Искушение

ИСКУШЕНИЕ

                Владей  страстями, иначе  страсти  овладеют  тобой.
                Эпиктет
       Дед, как и обещал, поднял их незадолго до рассвета. Одному ему ведомыми тропами он прошёл в темноте между тесно составленными кроватями сквозь душный лабиринт забитой спящими людьми большой избы, не заблудившись и не потревожив других, растормошил лишь двоих, возникнув в их вынырнувших
из сновидений глазах молчаливым, едва различимым домовым, и канул в остатки ночи, оставив их самостоятельно отделять сон от яви.
       Остальные ещё глубоко спали - в темноте избы глухо перекликались
разнокалиберные храпы. Борис и Лёшка, стряхнув с себя наконец очарование
недавнего сладкого сна, тихо оделись, заправили свои постели, и, вяло натыкаясь впотьмах на плотно стоящие кровати, вышли на улицу.

       Под навесом посреди двора жарко горела печка, украшенная закопченным
чайником, и так же вылизанным чёрной копотью алюминиевым котелком. Было
ещё темновато, и площадка под навесом, освещённая неярким светом
автомобильной переноски, казалась маленьким тёплым островком, затерянным в огромном океане прохладной темноты. И это островок притягивал к себе своим
теплом и уютом, как сильный магнит.
       Борис и Лёшка стояли на крыльце, ёжась от остатков предутренней
прохлады, и заворожено смотрели на это рукотворное чудо.
       Дед Василий резал на поставленном под навесом длинном деревянном
столе хлеб. Стук ножа о дерево улетал в вязкую предрассветную темноту,
натыкаясь на невидимые глазу преграды, шарахался от них, и, пометавшись в
ночи, испуганно дрожащим эхом возвращался к огню. Тусклая лампочка
переноски, сидевшая на жёсткой диете отощавших аккумуляторов, тужилась,
пытаясь осветить ещё что-нибудь, кроме опостылевшего ей за поздний вечер и раннее утро стола, но её дистрофический свет натыкался на монолит тьмы вокруг и отступал, так ничего больше у неё и не отняв.
       Дед Василий поднял голову.
       - Садитесь, орёлики, - тихо сказал он, видя, что ребята ещё не совсем
отсонились. – На дорожку.
       Рассекая грудью влажный холод ночи, ощущая её каждым пупырышком
« гусиной  кожи », они послушно спустились с высокого крыльца, вразнобой подрыгали в воздухе руками и ногами, имитируя суррогат утренней зарядки, наскоро умылись, показавшейся почти ледяной водой из жестяных, невероятно шумных умывальников, утёрлись холодным, как саван, полотенцем, и сели за стол.
       На нём уже стояли две миски с горячей перловой кашей, хорошо сдобренной салом.
       Бориса всегда удивляли красивые наклейки на консервных банках с этой кашей, намекавшие на наличие в ней свинины, которой там даже и не пахло. Зато имелось большое количество жира неизвестного происхождения, поскольку на этикетках о нём не упоминалось ни единой буквой.
       Понимая, что завтракать перед дальней дорогой надо, и что ничего другого съестного бородатый официант им не предложит, они жевали приторно-жирную кашу, запивая её холодной водой из кружек, которые дед предусмотрительно ставил рядом с мисками.
       Он кормил их всех этой кашей в каждый массовый заезд, отбирая у них всё остальное съедобное, что они привозили с собой. В обед выдавал почти под расписку кое-что из домашнего, в ужин – тоже, но завтрак по непонятной для всех причине состоял только из одного традиционного деликатеса – консервированной каши!
       Когда Борис, впервые столкнувшись с дедовой странностью,
поинтересовался, чем вызван этот перловый ритуал, на него посмотрели, как на
язычника, задавшего кощунственный вопрос в христианском храме.
       - Не богохульствуй!!! – сказал тогда один из охотников, округлив глаза, и осторожно покосившись на деда Василия, молча выгребавшего из рюкзаков банки, и складывавшего их в свой объёмистый мешок.
       Борис так и не услышал вразумительного пояснения, но стоически разделял вместе со всеми утренние муки, надеясь, что когда-нибудь он будет тоже посвящён в дедово таинство. В конце концов, он приезжал сюда только в третий раз, поэтому по своей неопытности ещё имел право кое-чего не знать.
       А дед, заранее ведая о предстоящих мучениях своих подшефных, ставил
перед едой на стол по кружке с холодной водой. Ставил, не дожидаясь неизбежных просьб.
       Каша была украшением меню. Все ели её в завтрак, обед и ужин, и если она была хороша с декором в обед и вечером, после тяжёлой обязательной работы по дому или в заказниках, то утром, в голом виде…

