слушать, но, и аргументировано спорить. Одним словом, она была девушкой интеллектуальной, а по взглядам на отношения полов даже феминисткой, что в кругу моих однокурсниц было, пожалуй, исключением.
 Для меня в тот период полового развития это было чрезвычайно важно, ибо я был невинен, как Дева Мария до встречи со Святым Духом. Вся моя потенция выливалась в прогулки по городу и умные разговоры. В голове у меня было несколько доморощенных утопических теорий о переустройстве человеческого общества на паритетных началах с дикой природой; я был ярым противником охоты и вырубания елок перед Новым Годом и т.д. и т.п. (Кстати, и сейчас я, в принципе, придерживаюсь этих же взглядов, но воинственный пыл мой угас, и эти теории я никому не навязывая, даже своим детям, хотя культуру отношения к природе привить пытаюсь, но главным образом своим примером).
 Уже после юбилейного вечера Надежда мне сказала, что во время одного из моих экологических монологов, бродя не первый час по зимнему городу. Дело шло к Новому Году и вокруг нас шастали люди с сосенками в руках, ей ужасно захотелось писать, но сказать мне об этом она из девичьей скромности не могла, а я, естественно, витая в эмпиреях, не мог этого заметить. Как знать, быть может, если бы я обратил внимание на ее естественные потребности и помог в их решении, то завоевал бы ее сердце. Молодые люди, не увлекайтесь собой, будьте внимательны к нуждам ваших спутниц, и воздастся вам сторицею!
Что касается ее внешности, то я бы не назвал ее красавицей, но обаянием она обладала большим, а вкупе с интеллектом это огромное оружие в женских руках. Роста немного выше среднего, стройная фигура с небольшой грудью и неширокими бедрами. Лицо правильное, но интересное, очки уместны (интеллект), но самое замечательное – это голос, его трудно описать, а из избитых определений лучше всего подходит – грудной. Я как-то пытался назвать его воркующим, но понял полную неуместность такого определения – в ее голосе нет ничего сюсюкающего, он просто завораживает слушающего.
И вот, наконец, она идет. С ней девочка и мужчина крупного сложения, которого издали я принял за ее мужа, но это были дети. Самое удивительное, что в этот день я не заметил в ней существенных перемен, в сравнении с образом, оставшимся в моей памяти. Это было особенно удивительно на фоне дородных тетушек, в которых превратились мои бывшие однокашницы. Время пощадило ее, хотя впоследствии я, конечно, увидел следы его разрушительного действия.
- Привет!
- Привет!
Этот содержательный диалог произошел уже после того, как она обнялась с добрым десятком наших дам и подошла ко мне. Вы скажете: маловато после двадцати лет разлуки, даже для людей, бывших просто друзьями. Позвольте с вами не согласиться. Во-первых, мы с ней никогда не обнимались и не целовались (вспомните второй закон Лобкова). Во-вторых, я увидел в ее взгляде, что она рада нашей встрече, и думаю, что она увидела на моем лице то же самое, а это, подчас, значит больше, чем иное радостное словоизвержение перемежаемое лобзаниями. Кроме того, я, как настоящий мужчина, скуп на эмоции.
Детей она быстро проводила на троллейбусную остановку и вернулась к нам, сказав, что она привела их вместо того, чтобы нести фотографии, как поступили многие другие. И здесь Надежда была оригинальна.
