09-18. Затишье перед бурей

Когда мы не хотим, чтобы произошли какие-либо события, очень трудно заставить себя описать ситуацию, ее предваряющую. Несмотря на это, я все же попытаюсь это сделать, ибо только так можно перевести их из уровня подсознательного страха (всегда нам вредного) на уровень сознательного и позитивного принятия реальности. В нас чрезвычайно сильны привязанности. Привязанность – это работа души, направленная на удовлетворение своего эгоизма. Если человек стремится к другому человеку, имея мысль «хочу, чтоб он был со мной», - это эгоизм. Истинно любящий не испытывает страданий, если  для того, чтобы способствовать зрелости человека, необходимо с ним расстаться. Только когда душа свободна и прозрачна, для человека возникает наилучшая ситуация. Если же желаешь исполнения чего-либо, душа становится этим захвачена и в итоге перестает действовать свободно.

Маша вызвала меня на откровенный разговор. Я уже заранее подозревала его тему и заранее не хотела ее развития. Несмотря на это я почему-то отреагировала ровно наоборот.

Выяснилось, что Саша с Машей сговорились снимать квартиру, чтобы начать совместную жизнь. Поводом для этого (как я поняла уже потом) послужило то, что Сашина бывшая жена Лариса Анатольевна, у которой он прописан и живет в настоящее время, (женщина, старше на три года меня и на 14 лет - его, директор одной из школ Московского района) позвонила Маше. Она уже знала о ее существовании и об их отношениях. Разговор был доброжелательным, она подтверждала, что они находятся в разводе, что она видит, как он светлеет в присутствии Маши, что, якобы, хочет ему счастья и спрашивала Машу об их дальнейших планах. Моя пассивная Маша ничего конкретного ей  не сказала, -  это в ее характере, тем более, что она сама не знала ответа на этот вопрос. Как показалось Маше, Лариса этим разговором четко дала Маше понять, что она не только не против его ухода, но и хотела бы его ускорить – освободить квартиру. Я Ларису  понимала, - ситуация у нее не из приятных. Проблема была в том, что уходить ему было некуда. Можно вернуться в Сальск, в семью первой его сестры, можно уехать в Мурманск, в семью второй сестры, где он надеялся устроиться на работу и дешево снять жилье (были какие-то старые связи), можно снимать квартиру в Петербурге, для чего он, после получения отпускных, собирался уволиться из школы и поступить на Кировский завод рабочим.  Лариса, якобы, не настаивала на его выписке из квартиры, но не собиралась делить  с ним жилплощадь. 

Я с дуру, а может быть и по наитию, первоначально приняла информацию позитивно, чем вдохнула в Машу надежду и уверенность, что любовь побеждает все трудности, что надо попробовать, тем более, что Маша (не он, а Маша!) уже подыскала вариант сдачи одной комнаты в 2-х комнатной отдельной квартире на Черной речке, принадлежащей  одной из их общих коллег- учительниц, там не живущей. Цена была скромной - 1500 рублей в месяц плюс оплата коммунальных услуг, что, в общем-то действительно дешево.

В тот день мое позитивное отношение к новости дало мне возможность иметь откровенность со стороны Маши: она говорила мне все, как было. Я только попросила ее не спешить с браком – «поживите так, попробуйте, пока детей нет». Впрочем, как сказала Маша, у него с производством детей были проблемы, он чем-то болел в детстве, (?), что лечится (с его слов), но он не лечился, поскольку Лариса по возрасту заводить детей боялась. Это тоже было с его слов, что вызывало у меня сомнения, ибо, когда они поженились,  ей было всего тридцать три. Вместе они жили с 1986 по 2004г, то есть около 20 лет, а детей у обоих не было.

Ночью (в эту ночь было полное соединение Луны с Венерой)  Ириска на даче гулял до часу, в то время как мама сходила с ума, не ушел ли он в лес насовсем! Для меня эта ночь тоже оказалась трудной. Мое дневное - лихорадочное и радостное настроение испарилось. На сердце вдруг лег тяжелый камень, стало так страшно, что всю ночь я проревела. Я увидела ту же ситуацию совершенно по-другому и сразу же возненавидела Александра.

