В маленькой лаборатории ч. 6 Птенчик и камера обск

В маленькой лаборатории ч. 6 Птенчик и камера обскура

От прошлой жизни осталась у Петровского пара-тройка автомобильных клиентов. И вовсе не для приработка, а так – из взаимного уважения и для дружеских услуг. Один – врач, другой – артист. Что ни говори, люди полезные. Третий его окликнул в нисовском коридоре. Оба очень обрадовались, даже шутя обнялись. Оказалось – доктор технических наук. А Френкель добавил: Радин-Шестаков, самый молодой институтский профессор, недавно купил двадцать первую «Волгу».

Этот тонкокожий  блондин носил только "штатские" шмотки, как правило, белого цвета, включая верхнюю одежду, обувь и широкополую шляпу. Этакий комильфо. Он не был белой вороной, ибо совершенно естественно соответствовал формуле Юлиана Тувима: «Если хочешь скрасить слишком крикливый наряд – покажи слишком большую образованность. Это единственный способ». Радин свободно ботал на инглиш, франсЕ, вполне мог объясниться на дойч, итальяно. И в любой ситуации, в любой компании он всегда оставался джентльменом, внимательным и отзывчивым. Был настоящим другом студенчества. Правда, не терпел панибратства и безответственности. 

А еще Радин руководил студенческой многотиражкой, редакция которой размещалась в двух смежных комнатах на втором этаже в ректорском крыле, рядом с большим буфетом.

Иногда Радин исчезал - был членом ООНовской делегации, неделями заседал в Женеве, Нью-Йорке, Москве. Это членство позволяло без стука войти в любые  институтские кабинеты. Чего он, как правило, не делал. В отсутствие Радина редакцией руководила литредактор Валентина Лазаревна Марич - поэтесса и единственный штатный сотрудник газеты.

В один прекрасный день в почти пустую редакцию стремительно вошел невысокий, до невозможности голубоглазый, огненно рыжий, коротковолосый, красноротый, белокожий совсем молодой студент,  тихо поздоровался, молча положил на стол черный конверт 9х14 и вышел. На большом перерыве зашел Радин, присел за свой стол,  задумчиво закурил, покрутил конверт, вынул пару фотографий… и обомлел:
   - Идите-ка сюда, посмотрите!
Подошли, глянули и с удивлением уставились на своего редактора – это что же с ним-то приключилось? На снимках – сердце Москвы: Красная площадь, Василий Блаженный, Кремль, Мавзолей… Стандартный пропагандистский ТАССовский набор. Ну и что?
   - Как это «что»? Жалкие провинциалы! Вы что, не знаете, там фотографировать категорически запрещено!  Там аппарат вынуть не успеешь, как его уже изымут!

