Человек асфальта

   
               Человек асфальта или вторая любовь Климова.

1.
               
 
     Пары дней было вполне достаточно. Чтобы выговориться. Интерес содержался в прошлом, общем прошлом. Через пожелтевшие чёрно-белые снимки, через «когда?» и «ты помнишь?» и «да ладно!» и «было не так!» 
  - Ты ошибаешься…
Незнакомые десятилетия содержали женитьбу, работу, детей… Смерти близких и дальних. Прожитое по отдельности. Вежливо сочувственное, не нужное собеседнику.
Обоюдно чужое случилось позже - за щемящей отсечкой юности, где блуждали тающие миражи. Воспоминания – род любви.
  - Чтобы жить настоящим! – провозгласил тост Валерка, для него миражи съёжились шагреневым пустяком.
Климов оказался за столом оттого, что устал. Именно от настоящего.
Потом они наговорились. Выговорились. Фразы возникали кратким облегчением, сменяясь тяготой длительных пауз. Такт подсказывал: знай меру. Уезжай. Вали! Повстречался со школьным другом, радостно повстречался и…

  … Климов катил по летнему шоссе и жалел, что не остался ещё на день, ещё…
Островки белых стволов выбегали к дороге, чтобы отступить к гребёнке перелесков, сменяясь некошенным маревом стелющихся лугов, и порывисто возвращались к обочине.
 … чтобы видеть, просто видеть. Её.
Было погано.
Учинил гадость. Подлость дому принявшему. По-деревенски бестолковому, неряшливому дому. С десятком пар разномастной обуви в сенцах, обитой эмалью кастрюль и стеклянными банками на полу кухни.

Оводы, навоз, комары.
Деревня раздражала. В том числе, ужасающими натуральным размером двадцатью сотками, тянувшимися к хмурой опушке и приносившими радость хозяину.
   - В прошлом году - тридцать восемь мешков!
Картошку Климов покупал в супермаркете, трёх килограммов хватало на две недели. Он не узнавал друга, потомственного горожанина, не ведавшего ни тяпки, ни косы, ни… чего у них ещё водится? Но понял. Увидев жену.
Красивое… грубовато красивое лицо с едва уловимым восточным флёром, слегка раздавшиеся бёдра ещё гибкой женщины и располневшие предплечья в ямочках.
«Непреходящая любовь». Позавидовал. За стаканом крепкого самогона под зреющими сливами.
И не скрыл отсутствия собственной, не бравируя свободой разведённого мужика, изрядно уставшего от свободы.

  - Аня! – в глубине дома послышался голос Валеркиной жены. - У нас гость!
Четыре ступеньки крыльца до открытой двери, в проёме которой она появилась. Возникла. Климов ощутил неловкость ранней нетрезвости.
  - Первый час, – констатировал Валерка. – Идиотский режим! Торчит в интернете до утра.
  - У меня каникулы, - слегка низкий тон для тонкого создания.
Краски вспыхнули ярким. Тёмный прямоугольник за её спиной в раме свеже-окрашенного суриком наличника объял хрупкий силуэт.
Босая. На слегка облезших солнечных половицах крыльца. С заспанной припухлостью век. Ноги начинались выше замочной скважины, концы распущенных волос, густых каштановых волос, поделённых прямым пробором, падали ниже. В упрямом изгибе уголков широкого рта застряло девичье самомнение.
  - Здравствуйте! - серо-синий взлёт прозрачной стрекозы, равнодушно - ресничий взмах.
  - Это - дядя Игорь. Мы с ним… сто лет… с первого класса…
«Дядя? Ну да… дядя…»
Ноги были по-детски неприкаянными. На загорелой щиколотке белела полоска короткого шрама. Она не ведала их совершенства… ещё не ведала, не знала, куда приспособить.
Присела на верхней ступени, сложив руки меж коленей в провес джинсовой юбчонки, опершись пятками, шевельнув тонкими и длинными пальцами. К среднему на правой ноге снизу пристала прозрачная песчинка.
  - Сколько? - Климов замирающе окунулся в серую синь. - Сколько исполнилось?
  - Семнадцать, - буркнул Валерка. - В одиннадцатый перешла.
И снова взгляд. Иной. Уже утерявший доверчивую беззащитность детства. С быстрой оценкой иголок зрачков.
  … Она пила молоко, примостившись на скамейке рядом с отцом. Климов исподволь смотрел, разглядывал, не теряя сути разговора, отыскивая сходство с родителями. Не находил. Ни единой похожей черты в нежном овале. В тонком стебле тела, контрастном с крупно-тяжёлым отцом и широкой костью материнских запястий. 
 Потом она ушла, убежала на речку с шумной компанией, а они пили, закусывали толчёной картошкой с зелёным луком и петрушкой, яичницей в густо-оранжевых кляксах с чугунного круга сковороды, высоким салом в пурпурных прослойках, хрусткими огурцами и чёрно-красными помидорами из громадного парника. Говорили, и он косился на пустой прямоугольник над крыльцом.