Мы еще около часа поболтали, сфотографировались, побродили по альма-матер и, потеряв надежду дождаться кого-либо еще, из обещавших приехать, неспешно побрели к кафе. Времени было предостаточно. По дороге наш караван растянулся на полквартала, разбившись на небольшие группки по интересам. Мы с Надей, как-то сразу потянули друг к другу (колея!) и почти всю дорогу шли рядом. Говорили (в основном Надежда, все-таки она женщина) о прожитых годах, о замужестве и женитьбах, о детях, их болезнях, достоинствах и недостатках. Ее муж, старший механик, 6-7 месяцев в году проводил в заграничные плавании, зарабатывал последние годы неплохо. Несколько лет назад, когда он работал на украинских судах, было трудно, зарплату часто задерживали и платили гроши. Дети, особенно сын, часто болели. Работала Надя учительницей. До того как они поселись в Моргороде, она по распределению попала в Мордовию, в глушь, в край почти дикой природы и хороших людей. Там у нее был поклонник, фотограф зрелого возраста, который потратил на Надины портреты немало пленки и фотобумаги, катал ее на мотоцикле по ночам, но взаимности не добился. Она уже была замужем, хотя с мужем только изредка встречалась. Потом работа в молдавском селе, где люди были несколько иного склада, чем в Мордовии. И только потом Моргород, квартира, достаток. Родители ее уже давно жили в Везельске, там она рожала и жила с маленькими детьми, но, удивительное дело, мы с ней, так, ни разу не встретились. Жизнь как жизнь, с одной стороны, но с другой – как и всякая жизнь, если в нее всмотреться пристальнее, необычна и интересна.
Так в неспешной беседе добрели мы до городского парка имени вождя и учителя, где у главного входа стоит он с протянутой рукой. Основная масса отстала у аттракционов, а авангард, в количестве человек шести, уселся в тенечке. А перед этим, перед парком произошла довольно любопытная сценка: Надежда угостила всех желающих мороженым, чем утерла мне нос – такие широкие жесты делают обычно мужчины. Еще один штришок к ее феминистскому портрету. Каждый выбрал себе мороженое по вкусу, я свое любимое – «Пингвин» (для тех, кто не знает – фруктовое в шоколаде), в жару нет лучшего. Некоторые гурманы полагают, что оно выиграло бы без шоколада, но не я. Кстати, Нифонтова тоже хотела «Пингвин», но мне досталось последнее. Я, как джентльмен, предложил ей поменяться. Она отказалась:
- Ты мне дашь попробовать?
- Конечно, - сказал я щедро, - какой вопрос!
И мы попробовали друг у друга – в этом было, по крайней мере, для меня, что-то если не эротическое, то интимно-символическое.
Для потомков скажу, что лето 1999 года в европейской части России выдалось ужасно жарким, в течение июня – июля столбик термометра практически не опускался ниже тридцати градусов. А в день встречи с утра было на редкость прохладно (градусов двадцать пять), так что я даже поверх черной футболки с надписью на спине «It`s raining again…» надел серый в клеточку пиджак в комплекте с темно-зелеными брюками от моего парадного костюма выглядело это, должно быть, достаточно эффектно. Продолжа это отступление, скажу, сто выбор одежды обычно не представляет для меня трудности из-за скромных притязаний в этой области, но этим историческим утром 10 июля я трижды переодевался, пока отражение в зеркале не принесло мне некоторого удовлетворения.
На Наде, если мне не изменяет моя изменчивая память, был костюм (или платье)? Нет, точно костюм, судя по фотографии, голубого цвета с довольно глубоким вырезом спереди, который (вырез, а не костюм, конечно) иногда притягивал к себе мой взор (ох уж эта мужская психика). Дополнением служила белая дамская сумочка, висевшая на плече и темные очки. Опять вынужден констатировать, что этот интеллигентный вид выгодно, в моих глазах, контрастировал с нарядами остальных моих бывших сокурсниц.
На лавочке в ожидании основных сил и арьергарда завязалась общая беседа, в которой я принимал участие в меру своих сил. Общие беседы не для меня – я хорош в беседе тет-а-тет, особенно в роли слушателя при хорошем говоруне или говорунье; второе, при других равных условиях, конечно, предпочтительнее. О чем была наша беседа? Ну, о чем могут говорить в отпуске учителя, не видевшиеся пять – двадцать лет? Естественно, о работе. Об учениках и учебниках, о директорах и завучах, о зарплате и методике преподавания химии с биологией и проч. и проч. Я сидел с краю, рядом с Надей (с момента встречи у института мы были с ней неразлучны, как сиамские близнецы или, точнее, попугайчики-неразлучники) и внимал.
