Вся деревня едет!

   Ника вошла к нам в комнату и объявила, что выходит замуж. За Мосякина. Заявление только что подано, через месяц свадьба. Кира села на приступочку у зеркала и прошелестела, слабо сомневаясь:

- Шутишь…

В тоне ее была надежда. Что все поправимо, и что сейчас Ника рассмеется и скажет:

- Угу. А вы что, всерьез поверили?

Но Ника так не сказала, и в комнате повисло тягостное молчание.
От нее, Ники, всякого можно было ожидать, но чтобы вот так…за Мосякина…

И с этого момента она как бы себя от нас отделила. Ничего не объяснила, не поделилась, просто поставила перед фактом. Не принято было у нас так, вся жизнь стародевской стаи протекала у всех на глазах. Тут мы всегда были правы, а те, кто нас обижал, подвергались строгому и несправедливому суду – всегда в нашу пользу. 

Умная Вера покачала головой и попыталась пошутить:

- Ну вот. Пришла бы, посоветовалась хоть! Мы бы полотенечко на коленках постелили, послушали. Ежели достойный жених – одобрили…

Все молчали, и Ника тоже ничего не ответила. Вообще мы, конечно, расстроились. Но надо знать упрямство Ники, чтобы понимать: решение принято, решение окончательное.

Регистрация была назначена на девятое января, в советских учебниках именуемое «кровавым воскресеньем», так, ничего себе датка. Впереди был месяц.

А Ника все ходила молчаливая и замороженная. Сидела у нас, как…засватанная. И ничего сделать было нельзя.

Время от времени заглядывал Мосякин. Приносил букеты, которые уже не знали, куда ставить, потому что Ника оставляла их у нас.

Приезжала мама Мосякина. Привезла домашнее сало, которое мы все дружно ели.
Однажды я застала Нику, беседующую с мамой Мосякиной

- Белье-то постельное у тебя есть?
- Нет, я живу в общежитии
- А на свадьбу деньги пополам или как, на книжке-то много у тебя или родители помогут?

Нике разговор был конкретно противен, отвечала она вежливо и односложно, а мать-Мосякина продолжала допрос, ничего не замечая.
После она по секрету мне сказала:

- Невеста какая-то гордая очень, и чем гордится, сама не знает. Эх…вот если бы такую, как ты – я была бы довольна.

Я внутренне содрогнулась, но вслух комментировать не стала.
Уж увольте! Чтоб на меня вот так смотрели, жалостно, будто пес у помойки…Ой, нет!

Оставалось две недели. Мы как-то сами не понимали, чего ждем – свадьбы или грозы. Потому что предгрозовые тучи уже собирались в наэлектризованном воздухе.

И молнии засверкали.

Сначала на четвертый этаж в нашу камералку примчалась Лелька, работавшая с Никой в одном отделе.

- Девочки, Ника хочет уехать в стационарную партию – на Новый год и еще дольше! А пока она будет жить в свободной квартире, есть ключ, хозяева в отпуске, а в
общагу ей нельзя…

- Как??? А…
- Не будет! Ничего не будет!
- А Мосякин?
- Его отец приезжает! Приходил Мосякин и просил Нику куда-нибудь спрятаться, этот тип грозился ее убить!

Уехать Ника не успела. Или не захотела…по гордости.

В камералку к нам снова прибежала Лелька, белая, как стена:

- Девочки! Нику увели!

Мы вскочили с мест:

- Кто увел? Куда?
- Не знаю! Мы сидели у нас, вдвоем сидели, а тут открывается дверь и кто-то смотрит! Стоит и смотрит!

А я говорю, что ошиблись, идите дальше по коридору. К нам вечно заглядывают, думают, тут мужской туалет в конце коридора…

- Ле-е-е-е-еля!!!

- Да я и говорю! Стоит какой-то здоровенный дядька и смотрит на Нику.

Меня как будто в сердце толкнуло, я кричу:

- Что Вам от нее надо? Не хочет она за Вашего сына замуж, и мы не в средние века живем!

А он скривился так:
- Поздно, дамочки, уже вся деревня едет. Так что, кролики мои, все проплачено! И дальше Нике сквозь зубы цедит, что она раньше должна была думать, а теперь будет свадьба. И она высидит на ней до конца. А потом – на все четыре стороны, если такое будет желание.

И берет ее за руку, и куда-то ведет. Не знаю, куда, девчонки. Но было, как на расстрел.

Двадцать третья комната общаги была открыта. Когда мы туда ворвались, Ника сидела там одна и задумчиво глядела в окно.

Куда девалась приехавшая деревня, мы так никогда и не узнали. Говорили, что жениху нашли новую невесту, свадьба состоялась, и больше его никто никогда у нас не видел.

Что подвигло Нику на это странное происшествие, осталось неразглашенной тайной.
И только пьяный Шурка, по кличке Таракан, однажды выразил Нике свое порицание:

- Жестокие вы, тетки, по натуре своей жестокие…

И однажды, как будто и не к месту, Ника выронила объяснившую многое фразу:

- Я думала, что любящего тебя можно сделать счастливым…оказалось – нет, нельзя.