       …- Слушай, дед, - с трудом проговорил Лёшка, в котором отвращение к каше одолело-таки неотвязчивую дремоту. - Ты потомственный инквизитор! Неужели, ты не можешь найти у себя или у нас чего-нибудь посъедобнее?! Уморишь ты однажды всех этой своей отравой! Толпой уморишь!
       Он скорчил страдальческую мину и выдул кружку до дна, потом энергично помотал головой, и отодвинул от себя подальше миску с остатками каши.
       - Всё, кранты!!! Лучше пристрели!!!
       Дед понимающе хмыкнул в бороду и посмотрел на Бориса.
       - А напарник-то покрепше тебя будет… - проворковал он, кивая в его
сторону головой.
       Борис наконец сообразил, что это отработанный годами ритуал,
рассчитанный на новичков, и молчал, дела вид, что развесил гамаками уши. Он
ждал разгадки дедовского меню.
       - А, с тобой он тоже долго не протянет… - Лёшка встал и налил себе чаю. – Я езжу к тебе на жирные блины уже пять лет, а он – первый сезон. Посмотрим, что он завоет через два…
       Дед снова ухмыльнулся.
       - Срамной ты, однако, мужик, Ляксей! Всё тебе не так и не этак! Гундосишь, прямо как моя старуха-покойница, царствие ей небесное по талонам!
       Он, кряхтя, поднялся с лавки, взял Лёшкину миску, и, призывно гремя по ней ложкой, прихрамывая, пошёл к сараю, откуда уже доносился голодный собачий скулёж.
       - Нет, ты видел?!. – оскорблено проговорил Лёшка, дуя на кипяток в кружке. – Ужасно скаредный дед! Есть у него и сгущёнка, и шпроты, и ещё многое чего. В погребе на леднике хранит. Сам видел! Но не даёт, жлоб бородатый! Это, говорит, НЗ! И ты знаешь, как он это дело сам расшифровывает?
       - Неприкосновенный Запас?..
       Лёшка коротко хохотнул.
       - НЕ  ЗАМАЙ!
       Он повернулся к сараю, где дед гремел цепью и собачьей посудой.
       - И ведь не подпускает! Бережёт, Плюшкин – его родственник! На случай стихийного бедствия. Но поскольку стихийных бедствий всё никак не
происходит, ему надоедает их ждать. Да и запасы с нашей помощью растут. Вот
тогда, чаще – по престольным праздникам, - он нас иногда и балует…
       Лёшка вздохнул.
       - А в основном, мы с демонстративным удовольствием на рожах жрём эту гадость.
       Его передёрнуло.
       - Но зато никаких тебе ЧП! Три года назад у нас тут уже было одно такое дело, когда сразу несколько человек серьёзно отравилось чем-то протухшим. Сам понимаешь: четыре часа жарким летом в душной электричке, потом два – пешей ходьбы лесными тропами, и у кого-то оказалось ещё несколько подпорченных банок с килькой в томате. Тогда всё привезённое валили на стол, в общую кучу. И настряпали такое…
       Лёшку передёрнуло уже от жутких воспоминаний.
       - В общем, двоих еле спасли… Своими машинами это Лукоморье уродовать запрещено, а дед как раз умотал на телеге за сеном. Пока его нашли, да пока доехали… Надо было сразу переполошиться, а мы всё медлили, думали, что и так проморгается. Пили какую-то гадость из аптечки вовсе не к месту, и чуть не доигрались…
       Он скривился.
       - Получился грандиозный шляпопур-р-р-р, как это называет моя
деревенская бабушка. Всех несло со скоростью звука и света. Народ не одевал
штанов, чтобы не опоздать. Так и ходили со спущенными… Хорошо хоть, что тогда жён с собой не привозили.
       Какая охота?! Какая рыбалка?! Забыли и про ружья, и про зайцев! Стоял сплошной треску и сплошная вонь! Шагу нельзя было ступить по лесу, чтобы хоть о кого-нибудь не споткнуться! Потом пошло с кровью, а после - и рвота со слабостью и обмороками…
       Спасибо, дед выручил. Приехал с покоса, увидел такое дело, и заварил какое-то своё фирменное пойло от этого безобразия. Мерзость была жуткая: пили и выли! Но зато сначала всех поголовно тонизировало, а потом задницы у нас как отрезало от организма! Аж на неделю! Боялись, как бы дырки не позарастали! Ничего, обошлось…
       Лёшка поморщился, снова вспоминая что-то.
       - С тех пор у нас тут карантинное табу на всё привозное. Дед изымает и прячет. Не знаю, что он там тайно с продуктами делает, чем их дезинфицирует. Может, сам всё сначала пробует, чтобы потом нам дать, может, кого держит у себя в погребе в качестве подопытного кролика. Во всяком случае, все консервные банки даёт нам уже вскрытыми. Зато с тех пор – ни-ни!
      Он хлебнул чаю.
       - А с этой распроклятой кашей ничего такого даже не намекается! Дед завозит её сюда зимой целый пульман и потчует нас своими запасами до следующей зимы. Хлеб печёт сам, картошку садит в огороде. Держит пасеку. А всё остальное – в лесу!
       Лёшка умолк, потягивая из кружки крепко заваренный напиток.