Так прошло около получаса. Наши друзья не подходили, а время идти к накрытым столам стремительно приближалось. Мы решили, что, видимо, они пошли другим путем и, чтобы не опоздать, нам надо поторопиться. Дальнейшее показало нашу правоту. Я, как самый большой знаток Везельска из присутствующих, взял на себя функцию проводника. Последние двадцать минут пути я был разлучен с Надеждой, так как меня узурпировал муж одной из однокурсниц. Он был военным летчиком и служил под Дурском. Ему было скучно среди наших учительских бесед, разговоров о детях и институтских воспоминаниях. Во мне он нашел отдушину. Его рассказы были не лишены для меня интереса. Не так давно в Дурске появился новый губернатор, бывший вице-президент нашего государства. Я лично о нем очень невысокого мнения как о человеке и как о государственном муже. Правление его в Дурске сопровождалось различными скандалами, в которых были замешаны и он сам, и члены его семейства, которые устроились, как в своей вотчине. Мой собеседник ее опроверг мои мысли, на сей счет. Я понял, что у него двойственное отношение к личности губернатора. Ему, как и мне, претило то, как семейный клан присосался к дурской земле (сами выбирали!), но в то же время он видел и положительное в самой личности бывшего вице-президента. Он рассказал мне историю, случившуюся на его глазах. После своего назначения новый губернатор приехал к ним в часть и привез два ордера на новые квартиры. Один он вручил старейшему офицеру части, а второй своему сослуживцу по Афганистану, который, по словам губернатора, вытащил его из могилы. Моему собеседнику очень понравилось, что губернатор не забыл своего спасителя и отблагодарил его. Мне это тоже понравилось, но подумалось, что эта благодарность немного стоила новоиспеченному градоначальнику. Ну, да Бог с ним. Вернемся к нашей встрече.
Незаметно, за беседой, мы добрели, наконец, и до ДК, где нас уже ждали изголодавшиеся и усталые друзья. Насчет усталости я, конечно, загнул. В отличие от нас они вторую половину пути проехали. Так что устали скорее мы. У входа на парапете с баяном уже ждал нас мой друг Коля. Мы вошли в кафе.
Помещение для нашей небольшой компании оказалось слишком большим и, кроме того, темным. В нем без проблем могло разместиться человек пятьдесят–шестьдесят, а при большом желании и все сто. Нам было несколько неуютно на таком просторе, особенно первое время, но потом обвыклись. Для нашего вечера накрыли один длинный стол, составленный из нескольких маленьких, в углу стоял музыкальный центр с колонками.
Женщины пошли прихорашиваться, а мы небольшой мужской компанией, в ожидании трапезы, беседовали. Наконец, минут через пятнадцать-двадцать все были готовы и начали рассаживаться. Я, конечно, хотел сесть рядом с Надеждой, но с другой стороны, чувство долга призывало меня быть рядом с Коляном – он в этой компании был первый раз. Пока я терзался, подобно Буриданова осла, сомнениями, Надя уже заняла место и позвала меня на соседний стул. Молодец, не прояви она инициативу, я мог бы весь вечер мучиться вдали от нее. А теперь впереди у нас было несколько часов общения!
Несколько слов о яствах. К нашему приходу на столах стояли два вида салатов, бутерброды с колбасой и лимонный напиток. Водку, шампанское и вино мы принесли с собой. Нам сразу подали горячее – котлету с каким-то гарниром, не помню. Я бы не запомнил и остальных блюд, завороженный встречей с Надеждой, но ведь я их заказывал. Котлета вызвала среди присутствующих мастериц кулинарного дела, а редкая женщина не считает себя таковой, по крайней мере, когда касается критики кем-то приготовленного блюда. Едкие шуточки вполне, на мой взгляд, обоснованные по двум аспект: в котлетах было крайне мало мяса, (если оно вообще там было) и они жарились на масле, который состоял в близком родстве с машинным маслом. Мне показалось, что эти два масла были близнецами, но не уверен, что однояйцовыми. (Мне было, по меньшей мере, неловко: я не готовил эти котлеты, но выбор кафе лежал на моей совести.)
Слишком свежо воспоминание о нашей встрече, и я тону во множестве деталей. Наверное, нужно дать отстояться материалу несколько лет, и потом может получиться неплохой ностальгически-иронический рассказ. Но я боюсь, что у меня в запасе может не быть этих нескольких лет, и продолжаю писать, сознавая ущербность того, что получается.
