Искусство

"Хе-хе, есть еще..., - болтаю бутылку, - Мразь какая, глотками не стоит. Винтом, как учил Кифа. Вот Кифа мужик был, Никифор всегда мне показывал на что надо обратить внимание. Слишком сложный мужик был и рисовал как! Пусть земля будет пухом ему. Где там этот шедевр", - достаю влажный потертый листок, - "где-нибудь и меня ждет такая хатина."
Картинка несмотря на плесень проступающую по краям не потеряла ярких красок весеннего рассвета, заливающего через окно стены маленькой комнаты. Потрепанная мебель на картинке в четких мазках выглядела неожиданно обжито и уютно.
"И на похоронах никого даже было, а говорил всегда, что сестра есть, что не забывает о нем, *уета, что ж он в этой дыре тогда делал, никто и никому, государству только побыстрее избавиться, закопать и забыть.", - сморгнул слезу, шмогнул, вытер намокшую впалую щеку заиндевевшей тыльной стороной перчатки.
- Карась, карась, блять!
Грубый, хриплый голос спросони из кучи тряпок в углу в ответ: чё?
- Глянь Кифа красоту какую рисовал.
- Нахуй иди!
- Карась, ну глянь.
- Нахуй я сказал иди. Один хер краски покупал, жрать нечего, второй сидит на жопе мечтает о чем-то, *издуй пошарь где, картинка не греет твоя, окочуриться от холода можно.
Я спрятал лист сложенный в четверо в карман, предварительно завернув его в пакет, и огляделся. В помещении и впрямь не было ничего общего с картинной галереей. Голые стены с ободранной краской, закопченный потолок посредине обрамляли темные пятна плесени по углам. Половые доски были местами разломаны, что говорить о краске, которой оставалось на полу не больше, чем на стенах, к тому же она давно приобрела равномерный цвет грязи по всему периметру пола. Окна заставленные кусками фанеры и картона продувал добирающийся до самых костей нещадный холод. Из-за этого не хотелось двигаться, чтобы не ощущать как тут промерзло за ночь и я пытался дождаться, пока мерзкое вино наконец пробьет себе путь через загаженные им же капилляры и согреет окаменевший организм.
Пора, голод говорит пора, голод всегда говорит пора. Порой кажется, что только он и заставляет меня двигаться. Окоченевшие ноги не слушаются, но медленно поднимают вновь опьяневшее тело.
-Карась, карась, блять.
-Отъебись.
-Я по семнашке пройдусь.
-Ага.
Выхожу на коридор, подходя ближе к лестничной клетке все отчетливее чувствуется смрад из крайней коморы, в которой был устроен туалет. Спускаюсь вниз и плотнее укутываюсь в куртку, снаружи пробивает ветер, еще сырые ноги снова вгрызались в слякоть дырявой обувью и протаптывали себе путь по знакомому маршруту. Мимо полных мусорок опережая городские службы я неосознанно уменьшаю им работу ровно на количество подходящего для сдачи стекла. Я люблю представлять себе, что я грибник, но как и с грибами зима не является сезоном и для бутылок. Меняю маршрут и бреду в сторону точек, что показал мне однажды Кифа, в глухие дворы, что находятся позади кафешек, где можно основательно разжиться, пока туда не добрались остальные стервятники. Здесь мне везет больше и вот уже моя авоська весело позвякивает дюжиной вымытых в соседней луже пивных бутылок, пару хлопков руками в попытке согреть их и ноги меня волокут уже по привычному маршруту мимо очередных мусорок к пункту сдачи стеклотары.
Деньги в руках очень согревают. ГрошИ. Но они греют сильнее летнего солнца. И не смотря на сырость и холод приподнятое настроение меня подгоняет в магазин, с самого утра, пока там нет вечно недовольного чем-то народа. Это все потому что никто из этих обнаглевших ублюдков не был в моей шкуре. Мимо людей проснувшихся на работу я пытаюсь добыть себе сигарету. Кифа учил, что вежливость "волшебного слова" в случае таких как мы не работает: "только возможность избавиться от нас может помочь тебе достигнуть свой цели" - говорил он. Следуя его советам я так и делаю: "Земляк, сигареты не будет?" - и я стою рядом, я стою рядом, пока попросту не надоем и не получу желаемое. Курю. Курю, что придется, кашляю. Напрягаю, но мне это на руку, хоть я и не люблю попрошайничать, я не хожу побираться за деньгами. Мне нравится думать, что я зарабатываю, собирая макулатуру и бутылки. То ли дело Карась, Карась молодец, он за день на гиперах собирает неплохие суммы, даже позволил себе на день рождения однажды принести коньяк. Но не я, я не умею, хоть Кифа и учил.