       Вокруг стояла сказочная тишина. Первозданная тишина. Пахло скошенной
травой и грибами.
       Лёшка тоже учуял терпкий грибной дух.
       - В обед будет грибной суп, - сказал он тоскливо и протянул Борису,
мужественно съевшему всю свою кашу, кружку с чаем. – Но нам с тобой его не
едать. Мы с тобой будем жить на подножном корму. И на каше! Дед нас
обязательно осчастливит несколькими банками на дорожку. Ну а завтра супчика,
может, и нам достанется…
       - А по утрам только каша? – впервые подал голос Борис.
       - По утрам только она, родимая наша гадость… Дед специально ничем
другим не закармливает. Чтобы, значит, не ленились работать!
       Лёшка со сладким стоном вдохнул вкусный лесной воздух.
       - А вообще, дед мировой! И легендарный. Ты знаешь, в молодости он
однажды пошёл на медведя с одним сапожным ножом, когда тот припёрся в
деревню и напал на его сынишку. Их изба стояла на окраине, у самого
леса. А медведь был шатун… Зима тогда стояла лютая. То ли его кто потревожил, то ли запасов накопленного жира ему не хватило до весны… Мальчишка заорал, когда медведь на него навалился, а он – Лёшка мотнул головой в сторону сарая – сидел в избе и подшивал валенки. Так на улицу и вылетел: без шапки и с сапожным ножом в руке… Если бы он знал, что это медведь, не вышел бы без ружья… А он подумал, что просто упал парнишка, расшибся…
       Лёшка замолчал, точно представляя, как всё это было. Борис терпеливо ждал, чувствуя ладонью остывающий жар кружки.
       …- В общем, когда он увидел медведя, уже поздно было бежать за ружьём – тот терзал мальчика…
       Лёшка снова оглянулся на сарай.
       …- Он сам-то ничего об этом не рассказывает, это я в деревне у старожилов узнал. Никто не видел, что и как там тогда произошло… С медведя, говорят, потом бессмысленной было снимать шкуру… Так, одни лоскутья остались… А сынишку его не спасли… Вот с тех пор дед Василий и хромает. Переломал ему медведь ноги и рёбра. Думали, тоже не выживет, а он вот выкарабкался! Крепкий был мужик! Мощный! Ты не смотри, что он сейчас такой сгорбленный и худой. Ему ведь уже далеко за восемьдесят. Василию Васильевичу… Свет Василию… Мы его все так зовём. Ласково - уважительно. Тут ведь только на нём всё хозяйство, по сути, и держится. Что мы? Налетаем, пошумим, покипишим без толку, и улетаем. А он остаётся один. С конём и собакой. И со своим Прошлым…