Прошло немало времени, прежде чем я продолжаю. Произошло много событий: война в Дагестане, взрывы жилых домов в Москве и других городах. Вчера сборная России по футболу сыграла свой долгожданный и самый важный матч со сборной Украины (учтите мощную политическую подоплеку этого события). Ничейный результат поставил крест на нашем участии в чемпионате Европы и оставил шанс сборной Украины. Я в трауре. Будь на месте Украины любая другая команда, было бы не так обидно. Но хватит грустно, окунусь опять в день двадцатилетия.
Первый минуты скованности и неловкости прошли, отчасти благодаря горячительным напиткам. Разговоры за столом перемежались танцами, танцы сменялись пением, после пения вновь пили, закусывали и разговаривали. Беседа – вот самое важное, для чего мы собрались вместе,  не устаю это повторять, много лет. Говорили, конечно, больше всего о работе, смеялись над чисто учительскими шутками, над которыми никто больше не улыбнется. Надежда как-то сказала, что узнает учителя по печати на его лице. Она права, но эта печать лежит и на беседах, и на юморе, и на всем их образе жизни и мысли. Громче всех хохотала Татьяна Шашкина, пришедшая на встречу со своим вторым мужем, пожилым, даже среди нас, лысоватым, небольшим мужчиной, не отрывавшим от  нее восхищенного взгляда. Они напоминали пару молодоженов в медовый месяц. Смеялась она удивительно, вернее хохотала на очень высокой ноте, чрезвычайно громко и, на первый взгляд, нарочито, но, мне кажется, это был ее естественный смех.
Коля сидел тихо, пил мало, в основном закусывал. Раза - два, ему пришлось исполнить роль аккомпаниатора нашему хоровому пению. Пели мы хорошо, но как-то вяло, без души. То ли возраст, то ли отсутствие ключевых исполнителей тому причина, не знаю. Буквально за несколько дней до этого мы с Коляном были у меня на даче, отмечали с моей кафедрой окончание учебного года (у нас традиция такая). Кафедра преимущественно женская и, поэтому Николай на таких мероприятиях желанный гость, благо, что парень он компанейский, особенно когда в форме. К чему я веду речь? На даче у нас получилась репетиция пения. До этого я не пел, бог знает сколько времени, а тут, напившись пива, попал в певческое состояние, и мы с Колей, в основном дуэтом, пропели почти весь песенник, составленный Жириновским. Хоть Жирик и сукин сын, но  в книжку собрал хорошие песни. От некоторых песен о Родине, даже прошибло слезу. Свою роль сыграло, конечно, и наше певческое мастерство. Одним словом, мы были в ударе, не знаю, заметили ли это остальные члены кафедры, мне они об этом не сказали, а я, из скромности, и не спрашивал. Но на встрече выпускников я почувствовал, что, во-первых, не в голосе, а, во-вторых, не в слухе, а в-третьих, не в настроении. Что касается первого и второго, то они у меня с детства, за что не брали в школьный хор, а третье, по-видимому, было вызвано присутствием рядом Надежды.
Одним словом, с песнями у нас было слабовато. Танцы удались больше. Первое время, признаться, раздражал диск-жокей. То ли он боялся, что ему не заплатят, если он не будет очень активным, то ли он с детства такой. Иными словами, он взялся за нас как массовик-затейник из районного дома отдыха или  тамада на свадьбе. Ни поговорить, ни попеть вволю он нам не дал. Музыка его представляла собой сборник старых, проверенных временем, свадебных шлягеров. Он, как я сообразил позднее, каждую субботу работал на свадьбах и мы были для него такой же свадьбой. Но ладно бы он только мешал нам общаться своей надоедливой и громкой музыкой. Он пошел дальше и попытался руководить ходом вечера. Слава господу, что наша инертность его немного остудила, а потом к нему пришла девушка, и мы перестали слышать его голос. Мне вдруг пришла в голову мысль, что мы его обидели, забыв пригласить к себе за стол. Я думаю, что на свадьбах он сиживал за столом, пивал и едал, а мы забыли. Мне сейчас стало немного стыдно за нас. Если, паче чаяния, мы еще раз соберемся на двадцати пятилетие в этом убогом кафе, тоя непременно приглашу его за стол и извинюсь, что пять лет назад этого не сделал. Я это сделаю не только потому, что чувствую имманентную вину интеллигента перед своим нищим, убогим и голодным народом, но потому, что первым танцем он объявил белый танец. В этот момент мы с Надей стояли в разных углах:  я чувствовал себя Наташей Ростовой на первом балу, которую никто не хочет пригласить и она боится, что никто и не захочет. Но случилось еще одно чудо, я увидел, что Надежда ищет меня глазами, а найдя, улыбаясь, идет ко мне. Боже, меня выбрали! И выбрала именно та, которую я ждал. Пригласи меня в эти несколько секунд какая-нибудь другая моя сокурсница, и вечер бы померк у меня в очах, а сейчас краски его стали еще ослепительнее.
