Книга о прошлом. Глава 24

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ.
ЛЕТНЯЯ ШКОЛА ДЛЯ МОЛОДЫХ СПЕЦИАЛИСТОВ.


1.
– Испугался? – насмешливо фыркнул Николай, с интересом пробегая глазами по строчкам зажатой в руке Радзинского телеграммы. Тот ответил несчастным взглядом и поплёлся в спальню – переодеваться.

Чего ждать от приезда Галеви, он не знал, позволить ему остановиться в гостинице не мог даже помыслить. Значит, на неопределённый срок – ибо непонятно, сколько времени Тигран Рустамович намерен пробыть в Москве – квартира Радзинского превратится в дурдом. Сомневаться в этом не приходилось.

Аверин зашёл в комнату следом за другом, прислонился к шкафу плечом.

– Люди часто не ценят своего счастья, – назидательно изрёк он, задумчиво наблюдая за тем, как Радзинский натягивает свои любимые бежевые брюки.

– Это не про меня, – мрачно заверил Радзинский, заправляя в брюки рубашку.

– Тогда сделай счастливое лицо, – настоятельно посоветовал Николай. – Если Тигран Рустамович заметит твою перекошенную физиономию, он затравит тебя шутками на эту тему – сам понимаешь.

– Чудесно, – кисло отозвался Радзинский, вдевая в шлёвки конец брючного ремня. – Лучше точно знать, с какой стороны в тебя полетят стрелы.

– Слова настоящего мудреца! – восхитился Аверин, с улыбкой протягивая товарищу наручные часы.

Тот защёлкнул на запястье замок браслета и смерил Николая хмурым взглядом:

– С тех пор как я попал в перенасыщенную мудростью среду, она впитывается в меня прямо из воздуха, – пошутил он. Раскаты его чувственного баритона передали богатую палитру эмоциональных оттенков: от неприкрытого ехидства до горькой иронии.

– Нет, о тебе таки будут слагать легенды! – расхохотался Николай. – Ты идеальный мюрид – во всех отношениях!

Радзинский, который направился уже к выходу из комнаты, задержался возле весело хохочущего Николая. Вопросительно выгнув бровь, снисходительно оглядел дерзкого аспиранта, и вдруг схватил его, как ребёнка, под мышки, рывком оторвал от пола и посадил на платяной шкаф.

– Кеш, я отсюда упаду и что-нибудь себе сломаю, – со смехом кричал ему вслед Николай.

– А ты не рыпайся, радость моя, – завязывая шнурки на ботинках, ласково пробасил из прихожей Радзинский. – Сиди смирно, вспоминай подвиги древних столпников и думай о своих грехах. – Он провёл пару раз расчёской по волосам, сунул в нагрудный карман рубашки солнечные очки и спокойно покинул квартиру.


2.
Галеви в цивильной одежде выглядел непривычно. Особенно странно было видеть Тиграна Рустамовича без шапочки, которая раньше всегда прикрывала его макушку. Теперь же оказавшееся на свободе облако седых кудрей делало его похожим на сатира. Радзинский невольно пригляделся, не торчат ли из его буйной шевелюры рожки, а Галеви, словно прочитав эти мысли, усмехнулся понимающе, да ещё и подмигнул.

Загоревшей до черноты жилистой крепкой рукой Тигран Рустамович почти всю дорогу от аэропорта до дома отбивал по лежавшему на коленях дипломату ритмы неведомых Радзинскому блюзовых композиций. При этом Галеви ещё и вдохновенно, с восточными переливами своему невольному слушателю эти мелодии напевал.

– Я музыкант, – пояснил он во время остановки на одном из светофоров, когда Радзинский перестал, наконец, хмуриться и заулыбался.

– О! – Радзинский в самом деле был удивлён. – И на чём играете?

– Формально на скрипке, – небрежно тряхнул кудрями Галеви. И изобразил пальцами в воздухе беглый перебор воображаемых скрипичных струн. – А по жизни я извлекаю музыку изо всего, что попадает в поле моего зрения. Вот, например, ты…

– Я? – усмехнулся Радзинский. И украдкой покосился на своего пассажира, очень при этом надеясь, что за тонированными стёклами солнечных очков его любопытство будет не слишком заметно.

– Да-а-а, – вкрадчиво, с придыханием пропел в ответ Галеви. И бросил на Радзинского такой голодный взгляд, как будто собирался несчастного востоковеда съесть. – Ты, друг мой Викентий, одно большое сердце. И я слышу, что это сердце поёт… – Галеви мечтательно прикрыл глаза и сладким тенором затянул нараспев:

Капля хмельного вина –
Каждое слово твоё.
Радость на сердце одна –
Я не один, мы вдвоём.

Розовым светится вечер,
Золотом светится день.
В каждом мгновении – вечность,
Радугой вспыхнула тень.

Перешагну все преграды –
Солнце зажгло мою кровь.
Как хорошо, что ты рядом.
Знамя над нами – ЛЮБОВЬ.