       Заскрипела дверь сарая. Борис и Лёшка обернулись.
       ...Сначала на улицу выскочила собака с унитарным именем Лайка,
объединявшим в себе одновременно и кличку, и породу. Лайке шёл всего второй годик отроду, поэтому она была на редкость глупа и бесшабашна. Вот и сейчас, освободившись от надоевшей привязи, она суматошно заносилась по двору, вихляя изо всех своих собачьих сил почему-то не отваливающимся от этих мощных усилий хвостатым задом, и высунув от счастья почти до самой земли язык.
       За ней из сарая вышел дед Василий, повесив на дверь замок.
       - Лайка! – позвал он. – Вот ведь бестолковая псина!
       Лайка и ухом торчком не повела. Она уже закончила обследование двора и теперь вертелась около стола, клянча у людей что-нибудь вкусненькое.
       Лёшка кинул ей кусок сахара, и она амкнула его на лету, проглотив и не разжёвывая. На морде у неё было написано удивление: очевидно, она даже не
поняла, чем её только что угостили.
       - Ну, придурка! – хохотнул Лёшка и бросил ей второй кусок.
       На этот раз Лайка, ловко поймав его пастью, долго, со вкусом грызла, смакуя.
       Лёшка взял третий кусок.
       - Не потворь собаку, не потворь… - проворчал дед Василий, подходя к столу. – Каши твоей она уже поела, а больше ей и не надо. Псина должна быть всегда голодной, тогда она на что-то годна. Ну, - сказал он, укоризненно глядя на Лайку, - что попрошайничаешь, бесстыжая?!.
       Лайка прижала уши и, как закоренелая куртизанка виляя задом, заискивающе заскулила.
       - То-то… - довольно пробасил дед и потрепал её за загривок. – Ну что,
соколики - орёлики, - сказал он, поглядев на светлеющий восток. – Пора вам…
Светает уже. По холодку ходить легшее.
       - Да, - согласился Лёшка, вставая из-за стола. – Нам действительно уже пора.
       - Задача ясна?
       - Так точно! – Лешка встал по стойке новобранца. – Рекогносцировочный
проминад с целью поимки « языков » - то бишь злостных нарушителей правил и
сроков охоты! В бой не вступать, всех брать только живьём!
       - Балабол! – беззлобно и почти любовно проворчал дед и обернулся к Борису. – Вы уж там поосторожнее… Браконьеры – народ сурьёзный, особенно тут, у нас. Знают, на что идут…
       Лёшка пошёл к избе за ружьями.
       - Охламон… - ласково проговорил дед, глядя ему вслед. – Но парень
хороший. И охотник он знатный. В случае чего, ты с ним не пропадёшь. Он тут всё знает, так что не заблудитесь. Дойдёте до заброшенной деревни, там и заночуете. А утром, по прямой, – и обратно. К обеду вернётесь. Ну а это – вам на дорожку…
       Дед залез рукой куда-то под стол, и выудил оттуда четыре знакомые до боли жестянки с лжесвининой, и две сильно запотевшие стеклянные банки с грушевым компотом.
       - Ого!!! – удивлённо и восхищённо воскликнул подошедший Лёшка. – В
честь чего это ты так расщедрился, дед?!
       - Боюсь, как бы ты не отощал…
       - Ну, спасибо, дедуня! Ну, уважил, патриарх! – Брезгливо поморщившись, Лёшка отодвинул жестянки и взял в руки банки с компотом, взвешивая их на ладонях.
       - Живём! – подмигнул он Борису. – Да с такой кормёжкой, дед Вася, мы тут всех вооруженных и безоружных мерзавцев переловим! Голыми руками! Землю
носами рыть будем!
       Дед ухмыльнулся в седую бороду и пошёл к избе.
       - Ну, ладно, идём мы, пожалуй… - Лёшка хлопнул Бориса ладонью по плечу и стал запихивать банки с компотом в свой рюкзак. – Возьми кашу, - ехидно сказал он. – Ты её любишь…
       Они повесили на шею ружья, и пошли от дома. Лайка привычно затрусила
рядом, сканируя по дороге. Пройдя всю огромную поляну, они остановились на её краю, и, прежде чем войти в лес, прощально оглянулись.
       Возле избы снова ходили туда-сюда люди – дед разбудил следующую
партию работников.
       - Эх, - с остаточно сонной завистью сказал Лешка. – А те, кому идти в
запасник, ещё дрыхнут без задних копыт…
       - Судьба… - сказал Борис. – Сами вытянули вчера самый дальний маршрут. А, собственно, что такое двадцать пять километров в один конец? Всего-то пять часов по прямой.
       Вот именно – по прямой! А нам с тобой по чащобам и буреломам идти часов десять! К вечеру туда только и доберёмся. Ну, ладно, - проговорил Лёшка своё любимое. – Пошли…

       …Они шагали практически без остановок часа четыре. Сначала Лёшка вёл
Бориса по бесконечной просеке, потом свернул на узкую тропу, скорее всего,
звериную, и они вышли по ней к неширокой реке.
       - Ну, вот и водичка… - обрадовано сказал Лешка и стал раздеваться.  Борис последовал его примеру.
       Они разоблачились догола, благо стесняться было совершенно некого, и полчаса плескались в мелкой речушке с уже успевшей прогреться солнцем водой.
       - Лепота… - довольно сказал Лешка, выбираясь на берег. – Теперь мы часа три будем топать вдоль неё, время от времени снижая в ней температуру своих тел. А на обед уху изладим. Тут водятся какие-то вкусные головастики…
       Они оделись и пошли по берегу. Лайка несколько минут шлёпала по
мелководью, не желая выбираться из воды, но тропа вильнула в сторону от речки, и собака с заметным сожалением рассталась с тёплой купелью.

      Стоял ясный жаркий день середины августа, и лес по обе стороны реки жил своей обычной жизнью. У птиц вывелись и подросли птенцы – Лайка то и дело вспугивала впереди них всевозможную пернатую дичь. Это были утки и кулики, кормившиеся в воде, тетерева и глухари, набивавшие свои желудки мелкими камешками. Один раз они увидели лося, пришедшего на водопой. Зверь испуганно шарахнулся от них на другом берегу, и как таран врубился в лес, ломая мелкие деревца на своём пути.
       Они всё время прислушивались к окружающему их лесу, стараясь уловить
звуки выстрелов, но он был наполнен лишь пением птиц, шелестом листьев и
журчанием реки.
       Да ещё бестолковым тявканьем Лайки, которая с восторгом облаивала не
только зверьё, но даже многих насекомых.
       Лёшка злился.
       - Цыц ты, гавкала!!! – шикал он на шумную собаку. – Не слышно из-за тебя ничего и никого!
       Лайка трусливо поджимала хвост и на несколько минут умолкала, тихо труся рядом, но потом ей на глаза попадался какой-нибудь движущийся живой объект, и всё начиналось сначала.
       - Замолкни, зараза! – набрасывался на неё Лёшка. - Утоплю!!! – он делал на собаку шутливый выпад, и та, приняв всё за чистую монету, с визгом ныряла в чащу. Несколько минут было тихо, но потом впереди них или сбоку опять доносилось её жизнерадостное гавканье.
       - Вот дурёха… - бурчал Лёшка.

