Жара

Если с самого утра выносить это еще представлялось возможным, то ближе к десяти часам квартира превратилась в подобие банной парилки, крематория или газовой камеры. Даже открытые окна не в состоянии были хоть как-то изменить ситуацию – стояла невыносимая жара, а духота доводила до животного изнеможения. С другой стороны наваливалась скука в виде лавины времени, которое было абсолютно нечем занять. Пребывание в квартире становилось совсем невыносимым.
Я одел самые легкие вещи, которые у меня были, взял с собой деньги и сигареты и примерно в одиннадцать часов вышел из дома. Никакого четкого маршрута или плана у меня так и не появилось. Я покурил в тени подъездного козырька и решил отправится в центральный парк города. Там много деревьев, тень, играет музыка. Не знаю. На самом деле там тоже нет ничего интересного, но это было лучше, чем и дальше вариться в собственном соку в душной бетонной клетке.
На автобусной остановке стояло как-то слишком много людей. В основном или молодые, или бабушки с рассадой. Солнце неприятно жгло голову. Куда едут все эти люди? Бабушки в сады, а молодые? Туда же, куда и я, наверно. Я не знаю. Приехал автобус.
Он уже был полон людей и, когда втиснулись и те, кто стоял на остановке, там стало совсем тесно. Люди стояли друг на друге. Я оказался прижатым почти к самой двери. От железного коня до раскаленной улицы меня отделяла лишь толстая женщина, от которой невыносимо несло потом и чесноком. Странно, что люди вообще позволяют себе в таком виде выходить из дома, мне кажется, их стоит отстреливать, как собак, чтобы они не оскорбляли своим присутствием мир и человечество.
В автобусе было жарко, невыносимо жарко. Намного хуже, чем на улице. Открытые окна не спасали. Люди прижались вплотную друг-другу из-за нестерпимой давки. Все рамки интимности были нарушены. В автобусе ехали не просто пассажи, а участники огромной оргии. Я соприкасался с ними оголенными участками своего тела. Пот смешивался, смешивались запахи. Каждый второй мужчина пах потом, затхлостью, физическим трудом и дешевым одеколоном, женщины пахли дрянными духами, несвежим бельем. Бабушки воняли мочой. Старость. Все происходящее вокруг наполняло меня еще большим ужасом, чем ад в моей квартире. Все строится на сравнении. Я с некоторой брезгливостью смотрел на тех, кто меня окружает. Их горячее дыхание обдавало мои руки, лицо.  Автобус был слишком полон, чтобы вобрать в себя новых людей и глоток воздуха. Мы ехали почти без остановок, на которых, если они все-таки были, автобус превращался в кишащий опарышами аквариум. Мне казалось, что люди не просто потеют, они растекаются, плавятся, скатываются огромными каплями слизи вниз и рано или поздно мы все захлебнемся этой слизью. Мы соединимся и станем одним целым. Одним большим отвращением. И я тоже стану частью этого отвращение, это было самым мерзким среди всего происходящего. Я тоже растекался, потел, копошился как опарыш. Я тоже был мерзким, и люди вокруг меня тоже имели право думать обо мне, как о чем-то крайне непривлекательном, окидывать брезгливым взглядом, желать смерти. От этой мысли было неприятно и как-то обидно.
Мы ехали примерно пол часа. Когда я вышел из автобуса – я был взмокший и злой. Я отправился в парк. Мне казалось, что люди косятся на меня, думая, насколько же я отвратителен. Они смотрят на мои футболку с видимыми пятнами пота. Видят все мое потное нутро. Чувствуют, я только что вытек слизью отвращения, что я из этого отвращения соткан. Они имеют право так думать.
За пол часа, кажется, температура возросла еще. Солнце настолько сильно било в затылок, что в глазах краснело. Если дул ветер, то он был теплым. Сигаретный дым не доставлял удовольствия, а скорее душил.
Меня мучила жажда. Я не знал, чем себя занять. Смешение двух этих чувств породило желание посетить летнее кафе на одной небольшой площади парка. Я дошел до места и сел за пластиковый столик, скрывшийся под тенью большого тополя. Я подумал о тополином пухе. Летний снег. Он отвратителен. Забивается в глаза, нос, рот, уши. мешает дышать. Все чешется. Потом уродские дети поджигают его, сжигая целые города. Официантка подала мне меню, вырвав меня из оцепенения.