По сути,  мы с ним ни разу за одним столом не сидели, двух слов друг другу не сказали ввиду того, что он приходил в дом до меня и виделся лишь с мамой. На маму в последнее время он производил впечатление человека неумного, очень провинциального, хотя и смазливого (рост, внешность, костюм, галстук, опрятный вид, южно-славянский тип донского казака из русской глубинки Краснодарского края). Весь год он угощал Машу фруктами (в основном апельсинами со Звездного рынка) и говорил с ней об искусстве. Сам собирался поступать на заочное по ИЗО – он любительски рисовал маслом и все время хвалил Машины работы. Более серьезные темы  за столом не поднимались, о его планах на жизнь, о намерениях в отношении Маши тоже не говорилось. Шла бесконечная игра под названием «Коллега по работе». И вот я, совсем не зная его, вдруг легко давала им согласие на совместную жизнь, которая может лечь на Машу грузом – вся его зарплата (если все действительно случится, как он хочет), уйдет на оплату чужой квартиры. Неопределенно долго Маша будет жить на этой чужой, временной площади, с вещами, которые им придется приобретать с нуля или вывозить из нашего дома. Маша будет ездить на работу с другого конца города, а вечером заниматься готовкой, стиркой, кормить его. А если ребенок? А если его вообще никогда не будет, что еще хуже? Почему он раньше не думал о смене работы, о заработках для приобретения  своего жилья? Ему было удобно жить со зрелой женщиной на зарплату учителя, а теперь вдруг стало неудобно - вынуждают съехать? Он ведь не мальчик уже, на 18 лет старше Маши! Ситуация мне вообще перестала  нравиться. Я уже не находила себе места, понимая, что Маша влюблена, что ей хочется свободы и что в первое время даже будет с ним счастлива, и справится прекрасно, но она  добровольно влезала в хомут, который ей потом будет трудно разорвать. Ей еще и сравнить его не с кем – у нее никого еще не было, а Паша не в счет, там не еще случилась любовь.

Ночью я решила ничего не говорить маме об этом разговоре, а Машу попытаться отговорить переезжать. Я уже понимала, что мною руководил не только здравый смысл, но и эгоизм – Маша уходила от нас, оставляя нас с мамой одинокими под старость, кроме того, реально от этого «зятя» помощи ожидать не приходилось ни в  деньгах, ни в делах. Невозможно заработать на квартиру тому,  кто  за свои сорок лет не сделал этого  раньше, кто даже не пытался что-то сделать, не видела я в нем и особых умений, профессиональных знаний, желания, наконец, что-то делать серьезно. Он чем-то напоминал мне Бабенко с его вечными амбициями по части своей независимости и честности и с вечным бездельем. И никогда у меня не будет ни мужчины помощника на даче, ни машины, ни умного собеседника в семье – не было с его стороны таких поползновений. Мне уже казалось, что он ищет не того, кому он мог бы стать опорой, а опору себе. И мой эгоизм протестовал против этого. Мои мысли теперь принимали именно это направление, хотя еще ничего не было известно. Собственно, с его стороны,  инициативы к разговору со мной, обсуждению чего-либо на эту тему, даже просто желания познакомиться со мной поближе -  не было!

В этом ужасном настроении прошло три дня на даче. Во вторник я такая же приехала в город. Маша вела себя нейтрально, занимая выжидательную позицию. В этом состоянии, в отличие от меня, она может жить годами, не проявляя никакой инициативы. Наконец я поняла, что молчать далее бессмысленно. Я приняла инициативу на себя (вечная моя ошибка!).  Как могла покойно и доброжелательно я изложила Маше все свои опасения относительно Александра, попросила ее не торопиться переезжать – «пусть он снимет квартиру, переедет в нее сам и обустроится, а ты будешь в гости ходить», сказала, что его поведение в отношении Маши кажется мне инфантильным либо эгоистическим. Маша, как это она умеет, слушала молча. Не спорила, но и не отвечала. Как я выяснила,  в предполагаемой квартире на Черной речке поселились хозяйкины гости, отчего их переезд был  итак отложен, а Саша вроде бы уже не собирался переходить  на завод, а планировал в июле ехать на приработки в Мурманск. Больше я ничего от Маши не узнала. Она умеет классно слушать, никак не озвучивая своего мнения.