       …Они шли так ещё несколько часов, изредка переговариваясь и постоянно прислушиваясь, но всё было тихо и спокойно.
       После полудня они сделали уже основательный привал на берегу. Борис
развёл костёр, а Лёшка, сняв с себя майку и завязав на ней узел, наловил в речке полкило мальков.
       Уху из них он варил сам.
       - Ну, сейчас мы с тобой хорошо попируем… Головастики растворятся, зато уха получится наваристая – пальчики оближешь. Особенно - с дедовой кашей… - он хитро подмигнул.
       Он набросал в котелок ещё каких-то листьев и, попробовав своё готовое
варево, довольно крякнул.
       - Да-а-а-а-а-а-а… - протяжно сказал он, закатывая глаза. – Бальзам! Нектар! Амброзия! Это тебе не дедова каша в чистом виде! Если бы там рядом тоже была речка с рыбой, я бы ни в жисть не стал просто так жрать эту консервированную отраву! Жил бы на одной ухе!
       Они поели. Лёшка подозвал запуганную им до нервной трясучки Лайку,
сидевшую в сторонке и облизывавшуюся от соблазнительных запахов.
       Она легла на брюхо и, скуля, поползла к нему.
       - Нет, ты видал?! – восторженно сказал Лёшка. – Вот что значит - женщина! Знает, чем мужика пронять!
       Он достал из рюкзака мелкий полиэтиленовый мешок, вылил в него остатки ухи. Лайка мгновенно всё выхлебала и уставилась на Лёшку преданными глазами, виляя хвостом и ожидая за это добавки.
       Лёшка развёл руками.
       - Увы, мадам… Хорошенького понемножку…
       Вымыв посуду, они легли слегка вздремнуть на травке в тени толстой
разлапистой сосны.

       …Борис проснулся первым. Лёшка спал и раскатисто храпел. Лайка сидела
напротив него на хвосте, шевеля ушами и принюхиваясь, и с удивлением на него смотрела. Вид у собаки был ошарашенный.
       - Чего это он вытворяет?.. – с деланным удивлением спросил Борис шёпотом у собаки.
       Лайка бросила на него короткий взгляд и снова уставилась на шумевшего во сне Лёшку.
       - Буди… Буди… - разрешил ей Борис. – Нечего тут разлёживаться… Работа
не ждёт…
       Лайка встала и, приседая на лапах, несколько раз как-то жалобно тявкнула на Лёшку.
       Он сел, вытаращив на неё сонные, полупрозрачные глаза.
       - Ты это чего?.. – спросил он собаку. – И ты это на кого?..
       - Она на тебя обиделась, - ответил за Лайку Борис. - Ты на неё непонятно храпел…
       - Скажи–и–и-ите пожалуйста… - протянул Лёшка, вставая. – Не нравится, значит?..
       Он стал развеваться.
       - Макнёмся?
       - Почему бы и нет?
       Оставшись в любимых купальниках Адама, они под восторженный лай
       Лайки влезли в мелкую речушку, и, стеная от удовольствия, принялись брызгать друг в друга водой.
       Лайка заголосила, и заметалась по берегу, не зная, какой из воюющей сторон стать союзницей. С одной стороны, она знала Лёшку гораздо дольше, чем Бориса, но, с другой, тот её постоянно третировал.
       Наконец решив, что сейчас не время размениваться на мелочные обиды, она выбрала в свои Лёшку, и, сиганув в воду, поплыла Борису в тыл. Подобравшись вплотную, она стала прыгать на него, царапая его мягкий, лишённый защитной брони тыл, своими тупыми когтями.
       - Это не спортивно!!! – заорал Борис, - лягая настырную собаку ногой. – Двое на одного!!!
       - Женщина не в счёт! – парировал Лёшка.
       - Как это не в счёт?! – возразил Борис оскорблено, не переставая лягать собаку. – Она же мне всю корму искорябает!!!
       - Ничего, переживёшь! Никто не собирается любоваться твоей кормой! Зашпаклюешь!
       - Ну, уж нет! – Борис прикрыл травмированные ягодицы руками, и под
победоносный лай собаки и радостные вопли Лёшки спешно дезертировал с поля боя.
       Погони не было. Лёшка и Лайка моментально о нём забыли и занялись друг другом. Они долго плескались, пока собака, очевидно устав, не поплыла к берегу.
       Лёшка неохотно пошёл за ней.
       Борис уже был одет и сидел под деревом, поджидая их.
       Лёшка вытерся полотенцем и, лязгая зубами, стал одеваться.
       - Слушай! – сказал он вдруг радостно, замерев с одной ногой в штанине. – Ты малины хочешь?
       - А что, тут есть ещё и малина?
       - Да тут её просто прорвища! Громадный малинник, и всего-то в четырёх
километрах! От него до нашей заброшенной деревни три кэмэ – только на километр дальше, чем отсюда. Раньше жители деревни малину выбирали, но в деревне уже семь лет никто не живёт, можешь себе представить, что там творится!
       Лёшка был уже тоже одет.
      - Ну, так что, идём?
       - Почему бы и нет?..
       - Замётано! Полакомимся и наберём с собой. Вечерком попьём чай с
малинкой и её листиками.
       Лёшка зажмурился от мысленного удовольствия и облизнулся.
       - А малинка там, скажу тебе… Во!
       Он показал, какая это малинка. Получалось, что с кулак.
       - А как же патрулирование?.. – слегка засомневался слишком
дисциплинированный Борис.
       - Одно другому не помешает! Будем бдительно прочёсывать малинник.
Вдоль и поперёк…