С танцами дела у меня обстоят еще хуже, чем с пением. В дни далекой молодости я не был завсегдатаем танцплощадок и дискотек, более того, я никогда там не был. Иногда случалось дрыгаться на вечеринке в институтские или в аспирантские годы. Я начал учиться у моего старшего брата: с ним освоил твист. Затем пришел шейк – им я занимался самостоятельно, но дальше дело не пошло. Я даже не знаю, как называются танцы, которые танцует современная молодежь и есть ли вообще у них названия. Помню, не так давно танцевали брейк, а что танцевали потом? Итак, если речь идет об одиночных танцах, то я танцую твист (старомодно) или шейк (последний писк) и я на высоте, что означает – не слишком выделяюсь в худшую сторону из общей массы и могу поддержать компанию, особенно если темно. Но с парными танцами у меня беда: никто не научил, а у самого способностей маловато. То, что танцую, называется «вальсом», хотя с настоящим вальсом у этого танца только одно общее – парность (чуть не сказал парнокопытные), все остальное разное. Точнее этот вечный танец называется топтание, и его целью является дотянуть до конца медленной музыки (именно под такую музыку он и танцуется) и при этом максимально уберечь ноги партнера. Если вы при этом способны еще вести с партнером связный диалог, то вы виртуоз топтанья. Если вам (мне) попадется настоящая плясунья, действительно танцующая вальс – наступает катастрофа. Она сразу видит, что за фуфло вы в танцах и ваша репутация промокает разом и навсегда в ее глазах.
Не знаю, танцует ли Надя настоящий вальс, но со мной она держалась на равных, не давая почувствовать мою ущербность. Мне представляется, что мы танцевали с ней впервые, хотя возможно, что мять обманывает меня. Да, точно обманывает. Однажды мы с Надей были свидетелями на свадьбе у своих однокашников, еще в студенческие годы и, по обычаю, должны были танцевать. Но следов того танца в памяти я не нашел, поэтому будем считать танец на двадцатилетии выпуска первым.
О чем мы говорили, я почти не помню, по-видимому, от волнения, но это и не важно.
Через некоторое время, ближе к концу встречи мы танцевали еще раз, но уже по моей инициативе. Первый танец для меня был неожиданностью, и я не смог от волнения наладить полноценную беседу тет-а-тет. Но во время второй попытки я пошел ва-банк, чувствуя, что время истекает. Еще за столом Надежда предупредила, что ей нужно в десять часов быть в родительском доме – должен звонить ее моряк откуда-то из Голландии. «Вот это контроль. Молодец!» - иронически восхитился я вслух. А про себя подумал: «Черт бы  побрал, этого ревнивца. В кои-то веки жена пошла на встречу с однокашниками, а он требует, чтобы она в столь детское время уже сидела дома. Сам-то, небось, не отказывает себе и в более предосудительных развлечениях».