Несмотря на то, что, мне,  выговорившись, стало легче, но в пользе разговора  я была не уверена. Я даже не была уверена, что мной согласились, что не сделают по-своему, как только представится случай. Хуже того,  я потеряла надежду  на откровение дочери: теперь мы говорили с ней обо всем, кроме «Николаича». Маша ловко обходила все мои вопросы о нем  стороной. Я ненавижу в дочери это ее адское терпение и пассивность. В этом, в общем-то, полезном для жизни ее качестве, нет ничего «нашенского» и очень много коряковского. Мы с мамой другие, для нас невыносимо молчание со своими, всякое замалчивание, тайны, игра. Мы не умеем быть пассивными, равнодушными. Мы впадаем в другую крайность – мы торопимся сделать добро ближнему, навязав ему свою точку зрения, мы хотим его спасти от беды, которой еще нет, но нам невыносимо думать, что она может произойти. Коряковы прежде всего думают о себе. Они может быть и мудры, но мне неприятна эта мудрость. Маша вообще предпочитает сохранять пассивность – вдруг само как-нибудь рассосется, или кто другой за нее решит – лишь бы не ссориться. Если плачет мама – я схожу с ума. Если заплачу я – Маша внешне никак не отреагирует, хотя, конечно, будет переживать.  Она слишком «мудра» для того, чтобы попытаться сделать глупость и вмешаться в «глупый процесс». Когда меня обвиняют, я всегда пытаюсь  либо оправдаться, либо что-то сделать для опровержения несправедливости, Коряковы уходят в себя, но делают по-своему. Именно из-за этого я и не ужилась с Валерой – разные темпераменты. Но ведь и с мамой, с которой у нас общий темперамент, я тоже не уживаюсь.

Спокойнее мне не стало. Настроение у Маши было не очень, да и здоровье тоже – уже месяц, как ее мучал кашель, простуда. На дачу она не ездила, так как там было  холодно, к тому ж,  у нее шла пленэрная практика с учащимися. Александр тоже принимал экзамены в школе. Затишье перед бурей. Маша в отпуск на юг  не собиралась, хотя нужную сумму на это за год накопила. Не собиралась ли она пустить свои денежки на его квартиру? Это было не исключено. А с Коряковым говорить было бесполезно – я даже не рассчитывала на успех в разговоре, более того,  боялась, как бы он не сделал еще хуже, например,  сказав Маше: «ты должна решать это сама, никого не слушая». Валера про Сашу вообще ничего не знал, Маша ему не говорила, зная его отношение. Валера  хотел Маше только богатого мужа, но если я сунусь к нему за помощью или поддержкой, кто знает, как он себя может повести!

Я знала, что все это надо было переждать, перетерпеть,  принять все, не ссориться, не навязывать своего мнения и не захватываться собственным эгоизмом, я знала это, но устроена я была не так, как Маша. Мы с мамой похожи. Мне с ней тяжело, но я понимаю ее реакции. С Машей легко, но от ее «умных реакций» мне еще тяжелее. Вот так же холодно мне было и с ее отцом, который всегда молчал, но делал по-своему. В итоге он всегда делал лучше для себя. С моим  характером жить с ним было невозможно. Впрочем, жить с ним до сих пор желающих не находилось, что бы он там ни говорил.

Моя жизнь состояла из двух частей – три с половиной дня на даче с мамой, три с половиной на работе. На даче было хорошо, но холодно, все время шли дожди, печь топили ежедневно. С дачи я ехала прямо на работу, с работы же – на дачу. Все время я находилась в спешке, все время в состоянии походных условий. В городе один  вечер проходил на йоге, остальное время посвящалось  работе. С Машей виделась редко, она, видимо, встречалась у нас дома с Александром, чему препятствовать было глупо и не нужно. Она вкусно готовила, убирала квартиру, стирала, работала. Она умница. Жили мы  дружно, но виделись редко, и с этим ничего не поделаешь.

