Рожающая Кобылица и Чертёнок в жомах

        Но Пушкин не был бы Пушкиным, - а был бы Жуковским, - если бы герои его произведений выражали только один - идеальный, чистый образ. Если бы его Кобылица, например, была бы только чистейшей - как зимний снег - Душой России. Ведь в пересказе сцены укрощения "воришки" отцу и братьям Иван говорит о чёрте (дьяволе), - только ли для красного словца, - и чтобы не выдать Тайну? Нет, - для равновесия, - и ради истины.  Потому что, - к сожалению - или к счастью, - но там, где Божественное, там всегда и Дьявольское. Так, у Пушкина, с одной стороны - «Ни за что на свете я не хотел бы переменить Отечество», с другой - «Чорт догадал меня родиться в России с умом и талантом». И то, и другое - совершенно искренно, - и то, и другое - правда.
     Так вот, возвращаясь к нашей Душе-Кобылице. Я продолжаю утверждать, что она - прекрасна, - Душа России, взвившаяся над горящей Москвой 1812 года; пластью с Ликом Богоматери парящая над Собором Василия Блаженного - Храмом Покрова Богородицы, что на Рву. Над нашей святыней, которую так и не взорвал Наполеон, - хоть и планировал. И эта прекрасная душа, явившаяся в келье тринадцатилетнего лицеиста, побудила его следовать за ней, познать её, выразить. Всё это было прекрасно, и не так уж он "играл, шутя стихи марал", как потом признавался. Но в конце концов , - "чорт", - или Антоша Дельвиг - заставил его напечататься, -  то есть, опубликоваться. Выставить себя на позор. И наша Кобылица из нетронутой Девицы-души стала... да-да, - публичной девкой. А знаете, как называли "публичную речь" у древних римлян в Сенате? "Hippomanes" - выделения при течке у кобыл. Это слово обыграл в своём романе "Пелэм, или Приключения джентльмена" английский писатель Бульвер-Литтон. Речь Пушкина стала публичной, и самого себя он уже сравнивал с суровым римским сенатором Катоном, приговаривавшим, что "Карфаген должен быть разрушен". (И эту фразу Пушкин - возможно, - потомок и тогО Ганнибала, карфагенского, - будет повторять всю жизнь на разные лады.) А назвал он себя Катоном в одном из ранних - известных нам - стихотворений "К Наталье"(1813):

Из Катонов я в отставку,
И теперь я — Селадон!

Стихотворение датируется  серединой 1813 года, а напечатают Пушкина вервые в 1814, 04 июля. Через год. Не стыкуется.  Может, и по-другому поводу мальчик-поэт назвал себя именем неподкупного римского трибуна? Может, он сначала предчувствовал, что ему суждено говорить публичные речи? Что не укрыться ему в лесах: "лира выдаст его громким пением", - как напишет ещё через год тот же добрый и всё понимающий однокашник барон Антон Дельвиг. Что не миновать публикации и публичности. И мудрый отрок уже видит, чем грозит ему грядущая слава.

О Дельвиг! начертали
Мне музы мой удел;
Но ты ль мои печали
Умножить захотел?
Меж лени и Морфея
Беспечных дух лелея,
Еще хоть год один
Позволь мне полениться
И негой насладиться, —
Я, право, лени сын!
А там, хоть нет охоты,
Но придут уж заботы
Со всех ко мне сторон:
И буду принужден
C журналами сражаться,
С газетой торговаться,
С Графовым восхищаться...
Помилуй, Аполлон! / "Дельвигу" ("Ответ"). 1815.

Потом, незадолго до гибели, он горько признается молодому В.А. Сологубу, вызванному им на дуэль за какое-то непочтительное слово, сказанное Наталье Николаевне: «Неужели вы думаете, что мне весело стреляться?  Но я имею несчастье быть публичным человеком, и, вы знаете, это хуже, чем быть публичной женщиной."  Он и погибнет оттого, что был публичным человеком; лучше бы ему было "пера не брать", - то есть, - не то, что не писать, а - не печататься, и не прославляться. Но о пере я скажу в отдельной статье, сейчас - о Кобылице и тех, кого она родит. Двух коней золотогривых зачала она от Ивана, то есть, Пушкина, - таких, каких доныне не бывало и в помине! Что это за кони? Что могло родиться в бешеной скачке на Кобылице-Душе? Душа рождает звуки. Звуки складываются в слова, слова - в речь. Душа - посредством Поэта - может себя высказать, может говорить. Говорить речи - не только тайные, но и публичные. А способов говорить есть только два - либо стихами, либо прозой, - как заметил ещё Мольер. И всё, что не стихи, - проза, а всё, что не проза - стихи. Таким образом, кого могла родить наша Кобылица - Душа России - при соитии со своим гением-Поэтом? Русскую Литературу: Поэзию и Прозу. Вот на этих конях уже в дальнейшем - достоевские, толстые, чеховы, блоки, ахматовы, лермонтовы, булгаковы, цветаевы, платоновы, et cetera, поскачут далее. А пока они - его кони, Александра Сергеевича Пушкина, его пара. Он - Создатель новой русской литературы. Одновременно Кобылица рождает и третьего - конька-горбунка. Гения Поэта, -  "На спине с двумя горбами", - спелёнутыми цензурой крыльями. А ещё эти горбы - может, - отсюда:

Блажен, кто с юных лет увидел
Извивы тёмные двухолмной высоты.., - пишет Пушкин в 1816 в стихотворении "К Дельвигу".

