Соседка из деревни
Сначала раздавался пронзительный звонок в дверь. Затем входила Маша, почти всегда повязанная платком. Она шла с достоинством, неся впереди себя очень большой, выпуклый, как на девятом месяце беременности живот. У этого живота была своя история. Дело в том, что, обходя за день весь или почти весь дом, Маша успевала поесть у всех, у кого она гостила. Двумя её основными интересами были: поесть и посмотреть, кто и как живёт. Поев у одних соседей и узнав о них всё, она шла к другим. Получалось так, что мы знали все подробности о жизни наших соседей, знакомых и незнакомых, а они, как можно догадаться, знали то же самое о нас. Иногда, рассказывая какие-то секреты, тайны из жизни других соседей, Маша неожиданно смущалась, и, понизив голос до шёпота, просила нас никому об этом не рассказывать. Это, дескать, Клавдия Петровна сказала только ей, Маше, и по большому секрету, а уж она никому ни слова, только нам. При этом выпуклые голубые глаза Маши становились по - детски невинными и смущёнными.
- Ну да вы – люди свои, чего там, - говорила она, поправляя на голове платок, - вам сказать можно.
Никто, однако, в том числе мы, а позже и сама Клавдия Петровна, не сомневался в том, что узнанная Машей новость, в данном случае секрет, облетит весь дом.
Слова и выражения, которые попадались в разговоре Маши, могли быть неожиданно меткими и точными.
- Сичас посижу у вас чуток и пойду зайду к дятелу.
- Кто это дятел? – поинтересовалась я.
- Кто, кто? – рассердилась Маша, - Ляксандр Иванович, вот кто. Ну и чижолый же он человек! А потом ещё пойду зайду к овчарке.
Овчаркой Маша прозвала одну молодую женщину – Галю, жившую в нашем доме прямо под нами на третьем этаже. Работала она в банке на какой-то руководящей должности и получала по сравнению с нашей зарплатой огромную сумму денег. Сначала Маша очень хвалила эту Галю. Она, Галя, и умная , целых два высших образования, и добрая. Маша, естественно за большие деньги, прислуживала ей, ухаживая за её парализованной матерью. Овчаркой Маша прозвала Галю, когда увидела то, как она кричит на свою больную мать и бьёт её.
Хвалила Маша и скульпторов Красновских, у которых она также прислуживала, особенно их дочь – Катю. По её словам, Катя – большой скульптор, и в Америку она ездила, и женихов у неё хоть отбавляй.
- Катя всё старается, лепить, - не один раз рассказывала Маша, - Давеча её выставка была. А знаешь, какая она уважительная! А какая она жалостливая! А муж у неё какой хороший! Тебе такого не найти, - говорила Маша с задиристой улыбкой и с огоньком в глазах, повернувшись ко мне.
Что же двигало Машей, когда она расхваливала своих хозяев? Думаю, что объясняется это очень просто. При всём том Маша была честолюбива. И рада бы чем-то похвастать перед людьми, да нечем: образования нет, личная жизнь не сложилась – живет она с братом, разведённым, да ещё пьющим. А потребность похвалиться есть, если не собой, то хотя бы людьми, которым она прислуживает. Хваля их, она как бы говорила:
- Вот у каких замечательных людей я служу! Всем вам до них далеко!
Особенно любила Маша рассказывать о событиях, связанных со свадьбами, а также с похоронами и поминками – это были в её жизни большие события, тем более что они были связаны с пышным угощением, с едой. Рассказывая, Маша могла многое преувеличить. Делала она это совершенно искренне. Иногда, особенно когда Маша рассказывала о событиях печальных, на лице у неё появлялось радостное удовлетворение. Но происходило это вовсе не потому, что Маша была злым человеком и хотела этого. Просто это было её основным интересом, этим она жила.
Иногда я видела, как Маша, сидя, например, у нас на кухне, сосредоточенно и в то же время бесцельно смотрит мимо нас, в пустое пространство, смотрит рассеянно, слегка причмокивая губами и постукивая пальцами по столу. В такие минуты Маше было скучно и не по себе. Жизнь идёт, она уходит, а куда уходит – непонятно. Бессознательно ища, чем бы себя занять, чтобы заполнить эту жутковатую пустоту, Маша переводила глаза на нас, начиная внимательно следить за каждым нашим движением.
- Ты чего - йто ешь?- спрашивала она, например, когда я готовила себе какао.
- Какао.
- А-а… ишь, как много сахару наложила. У меня Федька столько же ложить. Ладно, засиделась я у вас, - говорила, наконец, Маша, вставая.
Татьяна Харькова.
Свидетельство о публикации №215060701912