Поэтому с первых тактов нашего второго танца я взял быка за рога и пошел с козырной карты. Я сказал: «Пару лет назад мы с одним из друзей организовали так называемый «Окололитературный альманах ГРАФОМАН», в котором я выполняю много функций: издателя, редактора, автора, художника. Короче, это мое любимое детище. Мне очень хочется, чтобы ты посмотрела на плоды нашего творчества и дала им оценку. Для меня важен именно твой отзыв, а посему нам необходимо с тобой завтра встретиться». Я добился поставленной цели: в глазах Нади зажегся неподдельный интерес, и мы пришли к консенсусу – она позвонит мне, как только выдастся свободное время, и я принесу ей все выпуски «Графомана».
 Вечер еще был в полном разгаре, но время неумолимо катилось к десяти часам, и Надежда собралась уходить. Татьяна Шашкина с мужем тоже собрались покинуть вечеринку, да и мне оставаться не имело смысла, без Нади вечер стал бы для меня скучен. Коля тоже собрался с нами – его миссия была выполнена, песен никто не пел, танцы перемежались беседами. На прощанье мы выпили кофе и съели по мороженому – не пропадать же добру, за которое уплачено, и простились с остающимися. По-видимому, они на нас обиделись, или мне так показалось, но расставание не было слишком теплым. Скорее всего, обиделись именно на меня за то, что я слишком много времени уделил Наде и практически проигнорировал всех остальных. Друзья, простите меня, но в тот вечер я не мог поступить иначе. Может быть, я не прав, и мне так показалось из-за чувства вины, связанного с тем, что место мною выбрано, не совсем удачно (даже по деньгам оно оказалось не так дешево, как я первоначально предполагал, тем более, что нам пришлось заплатить за несколько лишних порций, заказанных в расчете на большее количество участников).
Мы вышли, сели в машину. Я оказался на заднем сидении между Надеждой и Николаем. Таня все дорогу о чем-то трещала. Я помню лишь, что она приглашала нас к себе на шашлыки, но я знал, что это минутный порыв, о котором утром уже никто не вспомнит. Завезли домой Николая, с баяном, и поехали дальше. Дом Надиных родителей был недалече, но уже на подъезде к нему ее ждал взволнованный отец. Из обмена репликами я понял, что муж уже звонил  и, через полчаса будет, звонить снова. «Вот гад» - беззлобно подумал я. Расставание было скомканным, но я не печалился, ведь завтра Надя должна была мне позвонить, и мы встретимся с ней вдвоем. Воображение рисовало что-то неконкретное, но, без сомнения, радужное. Я был практически трезв, но, как вы понимаете, в состоянии легкой эйфории. Через пятнадцать минут меня высадили у дома, и после горячего прощания и обещаний звонить и встречаться я попал домой.
Юля еще не спала. Она немного сердилась за то, что я не слишком долго уговаривал ее идти со мной на встречу (и, слава Богу, что не уговорил), но была приятно удивлена моим ранним возвращением домой. Засыпал я плохо.

                3 
Утром я очень коротко познакомил Юлию с прошедшим накануне банкетом и сказал, что должна позвонить однокашница Надя, чтобы взять у меня все выпуски «Графомана», которым она очень заинтересовалась.
Весь день я провел словно на иголках, вздрагивая при каждом звонке, но к концу дня я практически впал в отчаяние: со слов Надежды, что сегодня к вечеру она с сыном уехать на неделю. И вот, когда последняя надежды была на полном издыхании, раздался долгожданный звонок. Я бестактно упрекнул Надежду за день, проведенный в ожидании ее звона. А зачем я его так ждал – не могу сказать и сейчас, просто потому, что не знаю. Ведь не для того, чтобы похвастаться альманахом, и уж подавно не для того, чтобы попытаться соблазнить Надю, ни мне, ни ей это совершенно не нужно – у меня прекрасная семья, а к числу коллекционеров женщин я не отношусь.
Она на мою бестактность не обиделась, и мы договорись встретиться на вокзале у автобусной остановки через полчаса. Пакет с книжками и диктофоном (для записи беседы) был у меня собран с утра, и в назначенное время я уже фланировал вдоль вокзала. Через несколько минут приехала и Надя со своим рослым сыном, и, едва успев обменяться приветствием и прощальными словами, мы вновь расстались. Автобус уже стоял под парами. Диктофон не пригодился, но я не расстроился. Точнее, я почему-то успокоился.