       …Через час они действительно вышли к обещанному малиннику. Сначала
стали появляться редкие кусты, потом – целые малиновые островки, и наконец
те как-то незаметно слились в сплошные, почти двухметровые заросли, которые
сказочно благоухали даже издали.
       Ягод было невероятно много, и все – перезревшие. Лёшка тут же набил ими полный рот и блаженно застонал.
       Малина и в самом деле была необыкновенно хороша. Она уже немного вяла, перестояв, и буквально таяла во рту, не оставляя на языке кисловатого привкуса, свойственного зрелым ягодам. Борис закинул совершенно неуместное тут ружьё за спину, и стал собирать малину обеими руками. Где-то рядом, уже невидимый, трещал кустами Лёшка – Борис слышал только его громкое чавканье.

       Очень скоро Борис наелся лесных сладостей. Малина была
приторно-сладкой, и он быстро почувствовал, что более чем сыт. Наполнив
ягодами котелок, он напролом пошёл через кусты к Лёшке, прекрасно
ориентируясь на его чмоканье.
       Тот блаженствовал. Он сидел верхом на гнилом пеньке и, нагибая к себе
густо усыпанные ягодами стебли, объедал с них малину прямо ртом. Лицо его
было измазано соком и блестело в лучах солнца.
       - Каково?.. – утробным голосом сыто спросил он. – Ты как хочешь, а я буду ночевать прямо тут…
       - Умрёшь к утру от обжорства! – убеждённо сказал Борис! – И завещание наследникам малины написать не успеешь…
       Лёшка обречённо махнул рукой.
       - Поздно… - трагически сказал он, отпуская обглоданные стебли. – Я уже обожрался…
       Он надул живот и похлопал по нему ладонями.
       - Тут если не два пуда, то один есть наверняка!
       Лёшка напряжённо глянул на пенёк под собой.
       - Ты знаешь, я чувствую, что мне с него уже не встать…
       - А где ж твоя юная подруга? – вдруг вспомнил Борис.
       Лёшка повертел головой.
       - А пёс её, собаку, знает! Дрыхнет где-нибудь, пользуясь моментом. Малину она, вроде бы, не жрёт, если не распробовала…
       Лёшка тяжело встал и вытянул шею, прислушиваясь.
       - О!.. – радостно сказал он, подняв вверх указательный палец. – Слышишь?.. Копошится!..
       Борис напряг слух.
       Действительно, где-то недалеко кто-то трещал кустами.
       Лёшка, одержимый импровизированным заговором, подмигнул.
       - Сейчас мы её застукаем… С чем-нибудь или хотя бы с кем-то… - шёпотом проговорил он и, сделав Борису конспиративный знак рукой, крадучись, пошёл на треск, осторожно раздвигая руками кусты малины и стараясь как можно тише ступать на землю. Борис с любопытством пошёл за ним след в след.
       Шли они метров сто. Неожиданно Лёшка замер на месте и сделал
предостерегающий жест.
       Где-то совсем близко, всего метрах в десяти от них, трещала кустами Лайка. Она, видимо, что-то или кого-то учуяла в земле, и молча рылась в сухих малиновых сучьях.
       Лёшка снова подмигнул Борису.
       - АМ!!! – неожиданно мощным басом, от которого Борис даже вздрогнул,
гавкнул он, и, оглушительно треща ветками, прыгнул вперёд.