Радзинский натянуто улыбнулся – ему было совсем не весело. Галеви словно вывернул его наизнанку. Может, наскоро сложенные им стихи не были шедевром, но каждое слово в них было правдой – обнажённой и выставленной на всеобщее обозрение.

Галеви тоже молчал. Улыбка исчезла с его лица, взгляд стал жёстким – Тигран Рустамович явно перестал дурачиться и собирался сказать что-то нелицеприятное. Радзинский внутренне сжался и приготовился к очередному болезненному удару по самолюбию.

– Когда я смотрю на тебя, Викентий, – заговорил, наконец, Галеви и тон его речи был предельно серьёзен, – Я восхищаюсь мудростью Всевышнего. В наше суровое для ищущего время Он послал на землю тебя – как будто заранее знающего правила Божественной церемонии прохождения Пути. Найти товарища – одно из важнейших условий успеха. Когда ты один, ты вспыхиваешь и гаснешь. Ты идёшь, потом изнемогаешь и падаешь. Снова встаёшь и обязательно снова падаешь, потому что в этот момент тебя некому поддержать. Но если Бог послал тебе второго!.. – тут взгляд Галеви загорелся, а жесты приобрели пугающе экспрессивный характер. – Ваше духовное стремление взаимно усиливается за счёт духовной жажды друг друга, создаёт вокруг вас особую атмосферу, концентрированную питательную среду, в которой вы растёте так быстро, насколько это вообще возможно. А если в сердце твоём вспыхивает Любовь – а настоящая Любовь не может быть абстрактной, она обязательно проявляется горячей любовью к тому, кто рядом, кто дарит тебе радость, кто разделяет с тобой Путь. Так вот, если в сердце твоём зажглась Любовь, считай, что ты уже пришёл, потратив на прохождение Пути ровно одно мгновение с момента твоего вступления на него. – Тигран Рустамович снова откинулся на спинку кресла и перевёл дух. – «Ведигло алай – ахава» – «знамя Его надо мною – Любовь», – отрешённо процитировал он. – Но это «знамя» лишь скрывает под своим узорчатым полотнищем величайшее откровение: тот, кто обрёл Любовь, больше не идёт. Он получает возможность совершить головокружительный прыжок(1) – прямо к финишной черте. – Галеви сделал торжественную паузу, набрал в грудь побольше воздуха, чтобы продолжить свою речь – и вдруг звонко расхохотался, – Можешь уже выдохнуть, Викентий. Я закончил. – И Радзинский вдруг понял, что всё это время действительно почти не дышал.


1 Этот стих из «Песни Песней» при иной огласовке позволяет прочесть вместо «знамя» – «прыжок» или «скачок».


3.
– Кушай, золотце, – Галеви поставил перед Авериным банку чёрной икры – обычную такую пол-литровую банку, с которой Радзинский ходил в магазин за сметаной. И даже крышка была самая банальная, пластиковая, с выпуклыми клубничками на полупрозрачной поверхности. – Дядя Эля просил тебе с поклоном передать. – Галеви прижал руки к сердцу и в самом деле пару раз подобострастно поклонился. – Он сказал, что тебе нужно расти, и рыбий жир тебе для этого просто необходим.

Радзинский, ухмыляясь, протянул аспиранту чайную ложку. Он был совершенно согласен с последним утверждением.

– А хлеба можно? – невозмутимо поинтересовался Николай, с интересом разглядывая тонкий слой растительного масла, которым икра была залита сверху – чтоб не засохла. Из-за маслянистого блеска казалось, что в банке плещется нефть.

– Всё, что попросишь, Коленька. Хоть Луну с неба, – сладким баритоном промурлыкал Радзинский, доставая из ящика здоровенный хлебный нож.

Галеви сдержанно хихикнул над последней репликой.

– Мне в раннем детстве мама давала рыбий жир, – доверительно сообщил присутствующим Николай. – Редкая гадость – скажу я вам. Но однажды папа увидел, как я со слезами на глазах давлюсь, глотая его, и строго-настрого запретил меня мучить.

– Ты к чему клонишь, Колюня? – хмыкнул Радзинский, выкладывая на разделочную доску румяный батон. У него была пижонская манера нарезать хлеб тонкими, как бумага кусочками, которые просвечивали на солнце.

– Я хочу сказать, что с тех пор я сильно вырос и научился говорить «нет», – залился смехом Аверин.

– Полезное качество, – одобрительно закивал Галеви, садясь напротив аспиранта. Он наклонился к Аверину через стол и положил свою ладонь поверх его руки. – Но учителю не говорят «нет», – задушевно поведал он. – Ему говорят «да, учитель», даже если тот велит сделать какую-нибудь очевидную глупость.

– Да, учитель, – лучезарно улыбнулся Николай. Он немедленно зачерпнул приличное количество икры и, не сводя с Тиграна Рустамовича глаз, демонстративно отправил её в рот, старательно облизав напоследок ложку.

– Умничка, – умилился Галеви. – А теперь скажи мне, дитя, кто твой учитель?