                *   *    *

12-го июня наша фирма отмечала свое шестилетие. В связи с появлением нового директора в этот раз решили шикануть – сняли банкетный зал в ресторане «Белые ночи», назвали гостей из Москвы и из филиалов.  Пригласили всех сотрудников – угощение за счет фирмы. Я насочиняла и подкорректировала имеющиеся в программе вечера стихи, но сама в ресторан не пошла. Во-первых, на даче меня ждала мама, во-вторых, сама чувствовала себя плохо (мы все простудились), в-третьих, не хотела больше испытывать судьбу и нарываться на новые неприятные переживания. Выглядела плохо, на вечере не хотелось сидеть одинокой и безгласной, а другой я тогда  быть в подобной обстановке просто не могла. Для меня все это выпендривание было тяжким трудом и мукой сердечной. Со мной что-то было не так – не то, чтобы я так уж сильно состарилась, но смысл внешней игры взрослых людей под названием «Пьянка и танцы на людях» для меня был утрачен полностью.

 Я смотрю на фотографии и видеофильм, отснятый во время этого вечера, и вижу в них то, на что прежде никогда не обращала внимания. Типовые бессмысленные позы, странное, надуманное действо, очень напоминающее мне игру сытого животного  в пору его юности. Может быть, фиксация памяти оказывает на меня свое действие – я без особого труда и все чаще замечаю абсурдность нашего людского поведения, примитивность наших времяпрепровождений и пристрастий - полностью животных. Хорошо это мое появившееся во мне свойство или плохо – не  знаю. Все зависит от бытия того, кто его оценивает, от его личной «колокольни». Я возврата в прошлое мироощущение уже не хочу.

С уходом Козлова, о котором я почти не вспоминала, почти не жалела, хотя и отдавала должное его достоинствам, качествам и той позитивной роли, которую он исполнил в моей судьбе, многое для меня на фирме изменилось. Я находилась  в своем, дружном коллективе производственного отдела, где не только чувствовала  себя своей и нужной, но и,  как его старожил, вносила в дело собственный вклад,. Я стала раскованной, что для меня очень важно, у меня было свое, причем,  отличное рабочее место, свой компьютер,  относительная свобода действий в рамках своих должностных обязанностей. Всего этого у меня не было при Козлове. Изменились и сами обязанности. Меня освободили от того, что казалось мне обузой и имело характер секретарских функций – от почты и спецсвязи, от поездок на МБ в качестве сопровождающего лица. Прибавилось ответственности, самостоятельности. На МБ теперь ездили (оба и постоянно) только наши мужчины – Саша и Анатолий Александрович. С Сашей мне нравилось работать – я была в восторге от его характера, ума, деловых качеств – с моей точки зрения он прекрасно справлялся со всеми нашими делами и  как руководитель, и как исполнитель. Он был единственным в коллективе, кто мог полностью заменить любого  на время отсутствия. Комаров был  пока еще слаб. Он тих, неярок, говорил негромко, больше слушал и молчал, чем высказывался. В ведении бумаг был не аккуратен, хотя грамотен как инженер и понятлив. Медленно, но надежно, он входил в курс всех базовских дел. Компьютером пока не владел (и не надо, на это  есть я!). Считая себя новым человеком, он остерегался навредить, отчего избегал греха поспешности и самомнения, с делами мы справлялись. Относилась я  к нему прекрасно, никаких комплексов по поводу «пришедшего со стороны начальства» он во мне не рождал, то есть я, наконец, встретила  вернувшуюся ко мне знакомую ситуацию «Засланца» мягко, гармонично и легко и, кажется, отмыла эту  карму.
 