2.

  Климов отыскал детского друга через память третьих рук и сайт образования чужих северных краёв.
Валерка стал директором школы. За тысячу километров от прежнего места обитания, в посёлке  идентичном срубами из окрестной хвои с вычурностью резьбы оконных наличников и радужно разукрашенным штакетником палисадников.
Украшательство казалось подсознательным противовесом тяжести мест.
Климов почти физически ощущал сумрачное давление округи и не мог определить источник. Откуда?
Пик лета! Окрестная палитра не отличались от картинки домашней полосы. Ничем! Звуки скреблись фоновым унисоном. Неведомые и невидимые птицы взахлёб переливались в густых кронах, полдень продирала хриплая петушиная гортань, вялый собачий перебрёх прокатывался вдоль улицы…
Что-то тревожило долженствующее сельское успокоение. Или отвык он от мест пейзанских, пытаясь вспомнить, когда в последний раз довелось бывать в деревне?
  - Человек асфальта! -  определение бывшей жены, с которым он согласился; согласие стало актом почти уникальным.

  Город. Любовь во взаимоотношениях не присутствовала. Полис злил нелепостью построек, извечной грязью, обыденным хамством. Но. Здесь Климов ощущал себя своим - неотъемлемым гомункулом, взрощенным вместе с разномастным стойбищем домов, деревьями, выживающими средь газонов улиц и улочек, укатанных в тот самый асфальт.
Сызмальства свой! На пыльных футбольных полянах среди многоэтажек, в плечевой тесноте троллейбуса, за столиком пивнушки, на лестничном марше ночного подъезда с жадными губами девочки… которую… её приходилось ставить на две ступени выше… и позже, много позже… с удовлетворённо-выигрышным стартом под светофором от лёгкого нажатия акселератора. Ареал. У каждого собственный.

  Хозяин провёл в сооружённую взамен чердака модную мансарду под зелёными волнами металла. Комната, обитая «вагонкой», тепло пахла смолой.
 - Устраивайся! Туалет внизу. Извини.
 - Нормально.
 - Душ там же.
Через узкий коридор – дверь в комнату. В её комнату.
 
 Возвращения за дощатый стол под сливы между экскурсиями по плодово-овощным насаждениям и прогулками по деревне закончились к сумеркам.
  - С-спать! – скомандовал себе Валерка. – Немед-лен-но спать.
Климов втащил друга по ступеням крыльца.
  - С ним такого не бывает. Почти. - Жена не выразила недовольства.
  - Расслабился, - стараясь не тормозить на глухих согласных, аккуратно выговорил Климов.
  - Иногда полезно, - кивнула она. – У него непростая работа.
Климов сумел оценить мудрость, лишённый её в несвободном прошлом.
   - Я постелила.
   - Спасибо!
Сон не касался прикрытых глаз. Дневной ветер шевелил каштан волос, сбивая прямой пробор, и не желал отставать кристаллик песчинки. «Идиот! Старый идиот». Климов впервые ощутил возраст вблизи этой девочки. «Успокойся!»
Ворочаясь в духоте ночи, посчитал и вычел. Почти тридцать. Без крохотных двух лет. Крохотных нулевой бесперспективностью... 

3.

  … Следующим вечером она играла на флейте. С фортепьянным аккомпанементом матери. Упросили. Заставили.
Демонстрация для гостя.
В той же джинсовой юбочке и босыми ногами деревенской привычки. Тонкие кисти из закатанных рукавов клетчатой рубашки перебирали старательные звуки волшебной дудочки. Шуберт.
    - В прошлом году закончила музыкалку. К инструменту не притрагивается.
Притронется. Если звуки проснутся внутри.