Ах, да! Действительно! Ну, да! Как же так? Забыли! И фотографии пошли по рукам. Теперь в них внимательно всматривались, анализировали, комментировали. Стало ясно, снимки сделаны вроде бы как этим летом на залитой солнцем главной площади страны. Полная глубина резкости, что и неудивительно при такой освещенности. Но, движения в кадрах – прохожие, голуби - были размыты, что говорило  о большой выдержке, и было очень даже удивительно опять же при такой освещенности.   По композиции – явно репортерская работа навскидку. Очередь в Мавзолей... Пост № 1 СССР во время смены караула... Милиционер  смотрит прямо в объектив... Да как же это снято, черт побери?
После пар пришли фотографисты – так они себя называли:
   - Высокая чувствительность! – сказал Кламм.
   - Не меньше 250 единиц, - согласился Кришин, - но зачем?
   - Без светофильтра.
   - Очень крупное зерно.
   - Да, почти мозаика.
   - Сенсибилизация при проявке по Микулину В.П. Для чего?
   - Выдержка не менее секунды! Почему?
   - Да тут относительное отверстие не меньше тридцатки!
   - Чем же это снято?
Они еще долго там под репродукцией портрета своего кумира - фотографа-художника М.А.Шерлинга [1] - ботали на своем фотохимическом языке. Но как можно было сфотографировать спокойно смотрящего в объектив бульдога-милиционера в полной боевой сбруе с бляхой и пистолетом на длинном ремешке, да еще на фоне въезда в Спасские ворота, было совершенно непонятно.
   - Да кто же принес эти отпечатки? – вопрошал Радин.
   - ???
Короче, конверт с фотографиями спрятали подальше, но не забыли. И когда через пару недель  рыжий опять голубоглазо сверкнул  в дверях, его тут же втащили внутрь, усадили и учинили крайне заинтересованный допрос.
Веки с почти белыми ресницами опустились и тонкоголосо послышалось:
   - Обскура.
   - Что-что? – переспросил Кламм.
   - Камера-обскура, - теперь голубые глаза спокойно смотрели на окружающих, - по латыни – «темная комната». Описана Архимедом, известна китайцам с тех же пор, в шестнадцатом веке  ее подробно описал Гуттенберг. Светонепроницаемый ящик с малым отверстием…
   - Позвольте, позвольте, это уже понятно - кипятился еще один фотограф – Кронштейн. От волнения у него даже сигарета погасла, - Какой конструкции ваша  обскура?
Рыжий вынул из кармана коробку спичек с бедуином на ярко-желтой этикетке.
   - Спасибо, спасибо! – Кронштейн уже щелкал зажигалкой.
Длинные белые  пальцы в рыжеватых волосиках проворно раздвинули коробок. Но спичек там не оказалось! Лишь на дне выкрашенного в черный цвет ящичка для спичек враспор был вложен отрезок стандартной тридцатипятимиллиметровой фотопленки эмульсией наружу. На удивление по ширине она без зазора почти идеально подходила к донышку!
   - Бог ты мой, - ахнул Кришин, – Это ж  надо! Ну кто, когда, при каких обстоятельствах  обнаружил, что фотопленка так точно подходит по ширине к спичечному коробку? Это ж в огороде бузина, а в Киеве дядько. Нет, наш народ – таки творец! 
   - Вы уже поняли? Отверстие прожигается в центре крышки кончиком иголки. И наводить на резкость не нужно. У обскуры автоматический объектив - демонстрируя, голубоглазый закрыл коробок и спрятал в карман. Встал, большим и средним пальцем снова вынул, закрывая указательным середину этикетки. На пару секунд чуть сдвинул палец с незаметного отверстия, вернул его на место и погрузил свою обскуру в карман, - Вот и все! А что касается размеров, то и длина коробка – 50 мм – почти совпадает с длиной стандартного фотокадра. Действительно, это какие-то невероятные совпадения!
   - Н-да-да… Но выдержка несколько секунд! Как…            
   - Во-первых, нужно обладать хорошей выдержкой, - и тут голубоглазый принял четвертую позицию и... совершенно окаменел!   
   - Эй! Где ты там? – через много секунд тихо позвала Валентина Лазаревна, - Вернись!
   - В детстве был в ученичестве у бывшего солиста Большого театра, - с заметной задержкой очнулся балерун, - Во-вторых, иногда я бывал инвалидом, - и рыжий тут же представил фотографию – на ней он, как штатив, имел уже три точки опоры – две ноги и палку, в ручку которой упирался ладонями прямых рук, имея в пальцах неприметный коробок, - получается вот такой негатив, - который был тут же извлечен из коробка: в центре полностью прозрачного до целлулоидной  основы кадра  круг диаметром в сантиметр с изображением.
Невероятный негатив пошел по рукам. 
   - Видите, площадь пленки используется крайне нерационально. Поэтому иногда я закладываю посередине укороченный по длине отрезок или беру коробок с двумя разнесенными отверстиями, причем разных диаметров. При известной тренировке можно получить два изображения с разной экспозицией на одном негативе и выбирать лучшее. Хочу попробовать делать стереоскопические пары, правда, длина коробка маловата.
   - Этот совершенствователь обскуры далеко пойдет, - уважительно пробормотал Кронштейн.
   - В-третьих, психологически важно смотреть в сторону.
   - А в-четвертых?
   - «Наша мама собирается в полет».
   - Ну да! - Голубоглазый сделал «самолетик», запустил мотор не хуже Мирчи Кришана [2] и сделал круг в центре комнаты. – В-четвертых, при недостатке света и статичных объектах съемки, например, вот этих антеннах, - он показал в окно, где поверх крыш красовалась одна из  трёх гигантских опор антенного поля, круглосуточно глушившего диким низкочастотным воем разные голоса и свободы - коробок можно просто забыть на этом подоконнике и забрать через пару десятков минут.
   - Он далеко пойдет, - Кришин уже смеялся, - в этом случае отверстие можно сделать совсем микроскопическим…
   - И использовать мелкозернистую пленку, - подхватил Кронштейн.
   - Натюрлих! Именно так, - энергично закивал голубоглазый, - получаются  отличные негативы.
   - А можно коробочку оставить на всю ночь – прекрасные кадры получаются.
   - А можно и много коробков!
   - И во все стороны.
   - Браво! Фотограф спит, а экспозиция идет.
   - Теперь мы можем организовать свою «Группу f.64»!
   - Это что такое?
   - А это группа калифорнийских фотографов, которые принципиально используют предельно малые диафрагмы.
   - Что мы можем иметь здесь?
Голубоглазый вновь открыл коробок:
   - Легко посчитать: глубина коробка примерно 14 мм, можно прожечь отверстие диаметром 0,2 мм…
   - … что дает относительное отверстие F.70!
   - Да мы переплюнем этих американцев!
   - Малым диаметром увлекаться нельзя.
   - Почему?
   - Дифракция может уничтожить резкость.
   - Внутренние поверхности коробка стоит обклеивать черной бумагой.
   - Совсем не обязательно. По размеру изображения видно, свет не попадает на стенки коробка.
   - И все же стоит: для предотвращения засветки пленки сквозь тонкие стенки на ярком свету.
   - Можно покрасить черной тушью.
Этот бедлам закончился тем, что голубоглазого окрестили Птенчиком и затащили на диван – свидетельство искреннего расположения.  Так он стал самым молчаливым (как Поль Дирак по свидетельству редактора) и очень полезным – иногда, как вскорости выяснилось, просто незаменимым – членом редакции.
   - Ну что ж, - задумчиво улыбался Радин, - вы продемонстрировали весьма занятные фотографии и способы съемки. Мы принимаем вас в свою семью. Согласно традиции, поручаю вам прочитать доклад произвольной формы и даже содержания в фотографической тональности.