Я закал пива. Две кружки пива и одну вина. Красивая официантка ласково улыбнулась мне и ушла в здание кафе аппетитно виляя красивыми, округлыми бедрами, словно зазывая меня. Я думаю, что она студентка. Что у нее есть молодой человек, и у них скоро свадьба. И что она точно с кем-нибудь трахается за деньги. Почему-то мне стало стыдно за нее. Такие прекрасные создания не должны отдавать себя всем подряд – это уменьшает их ценность, и они перестают быть прекрасными, вот и все. Тут как с модными часами, если они есть у всех, то они теряют свою прелесть. Подумал про часы, посмотрел на время. Двенадцать ноль пять. Через два часа температура вскочет до сорока и будет совсем дурно. Принесли выпивку.
Решил начать с пива. Выпил первую кружку почти залпом, так мучила жажда. Вторую растянул минут на десять. Вино пил дольше. Было обидно, что оно успело согреться. Пил минут двадцать. Пока осушал пластиковый стакан, смотрел за людьми, которые шли по пересекающей парк широкой улице. Они шли с полотенцами и пледами, в пляжных тапочках. Некоторые мужчины без футболок, оголив жирные животы. Я подумал, что тоже могу отправится на речку, идти до нее было минут двадцать вниз, по парку. Я допил вино. Встал и направился в сторону самой улицы, чтобы влиться в общий поток. Голова закружилась. Я отметил, что немного пьян. Голова потяжелела, язык набух.
С каждой минутой в этом аду становилось все жарче. Черти неистово подкладывали угля в топку. Солнце сводило меня с ума. Тело стало грузным, тяжелым, вялым. В глазах будто мутнело. Мир представился ярко оранжевым, небо – ослепительно желтым. Я смотрел на прохожих с удивлением – они казались мне более живыми, чем я. Под солнцем я таял. Растекался. Таили дома. Деревья таяли. Плавились мои мысли, желания, прошлое, будущее, мораль, нравственность, Бог. Таяло все, что было создано человеком. Все это теряло значимость и смысл, оставалось только солнце, бесконечное и яростное. Я смешивался вместе со всем, что таяло и стекал в канализацию вместе с раскаленным дождем человеческого пота. Мне казалось, что я могу наблюдать за собой. Я отрешен. Я стал частью мира. Я отрешен от самого себя, а всем моим существом управляет неведомый мне механизм, заставляющий это нелепое тело продолжать делать шаги в стороны реки.
Я попробовал закурить, но дым обжигал меня. Прожигал легкие изнутри, и я не мог дышать. Сам воздух казался более твердым и вязким. Все теряло форму. Я перестал слышать. Шум и голоса слились во что-то одно, единый тон, и заполнили им всю вселенную так, что тишина стала шумом, а шум перестал существовать, став тишиной.
Я передвигал ноги по раскаленному асфальту и смотрел на выбоины дороги, трещины в стене домов, уродство и несовершенство проходящих мимо непропорциональных, уродливых женщин с грязными волосами и изъеденным червями лицом, некрасивых мужчин, потных, волосатых, жирных, изрыгающих гной из своего рта на бетонную плитку, на которой он шипел и пузырился, будто вода на сковороде.
Я отвлекся от пути и чуть было не врезался в какого-то молодого человека. Он посмотрел на меня с каким-то негодованием и гневом. Я тоже не мог ответить ему теплотой чувств. Я вообще никак не мог ему ответить и отреагировать на него. Я просто смотрел, но не хотел принимать участие в этом карнавале. Надо сбросить маски, стать честным. Признать и признаться. Парень что-то говорил мне, довольно зло. Лицо его перекосило. Из его рта каплями падали слюни, как у собак. Я не мог разобрать слов и видел лишь мелькающие желтые зубы. Он зачем-то плюнул мне под ноги и толкнул меня, я отшатнулся и продолжил движение. Он еще что-то пытался сказать, но я не стал останавливаться. Не хотел участвовать в этом. И даже смотреть на свои разборки с кем-то еще казалось мне занятием скучным и абсурдным.
Мое тело уже почти дошло до реки, оно повернуло на лево и глаза увидели пляж, заполненный полуголыми людьми. Вот теперь я подумал, что сравнение про опарышей здесь подходить больше. Вот они, копошатся на умирающем теле мира, загорают, ныряют в воду, жрут, ссут в этой воде. Я обошел этот пляж и отправился дальше.