   … - Вы много пьёте?
Она заговорила в коридоре. Услышав шаги, распахнула дверь напротив.
Музыкальный вечер выдался трезвым, благодаря привезённому «сухому».
  - Иногда. Если встречаю старых друзей.
  - Здесь много пьют. Обычно с утра. Жуткие места!
  - Остерегайтесь выходить на болота, - улыбнулся Климов. - Особенно ночью.
  - Когда силы зла властвуют безраздельно, - она уловила цитату и положила плюс в копилку за чтение детской классики. -  Болота есть, там полно клюквы. Но ужасные собаки не водятся. За отсутствием Баскервилей. Как таковых. - Она слегка смутилась. - Вы бывали в Англии?
  - Не довелось. 
Принципиально.
В нём утвердилась неприязнь к англичанам, безукоризненно воспитанным и безукоризненно вежливым – Day! Iverning! – в лифтах и коридорах пяти звёзд третьих стран. С кивком превосходства властителей морей и территорий. Бывших властителей. Ещё не сознающих вымирающее обнуление инерции, наступившую вторичность.

Климов уловил в ней чуточку превосходства. Над взрослым успешным… дядей.
Месяц назад девочка увидела Лондон. И Брайтон, и Ливерпуль…
 - Империя предательств, - произнёс он.
 - Иначе империи не создаются.
Создание мыслило!
  - Как ты там оказалась?
  - По школьному обмену.
Ну да, отец – директор! Не угадал. Она училась в областном лицее, жила у тётки и бывала дома лишь по выходным.
  - Здесь одни кретины!
Юношеская категоричность лечится одним способом. Лекарством времени.

… Климов плавно вошёл в закрытый поворот, ныряющий в ложбину с узкой речушкой. «Дальше… она рассказывала о Лондоне». Мотор легко вынес на очередной подъём. «Нет, сначала мы оказались в её комнате». 

   В девичьей комнате с письменным столом у окна, раскрытым ноутбуком на клетчатом пледе узкой кровати.
Бра над изголовьем. Две куклы и жёлтый медведь с красным бантом.
В оконную сетку рвался осыпающийся бежевой пудрой ночной мотылёк.
Он пробежал по бессистемным корешкам книжных полок. Мягкие обложки свежих и неизвестных авторов. Далее - Грин, Катаев, двухтомник Блока, японская новелла, О.Генри, Маркес, Вайнеры… Несколько альбомов: Левитан, Ван Гог, Брейгель…
  - Кто по душе?
«Она выберет Пикассо или Брейгеля. Чтобы казаться умнее».
  - Серов. Изумительные портреты. И… он наш, свой. Пикассо я не понимаю. Наверное, не доросла.
  - Его не надо понимать, - улыбнулся Климов. - Пикассо закончился, когда перестал писать. 
  - После «голубого» периода?
И Климов рассказал девочке, не отпуская взгляда от перламутрово-синего перелива, как дар божий подменили «Чёрным квадратом» в красном углу, и с тех пор символ вольно трактовать индивидуально.
  - Что поднимает зрителя в собственном восприятии, - он улыбнулся, без намёка на превосходство знания - с юностью нельзя говорить свыше, - … и живопись закончилась. Ремесло отвергнуто. Труд, школа, талант не нужны. А геометрическую фигуру может нарисовать любой. В фигурах нет идеала.
  - Вы стремитесь к идеалам?
  - Свойство человека.
  - Нашли?
  - В этой жизни их не найти. Максимум – бесконечное приближение.
  - Пикассо не гений?
  - Искусство - не математика или физика. Там, где отсутствуют доказательные результаты, в гении назначают.
  - А «Герника»? – спросила она. - Считается лучшим антивоенным полотном.
  - Мнение легко навязывается. Теми, кто выбирает гениев.
Он не сказал, что видел полотно в явь. Колоссальное полотно в мадридском музее королевы Софии.  Не сказал о раздражении, с которым вышел из зала.      
  - Когда эпатаж приносит прибыль, искусство становится преуспевающим предприятием.
  - У меня неважно с математикой, - вдруг вздохнула она, нахмурившись пробежавшей морщинкой меж огорчённых глаз.
И прервало дыхание. От серебристого стрекозьего всплеска. 

… «И надо было уйти. Пожелать спокойной ночи и уйти!» Сохранить дистанцию возраста.
 …Климов зло придавил акселератор, вырезав по встречной влекущуюся дохлятину дорогого мастодонта. Потом…

  - Чем вы занимаетесь? – он уловил румянец смущения первого интереса.
  - Работаю. 
  - Кем?
  - Чем. Головой.