И вот в ближайший «редакционный четверг» среди прочего Птенчик рассказал о том, что первый фотоснимок назывался «Накрытый стол». Его на асфальтовом лаке – битуме, растворенном в животном масле - выполнил в 1822 году француз Нисефор Ньепс. Выдержка составила ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЧАСОВ! От восхода, до заката в безоблачный июньский день. Луи Жак Манде Дагер – художник и изобретатель, - опять же француз, своим дагерротипом в 1839 году снизил выдержку раз в двадцать, а Джон Гершель – британский астроном и химик – изобрел черно-белый «соляной отпечаток»-негатив и его закрепитель – тиосульфат натрия, по нынешнему - гидрохинон.  И вскоре, уже после 1840 года, выдержка была уже минут сорок – на полированных  серебряных пластинах, очувствленных к свету в парах йодида. Появились первые позитивные изображения людей – все с ЗАКРЫТЫМИ ГЛАЗАМИ.  Их потом открывали ретушеры. Далее выдержку снизили еще раз в десять. Вот вам и прекрасные портреты! 1851 год принес революционное решение – жидкий коллодий – негатив, требовавшей выдержки всего в несколько секунд. Теперь можно было делать много одинаковых отпечатков. Но коллоидное покрытие нужно было готовить прямо перед съемкой в темноте и тут же экспонировать: высыхая оно теряло чувствительность.
   - Послевоенные бродячие фотографы на базарах с огромными треногами и деревянными аппаратами с аккордеонными мехами. В грязных, в пятнах от растворов светонепроницаемых мешках с рукавами от старой одежды они готовили мокрые светочувствительные пластинки, там же проявляли негативы. Печатали контактом тут же на солнце, - вспоминал Радин.

Бывший матрос, ныне студент Чистяков рассказал о загорелом до армстронговой черноты одноруком пляжном фотографе, который использовал свой огромный аппарат и как фотолабораторию. Проявлял и фиксировал прямо внутри мехов! Там у него и поллитровка с куском сала и краюхой хлеба всегда имелась. Руку по плечо засовывал через дыру для объектива. У Жени даже сохранилась вполне приличная фотография. А Кронштейн вспомнил, как его отец – в войну фотокор - как-то на передовой за неимением фиксажа закрепил важную пленку в… борще! Вот что значит быть знакомым с органической и неорганической химией! А вот…
   - Интересно излагаете, - перебил зав. отделом культуры Борис Косарев. Это был самый интересный редакционный отдел – состоял он из одного Косарева и виртуальных членов – любителей искусств из других отделов. Боба порылся в своем захламленном, щедро посыпанном пеплом столе и вытащил на свет божий пачку старых открыток, перетянутых резинкой. – А видели ли вы, почтеннейшие историки, вот эту фотографию?  - пустил он по кругу. – Инфантильных и слабонервных от просмотра прошу добровольно воздержаться.