Я знал, что если пройти тропинкой через лес, то можно выйти к небольшой водокачке, около которой есть жалкое подобие пляжа. В лесу было не так жарко, но душно. Мухи и комары лезли в глаза. Повсюду вдоль тропинки лежали пустые пивные бутылки, окурки и презервативы с незачатыми детьми.
Через десять минут я вышел к водокачке, там тоже были люди, в основном подростки и в меньшем количестве. Многие из них были пьяны. Я аккуратно обошел их, чтобы они не обратили на меня внимание и прошел чуть дальше. Поодаль от водокачки было небольшое углубление в берегу, небольшая запруда. Там, к моему счастью, не оказалось никого. Я расположился в тени деревьев так, чтобы меня было видно только со стороны воды, и то с трудом. Снял с себя вещи, сложил под кустом и аккуратно зашел в воду.
Пока я заходил в воду мне казалось, что ко мне возвращается ощущение собственных конечностей, признание их, как чего-то своего, возможность управлять своим телом. Но все равно все это походило на бред или галлюцинацию. Я мог видеть себя со стороны, смотреть, как сокращаются мышцы, наслаждаться чем-то плотским, физиологическим.
Покупавшись немного я вышел из воды и лег под дерево, на свои вещи. Я закрыл глаза и слушал мир. Шорох травы. Чириканье птиц. Всплески воды, отдаленные крики пьяных детей. Я закурил. Раскаленный дым проходил сквозь меня и больше не доставлял мне неудобств, ровно, как и удовольствия. Дыма будто и не было вовсе, или меня не было. Я не знаю. Я докурил и задремал каким-то лихорадочным полусном.
Меня вырвали из этого состояния звуки голосов. На полянку, правее моего лежбища, пришло двое молодых парней лет двадцати и девушка лет семнадцати. Они, видимо, откололись от той компании. Они пили алкогольные коктейли в полуторалитровых бутылках. Я подумал, что у меня сейчас должна раскалываться голова, но ничего не было. Она просто казалась тяжелой и, будто, не моей.
Я смотрел за этими людьми. Они шутили и смеялись. Пощипывали и приобнимали девушку по очереди. Она была небольшого роста, с темными волосами. Пухлые, красивые губы, довольно аппетитные, округлые бедра, красивая грудь, еле-еле скрытая под купальником. Она напомнила мне официантку, они были чем-то похожи.
Парни домогались до нее, в шутку, гладили попу, трогали за талию. Она смеялась и столь же шутливо убирала руки. Когда они пошли купаться, парни вечно пытались как-нибудь ее зажать. Она не очень то сопротивлялась, но все равно старалась держать дистанцию. Ей нравилось, что за ней так яростно охотятся сразу двое, а она сразу двоих держит на расстоянии, манипулируя ими тем, что дает им прикоснуться к себе, разжигая желания. 
Они вылезли из воды, легли на землю, она между двумя, и долго пили и говорили о чем-то, чего я разобрать не мог. Руки парней гуляли по ее телу. Они отбивалась. Я подумал, что сегодня первый день их знакомства. Она путала их имена. А ее имя их не волновало вообще, они называли ее какой-нибудь зверюшкой. Они хотели играть в карты, но их ни у кого не нашлось. Через пол-часа, когда девушка опьянела уже совсем хорошо, один из парней поцеловал ее, сначала в щеку, потом в губы. Второй гладил ее ноги. Она пыталась убрать его руки, но вяло, а он шептал ей что-то, типа: - тише, тише, тебе понравится. Он начал ее раздевать и лезть рукой между ног, тут она задрыгалась уже более яростно, оторвавшись от поцелуя. Но тот, кто целовал ее с силой прижал ее к себе, придавил ее голову себе к груди и закрыл рот рукой. Второй раздел девушку совсем и гулял по ее телу руками и языком, но им было не удобно, поза была глупейшая. Она мычала что-то, но не так громко. Парни положили ее на спину, и пока один держал рот и голову, второй с охотой и яростью совокуплялся с девушкой в миссионерской позе. Она яростно дергалась и извивалась под ним, но он лишь наваливался сильнее. Первый вынул и кончил на траву. Они поменялись.
Я смотрел на все это и пытался вспомнить, когда у меня был секс. Довольно давно, странно, что у меня не возникает желания. Сцены вполне себе возбуждающие. Я смотрел на них и думал, что я не хочу участвовать в этом. Не хочу мешать. Не хочу рушить их игру, я просто хочу смотреть за этим. Я – дерево. Я – лист на дереве. Я – цветок, трава, камень, заколка на ее голове. Я – мир. Мне нет дела до того, что тут происходит. Я смотрю на это с равнодушием человека, который смотрит инсценировку изнасилования на порно-сайте. Это игра, фальшивка. Все, что делают люди – не правда. Не ново. Они повторяют то, что уже где-то видели, распределяют роли и играют по сценариям. Она знала, как все будет, и они знали. А я просто смотрю за этим и боюсь мешать этой жизни. Я зритель.
