Голубка

Я сижу в её комнате. Здесь все по-прежнему: вещи занимают тот же порядок, что и при ней. Воздух еще хранит запах её тела. Иногда мне кажется, что её кашель, стоны, тоже остались здесь. Только нет кровати, на которой она спала, на которой умерла…
В первом замужестве мне не пришлось жить со свекровью, поэтому, когда второй муж предложил перейти жить к его матери, я, не представляя себе что это такое, согласилась. Новый год мы встречали втроем. Когда часы начали бить полночь, я назвала её мамой и поздравила с Новым годом. Она вдруг застыла на мгновение, как будто пораженная чем-то. Потом по её морщинистым щекам потекли слезы, а руки потянулись ко мне: «Дочка, милая, спасибо».
Она маленькая, худенькая, плакала на моей груди как ребёнок.
- Мама, ну что вы так. Новый год, праздник, а вы плачете, - успокаивали мы её.
- Всё, всё, я больше не буду, - всхлипывала она, вытирая платочком нос.
Потом Николай рассказывал, что ни одна из снох не называла её матерью.(У Николая до меня было две жены, и два брата женаты). Мать глубоко переживала это. Но знал о её обидах только Николай, младший сын, которому больше всего приходилось жить  рядом с матерью.
Соседи, знавшие мою новую свекровь давно, при случае приговаривали:
-Зря ты поторопилась переселиться к ней. У матери Николая очень тяжелый характер. Не выдержишь долго, убежишь.
Тогда я дала себе слово:  «Если люблю Мужа, все выдержу»…
Она дала нам понежиться два дня, а на третий… в пять утра двери в нашу комнату резко распахнулись:
- Вылеживаетесь!  Делать вам нечего?! Хозяйство не кормлено, хата выстыла, самим есть нечего! – вышла и ещё долго бурчала за дверью.
Николай глянул на меня, бледную от испуга, и виновато опустил глаза. Пока жила одна, я привыкла спать без рубашки, не беспокоясь, что кто-то увидит меня обнаженной., а тут…
- Коля, ты не переживай. Ведь она права, - пыталась  успокоить мужа, завела разговор о хозяйстве.
С того дня лишь заслышав скрип  материной кровати и старческий кашель, который мучил её по утрам, я соскакивала с кровати и бежала управляться по хозяйству.
В доме матери был заведён особый порядок, который я должна была изучить и поддерживать. Подниматься надо было не позже половины шестого, а летом и того раньше. В первую очередь надо было накормить животных, потом вскипятить чайник и принести ей чай, потом дальнейшая работа  на кухне, огороде, уборка двора и все это до ухода на работу. На кухне я должна была управляться, подвязав волосы чистым белым платком, подпоясавшись фартуком. Посуду сразу после еды надо было мыть, протирать и расставлять по своим местам, при этом очень экономно расходовать воду. Все пищевые отходы надо было собирать в отдельную посуду. Для комнат, кухни, двора существовали отдельные веники. Нельзя было ни в коем случае веником для комнат подметать во дворе или в кухне и наоборот. Тазы после стирки надо было  обязательно высушивать, и лишь потом ставить на место в сарай. Вся посуда и вещи подразделялись на повседневные и праздничные. Тоже самое касалось пищи.
Насколько я поняла, до меня  Мать с Николаем питались очень экономно. Видимо из-за этого Николай почти не ел дома, совсем не употреблял сахар, который мать сразу после покупки складывала в мешок  и прятала в кладовку. Кладовка была полна самых разных припасов. В стеклянных банках стояло растительное масло, в глиняных горшках – топленое сливочное масло. В матерчатых сумках по стенам висели крупы, вермишель, сухари. На полу в ящиках стояли картошка, морковь, лук, свекла. Продукты, купленные нами, мы должны были хранить отдельно.
С первых дней совместной жизни мать мне совсем не доверяла. Ключи от кладовой, ранее висевшие в кухне на гвоздике, с моим появлением исчезли. Пока я не уйду на работу, она ходила за мной по пятам, подсказывала, ругала, следила за соблюдением её порядка и чтобы я ничего не вынесла со двора. Платяной шкаф стоял в нашей комнате. В нем лежали постельное бельё, полотенца, на вешалках висели кофточки, курточки. Однажды, заглянув туда, я обнаружила, что шкаф почти пуст. Позже, когда я за ней ухаживала, я обнаружила эти вещи у неё под подушкой и под матрацем.
Первые дни наша с Николаем постель была застелена материным бельём. Но однажды, придя с работы, мы обнаружили, что наша постель разобрана. Николай, не выдержав, с раздражением спросил, зачем она это сделала. Она спокойно ответила, что это её бельё, чи чтобы мы стелили свое. Я видела, как задрожали губы у мужа,он готов был накричать на мать. Но я сжала его руку.
- Николай, мама правильно сделала. Если мы теперь семья, мы должны сами позаботиться о своем белье.
В её взгляде в этот момент появилась оттепель. Она как бы благодарила меня за понимание.