3.
   
  … Климов расстался с подводным номерным «ящиком» прежде, чем ведущий институт сплавили в летаргическое небытие.
Кто-то перебивался. На рынках, заправках, автомойках. Другие внезапно умирали или вешались от пьяной безысходности тупика. Иные уезжали. Далеко и навсегда.
Как Володька Квестер, обнаруживший родственников в совокупившейся Германии. Оставшиеся считались наперечёт.
  - Полгода не ел мяса, - исповедовался начальник отдела систем наведения, докуривая «бычок» «Примы». Бывший начальник. У которого росли трое детей.
Климов собрал души. Мозги и руки. Выудил из охранников и сторожей. Принял новые правила: отсутствие начальства, плана и сроков сдачи. Идея перешла в собственность, решения принимались самостоятельно. Удача стала общей, ошибка – личной.   
Голова сработала верно и вовремя, действие подтолкнула жизнь. Предыдущая - рухнувшая,  рассыпавшаяся собиралась в уродливый пазл. Само слово звучало уродливо. Вместо привычно-домашней «мозаики» из прямоугольных картонных коробок детства с разноцветными шестигранными кнопочками, которыми составлялся законченный узор. Ясный и логичный. Для тех, кто понимает логику.
Климов принялся собирать собственную мозаику: сообразил, предугадал, вычислил. Что. Образовавшаяся свобода воззовёт к защите от вымышленного братства, и дом возжелает стать крепостью.
Он принялся за изготовление крепостных ворот. Первый! Первый в городе взялся за производство квартирных дверей. Примитивных, но прочных. Без изысканностей резных накладок ценных древесных пород на полуторамиллиметровый металл защиты. Дизайнеров он наберёт позже, а сам…
 Сам станет изобретать замОк – главную составляющую ворот, и через два года заплатит хорошие деньги домушнику-передовику, и тот откроет наилучший, наихитрейший замок с совокупностью сувальдного и цилиндрического механизмов, с замысловатым перфорированным ключом. Откроет. С результатом финиша легкоатлетического марафона в два с четвертью часа. А это значит?
  - Значит, с ним лучше не связываться, - хмыкнул Федька Жук, забирая оговоренную таксу. –Дверь должна открываться в две минуты. Никто не полезет, гарантирую.
Слово Жука равнялось акту приёмочной комиссии.

 Без идиллий. Отсев естественного отбора. Кто-то лениво рыхлел от нежданной сытости, кто-то уматывал в близкую столицу с багажом азов и уверенностью надежд. Возвращенцам он отказывал. Иногда через силу.
Скоро, очень скоро реакции сердца притупились, избавив от сожаления потерь; он вёл компанию на неустойчивой доске сёрфа по гребню волны посреди народившихся конкурентов.
  И сделал всех! Отыскав Володьку Квестера в муниципальной квартирке какого-то занюханного Фенингена – Швенингена. Тот основательно подзабыл основное правило жизни – arbeiten! Работать, делать. В поте лица. Завсегда.
Климов назвал цифры грядущего достатка, кратно кроющие бюргерское пособие для приезжих безработных, и компания приобрела звучный российско-германский статус.
И понеслась, наращивая мощности и обороты.

  …Климов сбросил скорость, отыскивая «карман» на дороге. «Она говорила про старика, который учил делать бумажных журавликов».
Затормозил, максимально прижавшись к откосу обочины, вынырнул из кондиционированного нутра, втянув жаркий зеленеющий запах, и уселся на маркой траве, не жалея джинсов.
Откупорил бутылку минеральной и зажёг сигарету.

 - Англичане приветливы. Помогут, подскажут дорогу. Даже подвезут. Они вовсе не чопорные сухари. А тот дед… Он вдруг присел на скамейку. Рядом с нами. Я сохранила журавлика. Смотрите!
Он смотрел. Не на бумажную птичку. На неё.

4.

  В ночи скреблись незнакомые звуки чужого дома. Климову плохо спалось в иных постелях. В полусне он отождествлял себя с псом, привыкшим к домашней подстилке. Перебирал канувший день.