Парни решили взять ее сразу, вдвоем. Она уже почти не брыкается. Скорее для вида. Она устала. Лицо у нее скорее измученное, чем злое.  Через пятнадцать минут они закончили. Парни пытались одеть девушку, она отмахивалась, тогда они махнули рукой и ушли. Девушка плакала, но не сильно. Она умылась в реке. Нигде на земле не было крови, она проделала это не в первый раз, она уже играла в эту игру. Это уже не травма. Это просто тот эпизод жизни, который не надо рассказывать мужу. «Ты у меня второй». И все.
Она одела купальник, допила коктейль и на дрожащих ногах отправилась прочь. Видимо остальные вещи остались на водокачке. Что она станет делать теперь? Не знаю. В общем-то, ничего нового не придумает. Забудет, поймет, что понравилось, станет порно-актрисой, с ее то формами, или пойдет в суд, попадет в психушку, неважно. Все это уже было, все это тоже игра.
Минуло уже шесть часов, но жара все еще не спадала. Я побрезговал купаться в реке еще раз, оделся и аккуратно пошел обратно, в сторону парка. Людей на водокачке стало больше и пришлось делать большой крюк, чтобы ни у кого не возникло вопросов. На пляже осталось примерно столько же. Я прошел в парк и шел уже против людского потока. В голове не было не единой мысли, все размылось. Мой разум был забит лишь картинками, изображениями, фотографиями, хроникой жизни. Без рефлексии и обдумывания. Просто хроника отвращения. Достаточно было перестать участвовать в жизни, чтобы увидеть все это. Я смотрю на себя и понимаю, что я тоже отвратителен, но это ничего не значит. Я стал отвратительным, как только родился человеком.  Совершенство мира и человеческое уродство. Мир смотрит на человека свысока, с равнодушным презрением. Человек на мир смотрит со злобой за то, что он человек.
Я свернул в квартал и направился в сторону автобусной остановки, хотя заходить в автобус мне должно быть страшно. Но не было. Все будто выжгло солнцем так, что теперь ничего не осталось. Только бесплотный комок фотопленки.
Я шел из двора в двор, в тени, хотя было уже не важно, где идти. Людей было не так много, лишь где-то в беседках алкаши прятались от солнца и играли в домино или дурака, да парочки сидели по подъездным лавочкам, прячась от солнца.
Я посмотрел на небо. Оно было необычайно глубоким и величественным настолько, что чувствуешь себя окурком, который тушат о стену и асфальт.
Вдруг мое тело почувствовало удар. Глаза посмотрели перед собой. Какой-то парень толкает меня в грудь. Я узнаю его лицо. Это тот самый человек, что пытался мне что-то сказать несколько часов назад. Сейчас он выглядел приятно удивленным на несколько минут, затем его лицо исказила гримаса ярости. Он что-то говорил мне, плюнул в меня и ударил меня в лицо. Я отшатнулся и схватился за лицо, тогда он ударил еще раз. Рядом стояли его друзья. Им было весело. Я подумал, что я бы тоже смеялся, будь я на их месте. Когда я упал, то я чувствовал вкус металла на губах, а потом человек ударил меня по голове еще раз, и я потерял сознание.
Я очнулся, когда было уже темно. Болело все. Голова, руки, ноги. Я аккуратно встал. Я был посреди какого-то непонятного дворика, окруженного пятиэтажными домами. Я сел на лавочку возле подъезда и хотел было закурить, но, как оказалось, у меня не было ни сигарет, ни денег. Я одернул себя и вдруг понял, что чувствую руки, ноги, себя. Я понял, что снова существую. Осознаю себя, как плоть и мысль, как человека. Я поиграл этой мыслью несколько минут. Сжал и разжал кулак. потрогал себя по лицу. Я весь побитый, сгоревший, больной. Хотелось пить, мучило похмелье. Я вспомнил все, что произошло за сегодняшний день, просмотрел все те фотографии этой хроники, что остались у меня в памяти. В некотором смятении одернул себя. Пересмотрел.

И ужаснулся.