Ругала она меня тогда, когда не слышал Николай, называя неряхой, неумехой, упрекала в том, что я пришла на все готовенькое, что я голодранка. Я не спорила с ней, не пыталась ответить или оправдаться. Когда было особенно тяжело, уходила в сад или забивалась в какой-нибудь уголок и тайком плакала. Николай мог только догадываться о слезах по красным глазам, видимо не раз говорил об этом с матерью.
По этой или другой причине временами она становилась приветливой и ласковой, рассказывала о своей жизни, делилась обидами на детей, называла меня голубушкой, хвалила мой кроткий, незлопамятный характер, говорила, что Бог воздаст мне за мое терпение и доброту. И я была счастлива.
Но через несколько минут обнаруженная не на месте вещь могла взорвать её и резко переменить настроение.
Однажды я не выдержала и заплакала прямо при ней.
- Почему вы так ко мне несправедливы? – но в ответ она рассердилась еще больше.
-Ах, я не справедлива?! Убирайся с моего дома! Иди, поищи свекровь более справедливую!
Она сорвала покрывало с нашей постели и швырнула его в меня. Я оторвала от лица мокрые от слез ладони и уверено ответила:
- Не могу я уйти, мама. Николай надо мной хозяин. Как он скажет, так и будет.
Эти слова как-то странно подействовали на неё. На лице появилась растерянность. Не сказав больше ни слова, она ушла в свою комнату и просидела там до вечера.
Прошло полгода. Ссор у нас больше не было. Ключи от кладовой появились на своем месте. Всё утро мать уже не ходила за мной по пятам, а только провожала до калитки, когда я уходила на работу.
Накануне дня рождения Матери меня вдруг разбудили стоны. Картина, которую я увидела, поразила меня. Боль до неузнаваемости исказила лицо пожилой женщины, губы потрескавшиеся, руки рвали на груди рубашку. Дыхание было прерывистым и тяжелым. Я раскрыла форточку, включила вентилятор. Отыскала в аптечке сердечные таблетки, дала ей под язык. Спустя некоторое время она тихим шёпотом попросила воды. Ещё через несколько минут дыхание стало выравниваться, и она открыла глаза.
- Голубушка ты моя! – дрожащими руками она обняла меня, - спасибо тебе. Прости меня старую, если когда обижала тебя. Не держи на меня зла. Помру я скоро.
- Да что вы, мама. Что  такое говорите?!  А обиды на вас я никогда не держала. Я же понимаю, что вы так поступали для нашего же блага.
- Правильно. Я хотела как лучше. А доброту твою я отблагодарю тебя. – она порылась в вещах под подушкой, наконец вытащила узелок, - здесь деньги, все что у меня есть. Возьми.
- Мам да вы что с ума сошли?! – я возмущенно вскочила с постели, - зачем мне ваши деньги? Эх, мамка! Неужели вы столько лет прожили и не поняли, что не все покупается и не все продается. Я к вам со всей душой, а вы мне деньги суёте. Вы своей родной дочке тоже б деньги совали?
- О. Она бы с руками оторвала бы, -  в глазах старушки промелькнули искры злости. Она замолчала, потом обессилив, откинулась на подушку.
- Доченька моя, восемьдесят лет я прожила на свете а такой как ты не видела,  - помолчав немного добавила, - ну иди спать. Мне уже лучше.
Приступы удушья стали мучить её почти каждую ночь. С постели она уже не поднималась. Когда я садилась рядом, она брала мою руку, клала себе на грудь… Глаза, полные слез, глядели на меня с мольбой.
- Помоги мне, дочка! Я так не хочу умирать.
Господи! Чем же я могла ей помочь? Только ласковым словом, да внимаем. За три дня до смерти она перестала разговаривать, впала в забытьё, и только стонала и тяжело дышала.
Я очень боялась увидеть её смерть, и она, словно догадавшись об этом, ушла тихо, когда мы с Николаем, до этого по очереди, дежурившие у постели матери, на минутку вышли на улицу. Когда вернулись, то комнате висела тяжелая тишина. Я дотронулась до лба матери и вздрогнула. Лоб был холодный и мокрый.  К горлу подкатил комок да так и застрял там… Без каких-либо чувств я смотрела, как обмывали тело приглашенные для этого женщины, как её одевали. Впервые в своей жизни я видела смерть так близко. И мне не было страшно. Я внимательно всматривалась, словно хотела запомнить, в в синие пятна на ногах, на костлявую высохшую грудь, застывшее в покое лицо. На всю жизнь, наверное, на руках моих осталось ощущение последнего тепла её тела.
Женщины, обмывавшие покойницу, после того как одели её и переложили на топчан, велели налить стакан воды и поставить его на окно, а рядом повесить чистое полотенце.
- Каждое утро до сорока дней её душа будет прилетать в эту комнату  и умываться этой водой и вытираться этим полотенцем. Менять воду надо до света, - объяснили они.

Вот уже десять дней я просыпаюсь в четыре утра как от толчка и бегу менять воду. А еще я заметила, что днем на двор стала прилетать голубка. Прилетит, посидит на проволоке для белья, покрутит головой во все стороны и улетит. Думается мне – это душа матери прилетает в образе голубки, проверяет,  как мы её порядки поддерживаем. Мы и стараемся, но трудно нам дается это без неё.