Голод отвлек меня от выплевывания легких и раздумий. Голод гонит меня в гипер, он пока только и открыт. Взгляды. Подозрительные взгляды. Взгляды полные отвращения. Отовсюду, в какой отдел бы я не пошел они меня сопровождают. Более явные от охраны и чуть менее от продавцов и покупателей. Мой стандартный набор кефира с батоном и шмурдяка уже был у меня в руках, когда я обратил внимание на продающиеся картины - они стоили денег. Я смотрел на них. Смотрел и не понимал почему они стоят таких денег, если они не выражают ничего: фрукты, чьи-то безэмоциональные лица, корабли, деревья, цветы - они ничего не выражали, ни намека на то, что это было нарисовано для чего-то кроме того, чтобы их продать. Не обращая внимания на забавляющихся за моей спиной людей я достаю листок с рисунком от Кифы и просто смотрю на него, смотрю долго и не понимаю почему это убожество в красивых рамках, красивых смеющихся рамках стоит и смотрит на него, когда действительно важное покрывается плесенью от сырости...
Незаметно для себя я уже стою на кассе и продавщица пробивает мне альбом с листами и красками. "Я покажу им всем" - одна мысль крутится в голове и она же превратила голод в злость, злость в предвкушение. И вот я уже бегу "домой", чтобы показать всем, что важно, показать, что Кифа был прав, показать этим напыщеным дуракам, что я могу научиться, могу не только собирать бутылки. Рой воодушевляющих мыслей несет меня по грязным улицам, по ступенькам мимо отвратительного и в то же время так знакомого запаха из зловонной коморы прямиком в комнату, где меня уже ждал Карась.
- Глянь, Карась, что у меня есть, - сходу озадачиваю я своего соседа, вытаскиваю краски с альбомом с выражением дикого восторга на лице, - я им покажу, что важно!
Карась ошалело таращится на меня, не понимая, что происходит. Тут он рожает:
- Ты это купил что ли?
- Да, все утро собирал бутылки, купил!
- Ты совсем конченый что ли? Я жрать хочу, мудила, а ты эту ***ню, еще и купил?! - заводился Карась.
- Да ты не понимаешь, ты видел что там стоит, в магазине? Вот посмотри, - я спешно вытаскиваю рисунок Кифы, разворачиваю его и протягиваю его Карасю, - Вот что важно, вот! А там стоит срамота эта бездушная и в рамках красивых, а вот это пропадает! И Кифа пропадает вместе с этим рисунком! Пойми.
- Ты в конец *банулся? Да хай гниет эта *уйня вместе с тем чеканутым в яме, нахуй это никому не надо, - тут он выхватывает рисунок и рвет его на 4 части.
Опешив от неожиданного поведения я не успеваю никак среагировать, но уже поздно. Я смотрю, как Карась сминает мою разорванную мечту и кидает в сторону. Ярость. Кровь прилила к моей голове и следующие две минуты я не понимал, что я делаю. Я чувствовал себя диким животным, на территорию которого забрел чужак. Уничтожить. Спустя какое-то время я начинаю чувствовать сильное напряжение в руках и понимаю, что они находятся на горле моего обидчика. "Что произошло?"
- Карась... Карась? Карась, очнись...
Я сижу на лавочке недалеко от своего "места прописки" и держу в руках разорванный потертый листок, на котором должны быть яркие краски весеннего рассвета, заливающего через окно стены маленькой комнаты. На котором должна быть потрепанная мебель в четких мазках, которая должна выглядеть неожиданно обжито и уютно. Но этого нет, ничего этого нет. В карету скорой помощи из знакомого дверного проема, из которого по прежнему невыносимо воняет, выносят тело, накрытое курткой. И на похоронах никого не будет, никто и никому, государству только побыстрее избавиться, закопать и забыть.
Ничто никому не важно, важность только в том, чтобы доказать интерес чего-то, что ценил я. Но какова цена? Если это уже некому ценить, не с кем поделиться этой важностью?

Лавочка. Промокшие части интерьера несуществующей квартиры разорванными кусками отдирает ветер и кидает в таящую смесь снега и грязи бывшие мечты.