 … - Пойдёмте купаться!
Валерка уехал в город - деньги на ежегодный ремонт зависли в межбанковском пространстве.
Сарафан на тонких бретельках с разноцветной россыпью мелких цветов на белом. Тонкие плечи, тяжёлый хвост волос, заколотых на затылке
    - Подожди, переоденусь.
Они шли серой взвесью пыльной улицы, она рассказывала о подругах; что разочаровалась в учителе английского.
  - Понимаете, странно… Друзей из Германии, Франции, Испании понимали без проблем. Иногда хотелось заговорить на русском – казалось, поймут. С англичанами сложно. Очень.
   - А европейским друзьям? Тоже пришлось нескладно?
Лёгкие морщинки пробежали по лбу.
   - Тоже.
   - Следовательно? Твой учитель оправдан! Он не изучал язык в нужных местах. На родине английского.
   - Наверное… - она кивнула прядями и ресницами. – Вы умный.
   - А то! – подмигнул Климов.
Она рассмеялась, со смехом улетело недоверие? настороженность? и возникло. Нечто.
 
 Неширокое русло обрамили узкие полоски гладкого песка под короткими навесами земляных обрывов. Речная вода отливала кровяным оттенком торфяников.
  - ПОшло! - девочка стеснялась розовой подстилки с вышитым белыми нитками верблюдом и выстроченной надписью «Egipet» на уголке.  - Египет – это пошло.
  - Отнюдь. Древние цивилизации не становятся пошлыми из-за полотенца. Предки не ответственны за потомков.
  - Вы умный, - повторилась она.
  - И красивый, - шутливо улыбнулся он.
Она не улыбнулась, но тонкая рука с золотистым пушком нечаянно нашла соприкосновение, и Климов сдержал дрожь.

   И тут привалила кодла. Свалилась по тропинке, ворвалась на узкую приречную полоску деревенского пляжа. Молодая кодла из пяти рыл с пластиковыми ёмкостями дешёвого пива, с воплями счастливо-поддатого мата.
  - Анька! – заорал в весёлом азарте рыжеволосый. - С кем валяешься? Иди к нам!
Она вздрогнула, сжалась, и он разглядел зыбь мурашек, пробежавших по предплечьям.
  - Закрой уши! – сквозь сжатые губы выговорил Климов, поднявшись.
Без сражений. Несколько фраз, сложенных в замысловатую феню.
  - Сдёрнули отсюда! В темпе!
  - Отец! – оторопело выпучилась шобла на тираду. – Без претензий! Извини!
«Отец…» Сердце медленно затихало за всплеском возбуждения, чтобы ускориться новым.
  - У тебя красивые руки, - сказал Климов, когда она положила благодарную кисть поверх его ладони.
  - Мне говорили.
«Кто?»
  - Почему вы один? – вдруг встряхнулась она. – Она не захотела поехать?
И неожиданно для себя на розовой подстилке с белым верблюдом он рассказал девчонке свою жизнь.
  - Так ты… вы… никогда… неужели? не любили?
Промолчал. Об единственной. Оставшейся в заретушированном годами июньском вечере. Промолчал…

… Прохладная ящерка скользнула под простыню и прильнула к плечу.
 - Не делай глупостей, - шепнул он в каштановые волосы.
В прядях заплелись солнце, ромашка, синий цикорий и ароматы незнаемых трав.
 - Я их уже делала.
Пульс оранжево толкал темноту под веками.
 - В Лондоне?
 - Там тоже…
Пульс упруго продолжал бить виски…
  - Не ври!
  - Не буду. Никогда. Тебе.

 …Телефон тихо зажужал в кармане.
Она не плакала. Спрашивала: зачем?
  - Зачем ты уехал так рано? Специально? Чтобы меня не видеть?
  - Аня…
  Она не позволила договорить.
  - Возьми меня с собой! Забери отсюда!
  - Жуткие места? – он пытался смягчить.
  - Не смейся, - она всхлипнула. – Я хочу с тобой. К тебе!
  - Я тоже, - сказал Климов. – тоже. Я приеду. Обязательно приеду.
  - Вот! – сказала она. – Ты глупый! Об одном… ты думаешь об одном!
  - О чём?
  - Об отсутствии… - она прерывисто вздохнула.
  - Чего? 
  - Перспектив!
Девочка мыслила. Он нажал кнопку отбоя.

 … Скользящие взгляды проезжающих автомобилей секундно провожали мужика, сидящего на обочине. Казалось, он плачет…

                Май 2015.