О, это действительно было интересно и даже захватывающе! На открытке в телесной сепии почти обнаженная – в одних туфельках – девушка пыталась совершить, как бы это поскромнее выразиться, половой акт с тоже симпатичным пони. Позировали они перед бархатным задником. По бокам стояли колонны и пальма в горшке.
Валентина Лазаревна попробовала робко возмутиться:
   - Боря! Да ведь это порнография!
   - Дело в том, уважаемая, эта фотография – важнейшая веха в истории фотоискусства! И свидетельство неистребимой тяги человечества, как говорят за рубежом, к сексу. Где угодно и с кем тоже. Кстати, знает ли присутствующая молодежь, что такое порнография, эротика?
   - Не знаем!
   - Эротика – это когда смотришь – нравится, порнография – когда смотришь - хочется. Итак, у Дагера был ассистент Андре Лефевр. Так вот, в 1841 году - лишь два года спустя после создания дагерротипа! - он был арестован в Тюильри при попытке продать эту фотографию. На суде Лефевр доказывал, что на открытке средствами дагерротипии воспроизведена сцена из греческой мифологии, иначе говоря -  это произведение искусства. Он говорил, что пальма в горшке и дорические колонны это доказывают. Он настаивал, что пони –  один из богов, а женщина – смертная, земная. Давайте вспомним, говорю я, «Легенды и мифы древней Греции» Н.А. Куна. Что только не вытворяли олимпийцы во главе с Зевсом! А откуда у него сынок Геракл? А священный бык Посейдона? А несчастный Минотавр, А…
   - А что они вытворяли? – тихо, но жарко спросили смешанным трио из дальних углов.
   - Неучи и неучихи! Возьмите в библиотеке и почитайте.
   - А что было с этим Лефевром потом?
   - Его приговорили к полугоду тюрьмы. Он там заболел воспалением легких… И умер.
   - Боже мой, несчастный ассистент - шептала литредактор.
   - Но дело его живет! – завершил рассказ Косарев. – Эй вы! – обратился он к молодежи, которая краснея жадно рассматривала открытку. - Верните раритет – это ведь копия самой первой порнографической фотографии.
   - Мой студенческий коллега – ныне зав. отделом «Комсомолки» -  рассказывал, что подсмотрел в одном милицейском протоколе: «… изъяты однографические и парнографические картинки… ».  Как бы нас тут самих не приговорили за «публичную демонстрацию половых извращений и других непристойностей», - смеялся редактор. – Лучше покажите Птенчику нашу шпионскую камеру. Она, по-моему, как раз и предназначена для подобных съемок. Как в анекдоте – со шкафа.

Это был трофейный довоенный(!) полицейский фотоаппарат: миниатюрный, в прочном – убить можно -  литом корпусе, матовый, цвета «выколи глаз», полукадровый – 72 кадра на стандартном рулоне; бесшумный пружинный завод и спуск на покадровую съемку дюжины снимков и взвод затвора; светосильный объектив Megobild (Meyer G;rlitz Germany) F:1,3, f = 35 мм с глубиной резкости от 35 см; выдержки от 1/1000 до 10 s. Была и кнопка z для ручной выдержки. На трех гранях по два видоискателя – прямой и угловой перископ, гнезда для штатива, фотовспышки и приставного длиннофокусного видоискателя-гида! Был и комплектный метровый спусковой тросик с автокнипсом. Этим чудом фототехники можно было прицельно снимать во все стороны вперед, вбок, назад… Из рукава, кармана, шляпы, даже из гульфика… Правда, негативы получались какими-то резко-холодными, полицейскими. Что ж возьмешь с этого почти шпионского Megobild’а! Всегда готовый к съемке он лежал в глубине верхнего левого ящика редакторского стола. Пользоваться им мог каждый, но только в экстренных случаях!

Потом под портретом Шерлинга появилась скромная вывеска «GROUP f. 70». По указанию сверху её несколько отредактировали - «Группа ф.70».


1 - холст, масло Юрий Анненков, 1918.
2 - популярный в шестидесятые годы актер и звукоподражатель.