Четвертый член нашего экипажа – Лариса Федоровна Рыбак, неожиданно повернулась ко мне совершенно другой стороной, при этом, сама она не изменилась. Изменилось мое отношение к ней, как к явлению. Я теоретически таких людей, как она, не люблю – это тип идеальных конформистов, тех ласковых «дитять», что семь нянек сосут, тех, что берут не умом, не талантами и даже не усидчивостью, а лаской и доброжелательностью. Лариса – полная моя противоположность. Все то, что в ней было в избытке – во мне не хватает. Отсюда я яснее ясного видела в ней моего Посланца Богов и оттого только так ее и воспринимала. Поэтому  она не только меня не раздражала, а наоборот, вызывала лишь положительные чувства. С ней действительно было удобно, причем, не только мне, но всем, с кем она общалась. Она настолько безупречно вела свою игру, что в нее невольно верилось. А вдруг она и вправду такая доброжелательная и открытая ко всем, как она это преподносила? А преподносила это она так, что каждый последний, встретившийся ей на пути, чувствовал себя тем самым «солнцем», которого она одного ждала и кому  была безумно рада. Думаю, что в ее поведении был элемент житейского практицизма – умного  воспитания, которое работало на нее же. Но что же в этом плохого? Каждый из нас всегда немного лукавит в душе, разыгрывает на людях полезные для жизни игры, я вот, например, хочу в них играть, но не умею – из меня вылезает неуправляемое, животное естество, моя дикая и скотская непосредственность выражения эмоций, которая не нужна никому, ни мне, ни людям. И нечего ею гордиться, тоже мне заслуга – не лгать самой себе, а честно выражать на людях  свое скотство!

Когда-то мне в жизни встретился Коряков – он как раз и был предельно искренним: цинично и бесцеремонно выражал свои мнения, не считаясь с ощущениями ближних. Я этого в нем выносить не научилась. Люди - дипломаты, умеющие себя вести прилично, почему-то тоже вызывают во мне недовольство – они, видите ли, неискренни! Мне не угодишь. Как ни крути, проблема в моем собственном характере, надо менять его любыми способами. Лариса была моим учителем. Я многому училась  у нее, и под ее умелой рукой, а вернее «языком», приручалась и привыкала мыслить и говорить иначе. Всегда тот, кто умеет говорить доброе (или хотя бы умеющий вовремя смолчать), выигрывает. Пойду еще дальше – всякое позитивное отношение к ситуации, какой бы неприятной на первый взгляд она ни показалась, оправдается. Надо во что бы то ни стало принимать все, что к нам пришло, с благодарностью и со смирением, не создавать вихрей на пути движения жизни своим неприятием, борьбой с обстоятельствами, жалобами на судьбу, выражением скорби и гнева. Как никогда, я стала понимать, что именно это неприятие – наши идеализации – наполняют наш сосуд кармы. По мнению Свияша, наполнение его больше чем наполовину, приводит к проблемам, решать которые сперва просто слишком болезненно, а на каком-то этапе уже невозможно. Нам это надо? 

«Петербургская Металлургическая» под нажимом управляющего нами «Комтеха»  искала  новое помещение под  офис, куда вот уже в июле все должны были переехать. Куда, пока было непонятно. До сих пор все предлагаемые варианты меня очень устраивали – Яковлевский пер.2, Цветочная улица, Свеаборгская. Очень хотелось бы поработать еще раз в Московском районе, снова походить по аллеям  Парка Победы. Но либо жизнь дважды в одно русло не входит, либо у меня было мало заслуг для исполнения этого желания, либо само желание было неправильным. Пока на все эти варианты нам по разным причинам давался отказ. Не хотелось бы перебраться в Невский район, но я училась все в жизни принимать без возражения – что ни делается, обязательно окажется к лучшему. Мы,  безусловно, творим мир своими мыслями, эта идея приходит ко мне из разных источников с завидным постоянством, что доказывает, что она  желает быть мною услышана. И она услышана, принята и взята на вооружение.

Под настойчивым влиянием мамы я начала читать книги Тихоплавов, нашла в них много интересного, в частности, наконец, кое-что стала понимать в идеях Грабового. До того, слушая лишь отзывы мало авторитетных для меня читателей - мамы и Николая, я  подозревала Грабового в шарлатанстве или в желании его окружения сделать деньги на его уникальных особенностях. Я допускаю мнения о его возможном мошенничестве, но не сомневаюсь в природе явления, которое существует реально, о котором пишет Грабовой и верю, что уникальные способности действительно даны Грабовому как исключение из правила. Для меня просто подошло время узнать о нем, чтобы серьезно подумать о материализующем свойстве человеческой мысли.