       …Борис ничего не успел предпринять даже в виде подтанцовки. Впереди
испуганно рявкнули, и над верхушками малиновых кустов резко вскинулась
лохматая звериная голова.
       Лёшка пискляво тявкнул, сделал классический балетный пируэт на одной
ноге, пригнулся, и прыгнул обратно, чуть не сбив оцепеневшего Бориса с ног.
       Лохматая голова тут же утонула в зарослях; по ушам резанул громкий треск ломающихся на пути бегущего медведя кустов.
       Борис ничуть не сомневался в том, что напуганный ими зверь кинулся на
них. Напрочь забыв о висящем за спиной заряженном ружье, абсолютно ничего не соображая, он от коршуном налетевшего ниоткуда страха повторил Лёшкин
манёвр, и, не чуя под собою ног, ринулся куда-то напролом, почти ощущая
взмокшей спиной медвежьи когти, и слыша над своим ухом его жаркое дыхание.
       Он бежал, совершенно не разбирая дороги и стараясь не терять из виду
прыгавшую перед его глазами Лёшкину спину.

       …Малинник как-то разом кончился, слева возник мощный, поросший мхом, сильно покосившийся деревянный забор, невероятно длинный и невозможно высокий; справа открылся широкий чистый луг, а впереди по-заячьи несся Лёшка, высоко взбрыкивая ногами.
       Вдруг, точно ударившись со всего разбега о стену, он отлетел вправо, и побежал почти под прямым углом к первоначальному направлению.
       Борис не успел удивиться этому роскошному финту. Забор резко оборвался и он, бросив короткий взгляд влево, увидел куцый зад улепётывающего от них медведя. Тот, видимо, потеряв ориентировку, бежал по другую сторону забора параллельным с ними курсом, и, столкнувшись нос к носу с Лешкой, перепугался не меньше него.

       …Ноги, не дожидаясь запаздывающих команд мозга, сами вывели Бориса в
Лёшкин кильватер. Они несли его ему вслед и не хотели останавливаться, хотя
умом он и понимал, что медведь больше не опасен, что он сам напуган
неожиданной встречей почти до смерти от « медвежьей  болезни », но Борис лупил во весь опор, стараясь не отставать от лидирующего напарника, и даже понемногу его догоняя.
       Они мчались по лугу, и Борис уже видел в полукилометре от них три
покосившиеся избы.

       …Откуда-то сбоку неожиданно вынырнула стремительно бегущая Лайка. Она почти летела над землёй, поджав хвост и прижав уши. Красиво обойдя на резвом скаку Лешку, она уверенно вышла в лидеры, и, всё увеличивая разрыв, хорошим лошадиным намётом пошла к домам. Борис видел, как она подлетела к
ближайшему, взвилась вверх, и канула в провале окна. Через пару минут Лёшка
затопал ногами по ступенькам крыльца того же дома, и с грохотом нырнул в
дверь.
       Борис отстал от него секунд на двадцать и, уже взбегая по полуживым ступенькам, с изумлением понял, что Лайка с лёгкостью взяла почти трёхметровую высоту!
       Совершенно обессиленный, он ввалился в дом и упал на грязный дощатый
пол. Лёшка уже расслабленно стоял на коленях у окна, и, выставив наружу
стволы своего ружья, держал оборону. Не теряя драгоценного времени, Борис
содрал со своей спины обиженное его склерозом ружьё, по-пластунски, точно под непрерывным обстрелом, дополз до другого окна, и занял свою оборонительную позицию.

       …Минуты две они сидели так, спиной к спине, тяжело дыша, и чего-то
напряжённо ждали.
       Неожиданно Лёшка зло сплюнул и громко выругался.
       Борис обернулся за ответом.
       Лёшка уже сидел на полу, положив ружьё на колени. Борис убрал своё ружье из амбразуры и сел так же напротив.
       - Ну что глядишь?.. – хрипло спросил Лешка. – Охотничек, мать вашу - нашу…
       - Да-а-а-а… - пытаясь восстановить переутомившееся дыхание, ответил
Борис. – До тебя мне, конечно, далеко и ещё дальше…
       Лёшка с натугой улыбнулся.
       - А где эта?.. Как её?.. С хвостом?.. – он завертел головой.
       Лайка буквально вжалась всем телом в заваленный мусором тёмный угол
комнаты. Округлённые ужасом глаза её почти светились в полутьме жуткими
бельмами.
       - Ты где была, зараза неизлечимая? – зло вопросил Лёшка.
       Лайка заскулила.
       - Ничего не хочу знать!!! – рявкнул Лешка. – Какие тут ещё могут быть оправдания?!! Я тебя спрашиваю: где ты шлялась, сучье семя?!! Почем не предупредила?!!
       Лайка жалобно взвыла.
       - Ну вот… - махнул Лешка рукой уже на неё. – Баба - она и есть баба…
Чуть что – сразу в слёзы!
       Борис молчал. Его изнутри уже всё настойчивее бил нервный смех, который он с трудом сдерживал.
       Лёшка хмуро сунул руку куда-то себе за спину и вытащил оттуда пустой котелок.
       - Малинки хочешь?.. – мрачно спросил он. – С чаем и не только...
       - С кашей… - Бориса наконец прорвало. Он уже не мог больше терпеть и
захохотал оглушительным, отнимающим последние силы, смехом…
       Лёшка тут же с готовностью детонировал.