Пару раз я звонил Надиным родителям, чтобы справиться – приехала ли она, но приехала она дней через десять, в день, когда я сам проводил Юлю и Арсений  (сына) до Харькова – они ехали отдыхать в Крым. Туда и обратно меня вез шофер тестя, молодой и самоуверенный парень, благодаря которому таможня не стала для нас серьезной задержкой. Надежде я позвонил этим же вечером, и она пригласила к себе (вернее, к своим родителям) на следующий день к двенадцати. Волнение, вызванное встречей и воспоминаниями о былом, постепенно улеглось в моей душе. Совсем оно улеглось после нашей беседы на скамеечке в парке, куда я пригласил ее  прогуляться, чтобы не сидеть под присмотром родителей и детей. Кстати, а точнее, некстати, прогуливаясь с Надей по парку, я встретил двух знакомых, которые знали об отъезде Юлии, и могли подумать, черт знает что, встретив меня с другой женщиной. Но эта мысль, посетившая меня, даже позабавила – вел себя я безупречно: могут же, у мужчины быть друзья в юбках? Раньше я считал, что не могут, а сейчас меня окружают только женщины-друзья (исключая мою любимую жену; надеюсь, она не пропустит этого искреннего признания, когда будет читать мой опус). Это следствие не пересмотра прежних взглядов, а, видимо, возрастных изменений. Даже мыслей о серьезном флирте давно нет, как это ни печально.
Мы с Надеждой проболтали, сидя на скамейке, не меньше трех часов, а то и все четыре. Я, конечно, забыл взять диктофон и подробностей разговора вспомнить не в силах. Но, естественно, что львиная доля его была посвящена обсуждению «Графомана». Ей очень понравился один из моих рассказов, кстати, и я считаю его лучшем в своем творчестве. Остальные мои вещи оставили ее равнодушной. Она без труда раскрыла все мои псевдонимы, чем сильно удивила. Как женщина достаточно цельная, требовательная к цельности мужчин, Надя пожурила меня за то,  что я слишком разбрасываюсь в жизни: надо быть ученым, а все остальное побоку. Здесь ей трудно возразить – чтобы чего-нибудь добиться, надо долбить в одном направлении, но мне милее энциклопедисты, а круг моих интересов поистине энциклопедический, перечислять я сейчас его не буду, чтобы не затягивать и так затянувшийся рассказ.
 На следующий день мы встретились вновь, последний раз, уже у ее родителей. Смотрели старые и новые фотографии. Я удовлетворил ее естественное любопытство и принес фотографии с женой и сыном. Юлию она рассматривала особенно внимательно, но ничего не сказала. Надя демонстрировала свои ранние фотографии и снимки, находящиеся у родителей в ссылке, так как они не нравились ее мужу – мордовского периода. Мне бы они тоже не понравились, будь я на его месте – слишком уж заинтересованно и пристально фотограф рассматривает на них Надежду. Но сейчас я смотрел на них спокойно, даже попросил одну, но взять забыл. В эту встречу я заметил у ее глаз морщинки, которых раньше не замечал. Она действительно сохранилась прекрасно, но время и следы его разрушительной работы не могут не быть заметны через двадцать лет. Только эйфория первых встреч могла обмануть мое зрение.
Потом мы два раза говорили по телефону. Один раз она пыталась организовать вылазку на шашлыки с одной из наших однокашниц, гренадерского роста, умницей Варей Ляпиной, но не получилось, как раз из-за Варвары, а без нее, (даже с детьми) Надежда ехать не захотела – морская школа. А второй раз, уже в конце августа, когда Надя приехала устраивать своего поступившего в институт сына в общежитие в Харькове, она звонила, когда я был в деревне. Разговаривала с ней Юля: Надежда собиралась заскочить к нам в гости, но что-то ей помешало. Вечером, когда я вернулся, мы по телефону перекинулись несколькими словами: мол, не судьба нам встретиться. Я пообещал выслать очередной «Графоман» и вышлю. На этом можно поставить точку. Помните песню Таривердиева в исполнении Никитиных:
«Не возвращайтесь к былым возлюбленным,
Былых возлюбленных на свете нет…»?
А хорошо, что они были!