И Дельвиг отвечает ему:

Хвала, кто с нежною душой,
Тобою посвящен, о Феб, на песнопенье,
За гением своим прямой идет стезей!

Впрочем, что ещё наш Конёк-Горбунок, я так же скажу отдельно, а сейчас вернусь к сцене укрощения Кобылицы. Итак, возвратясь домой, Иван-дурак рассказывает отцу и братьям, как всё было.

Вдруг приходит дьявол сам,
С бородою и с усам;
Рожа словно как у кошки,
А глаза-то - что те плошки!

Похожее сравнение кошачьих глаз с горящим огнём есть в стихотворении Пушкина "Будрыс и его сыновья":

Нет на свете царицы краше польской девицы.
Весела – что котёнок у печки –
И, как роза, румяна, а бела, что сметана;
Очи светятся, будто две свечки!

Польская девица бела и румяна, как Мёртвая царевна и как её Мачеха  - в пушкинской сказке. Польская девица - она тоже чертовка-кокетка. Не хуже Наины, умеющей перевоплощаться в кошку:

И ведьма кошкой обратилась /"Руслан и Людмила".

И, - конечно, - наш чёрт, похожий на кошку, имеет прямое отношение к Коту учёному пушкинского Лукоморья. Изначально он ведь был - диким котом Баюном, который усыплял людей своими песнями и сказками, а потом съедал их. Один Иван-царевич, у которого был больной отец, укротил этого кота и привёл в дом, чтобы тот вылечил старика своим искусством. С тех пор он уже - не Кот-Баюн, а Кот Учёный, - то есть, побитый как следует и перевоспитанный. Именно он и рассказал Пушкину сказку о "Руслане и Людмиле". Первую сказку поэта. Вещь, которая его прославила на всю Россию. Окончание её совпало с гневом царя Александра на "возмутительные стихи" поэта, "наводнившие всю Россию". Его сначала хотели отправить на Соловки, но - благодаря заступничеству Чаадаева, Жуковского, и - прежде всего, - Карамзина - сослали только в Кишинёв.

Вот и стал тот чёрт скакать
И зерно хвостом сбивать.
Я шутить ведь не умею -
И вскочи ему на шею.
Уж таскал же он, таскал,
Чуть башки мне не сломел,
Но и я ведь сам не промах,
Слышь, держал его, как в жомах.

Жомы - кроме мельничных прессов, измельчающих зерно, - это ещё и печатные прессы, посредством которых печатается текст. То есть, Иван рассказывает о том, как его чёрт попутал (или "бес бумагомарания"), а он чёрта этого укротил, и тот ему обещал:

"Целый год.............
.................смирно жить,
Православных не мутить".

Вот это и есть - обещание Пушкина Карамзину - не год, правда, а два года "ничего не писать противу правительства". Ниже, автор оправдывает эту свою неточность так:

Ну, да что нам в том за дело,
Год ли, два ли пролетело, -
Ведь за ними не бежать...
Станем сказку продолжать.

И  - если в других местах сказки мы можем подозревать за фигурой Старика Державина или Вольтера,  - то в этом месте - несомненно, - Старик - это Карамзин. Из него в этом месте - и к месту! - Пушкин приводит цитату, поворачивая её по-своему, - наоборот.

Сам старик не мог сдержаться,
Чтоб до слёз не посмеяться.
Хоть смеяться - так оно
Старикам уж и грешно.

Цитата эта - из стихотворения Н.М. Карамзина "Послание к Александру Алексеевичу Плещееву":

От сердца чистого смеется
(Смеяться, право, не грешно!)
Над всем, что кажется смешно, —

"Не грешно смеяться над всем, что тебе покажется смешным", - говорит Карамзин. Пушкин возражает: "старикам смеяться грешно", - не всегда, - но бывает такое, что старик смеётся, но грешно ему смеяться - например, над влюблённым в его жену лицеистом... Карамзин смеялся тогда

Отменно тонко и остро,

- Что нынче несколько смешно, - замечает Пушкин в "Евгении Онегине" о "Старике, по-старому шутившем".  Он никогда не смог спокойно отнестись к этому смеху, - ни сразу после смерти Карамзина, летом 1826 года, признаваясь в письме к Вяземскому: "...что ты называешь моими эпиграммами противу Карамзина? довольно и одной, написанной мною в такое время, когда Карамзин меня отстранил от себя, глубоко оскорбив и мое честолюбие и сердечную к нему приверженность. До сих пор не могу об этом хладнокровно вспомнить.", - ни через восемь лет, - когда писал сказку "Конёк-Горбунок", в которой отражал, как в зеркале, свою жизнь.