       Они сидели друг против друга и ржали, как две давно не видевшиеся
лошади, раскачиваясь из стороны в сторону и утирая слёзы.
       Лайка пугливо жалась в углу, тараща на них свои бельма. Она ничегошеньки не понимала…

   / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

       …Расстёгивая на бегу маскировочный скафандр, ОРО влетел в шлюпку, которая тут же стартовала в зенит. Уже придавленный перегрузками к креслу, ОРО, не переставая рычать сквозь сжатые клыки, остервенело дёргал молнию, которая закусила шерсть скафандра.
       ОРО был взбешён! Его - разведчика экстра-класса, чуть не подстрелили, как жалкого трилёнка! Просто чудо, что случайно натолкнувшиеся на него аборигены, не открыли пальбу! ОРО хорошо видел, что они были вооружены, а он прекрасно знал, что, чуть что, те, не разбираясь, открывают огонь из всех своих орудий.
       ОРО не повезло сегодня дважды. Во-первых, он был внезапно для него самого обнаружен, а во-вторых, обнаружившие его, спасаясь от него бегством, случайно удирали в одном с ним направлении, к замаскированной шлюпке, и он просто вынужден был сделать основательный крюк, чтобы скрытно попасть в неё.
       И всё-таки, ОРО повезло! Даже дважды повезло! Он два раза натыкался на вооружённых аборигенов, оба раза уйдя от них невредимым и не открыв ответной стрельбы!

       Он включил обзорный экран. Погони на истребителях, обстрела ракетами и прочим не было, и ОРО слегка успокоился. Все сегодняшние недоразумения заканчивались не так уж и плохо. Могло быть значительно хуже, и ОРО уже сто раз проклял себя за злостное нарушение Устава Патрулирования!
       И всё же, он так и не смог себе отказать в небольшом экскурсе в пустынный уголок планеты, где однажды совершенно случайно натолкнулся на обширную плантацию изумительнейших по вкусу местных ягод. Попробовав их в первый раз, ОРО стал закоренелым гурманом, и пользовался каждым удобным случаем, чтобы полакомиться ими снова. Он сам напрашивался во внеочередной Патруль, радуя освобождавшихся от обязательной служебной повинности коллег, и удивляя неосведомлённое начальство.
       Место было совершенно необитаемым, и ОРО не особо заботился о
необходимой маскировке. И вот на тебе!!!

       …Молния наконец уступила яростным усилиям ОРО. Он выкарабкался из
надоевшего скафандра, и повесил его в родную ячейку. Шлюпка уже вышла на
околопланетную орбиту и теперь автоматически сближалась с патрульным
крейсером.
       - « Всё!!! – решил для себя ОРО. - Больше никаких вольностей!!. Служба есть служба!.. »

       Планета охранялась непрерывно. Браконьеры со всей Галактики рвались
сюда, в этот пока заповедный уголок почти первозданной Природы, преступно
похищая его обитателей на потребу богатым любителям экзотики. Они лезли
буквально во все щели, будоража жителей планеты и нарушая естественный ход
их Эволюции, и единственной сдерживающей силой был постоянный
Галактический Патруль.

                / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

       …Шлюпка застыла в ангаре крейсера. Он наполнился воздухом, открылся
люк и вошёл АМА.
       - Ну и как? – весело спросил он. – Слетал?
       - Слетал… - криво оскалился ОРО.
       - Не слышу привычной радости! – загромыхал АМА. – А, судя по твоей перемазанной роже, ты нажрался всласть!
       - Почти… - опять скривился ОРО.
       - Ах, почти!!! – возмутился АМА. - Значит, ты нажрался только сам и
наверняка забыл про меня?!.
       - Нет, что ты… - успокоил его ОРО. – О тебе-то я подумал в самом начале…
       Он пошёл к маскскафандру и быстро вернулся, держа перед собой пустую банку. На лице его была виноватая растерянность.
       - Вот… - грустно сказал он, показывая. – Крышка слетела…
       АМА забрал у него банку и с жадным любопытством заглянул в её пустое,
но пахучее нутро.
       - Да-а-а-а-а… - сказал он понимающе. – Это ж как ты должен был от кого-то улепётывать, чтобы всё растерять?..
       АМА сочувственно похлопал ОМО по взмыленной спине и оглушительно захохотал…

         Чтобы  выжить  в  стаде  баранов, достаточно  надеть  на  себя
                маску  волка.