Первым захохотал Радзинский. У Аверина нет учителя – невероятно, но факт! Николай, очевидно не сразу эту странность осознавший, закрыл лицо руками и затрясся от беззвучного смеха чуть позже. Галеви, наблюдая за ними, тихо пофыркивал, довольный собой.

– Не так уж уверенно ты научился говорить «нет», – ехидно заметил он. – Давай проверим, насколько ты устойчив.

Радзинский тут же перестал смеяться, поспешно поставил на стол плетёнку с аккуратно нарезанным и красиво уложенным хлебом и сел рядом с Николаем. Он обнял аспиранта за плечи и решительно заявил:

– Для чистоты эксперимента я должен в опросе участвовать. Ситуация должна отражать реальность, а в жизни я рядом и могу удержать Колю от некоторых глупостей.

– Да ради Бога! – благодушно махнул рукой Галеви и вальяжно откинулся на спинку стула. – Ну-с, приступим. Итак, мой юный друг, представь, что к тебе подходит неземной красоты женщина и волнующим голосом просит: «Поцелуй меня». Тебя, Викентий, вряд ли позовут свечку держать, – желчно добавил он.

Радзинский уже понял, что попал впросак, руку с аверинского плеча убрал и для приличия отодвинулся.

Аверин оглянулся на друга растерянно и с заметным содроганием в голосе ответил:

– Нет. Никаких женщин и никаких поцелуев.

Галеви склонил голову набок, окинул Аверина оценивающим взглядом и остался доволен.

– Хорошо, – удовлетворённо кивнул он. – Тебя приглашают работать в ЦК. В Отдел пропаганды – льготы, пайки, головокружительные возможности…

– Я Кешу им сосватаю, – улыбнулся Аверин. – Он справится. И для дела будет польза.

Галеви явно понравился этот ответ, и он одобрительно похлопал в ладоши. И даже в знак почтения склонил перед аспирантом свою буйную голову.

– Далее, – тряхнул Галеви седыми кудрями. – Предположим, к тебе прицепился какой-нибудь любитель пофилософствовать. Он настойчиво хватает тебя за рукав и говорит о том, что общество больно, что надо человечество спасать. Правильно, в общем, всё говорит. Цитатами сыплет, священные книги толкует – короче, подкованный человек. Его только направить и…

– Я ничего в этом не понимаю, – беспомощно развёл руками Аверин. И улыбнулся невинно.

– А врать разве хорошо? – усомнился Галеви.

– А разве я вру? – похлопал глазами аспирант и они вместе с Галеви расхохотались.

– Ладно, – сдался Галеви, вытирая выступившие на глазах от слишком буйного веселья слёзы. – Я вижу, тебя на кривой козе не объедешь. Последний вопрос – так для порядка. Представь, что приходит к тебе Викентий. Хотя, – спохватился он, – чего представлять? Вот же он – рядом сидит. Тогда лучше так: посмотри на него. – Аверин послушно развернулся лицом к Радзинскому. – Вот твой сердечный друг Кеша – милый, дорогой, любимый, единственный. Он смотрит на тебя влюблённым взглядом и проникновенно так говорит: «Поцелуй меня».

И Николай, и Радзинский дружно вздрогнули и ошарашено уставились на Галеви. Тот не смутился нисколько и нетерпеливо покрутил рукой в воздухе:

– Ну? Кеша хочет, чтобы ты его поцеловал. Что ты ответишь?

Аверин в смятении глянул на застывшего от напряжения Радзинского, потом снова на Галеви и нерешительно произнёс:

– Я его… поцелую?


4.
Устроившись на диване с гитарой, Галеви одну за другой исполнил все самые лирические битловские композиции. Играл он искусно – иначе не скажешь. Пел также превосходно. Ощущение от его исполнения было такое, будто в комнате обильно разлили розовое масло и не мелодичные переливы его голоса, а густой чувственный аромат плывёт в ночном воздухе.

Но Радзинский не мог успокоиться. Он был в ярости от выходки Галеви. Тот, конечно, постарался сразу же сгладить неловкость от наивной откровенности Аверина. Многозначительно сказал Николаю: «Ты не смог отказать мне и не смог отказать ему… – понимаешь?». Выходило, будто аспирант сильно зависит от тех, кому верит и кого считает близкими людьми. Вроде как над этим следовало поработать – рядовой момент. Но Радзинский прекрасно понял обращённое к нему послание.

Свой гнев он выразил своеобразно: невозмутимо уселся на диване позади аспиранта, мягко обхватил его со спины обеими руками, ненавязчиво привлёк к своей груди – в итоге весь вечер Аверин провёл, покачиваясь в его крепких объятиях, где едва не уснул под конец.

А Радзинский, зарываясь носом в светлые шелковистые волосы на макушке аспиранта, буравил Галеви ненавидящим взглядом. «ЭТО никого не касается», – гневно билось в его мозгу. – «Это только моя территория. Без посредников разберусь, насколько сильно и кого мне любить. И с кем целоваться».