Дело Десятой

Мир протух и завонял  безнадёжностью.

Поэт второй час подбирал рифму к слову «бездарь». Заплакал и написал «я».

Композитор допил бутылку, разбил ей клавиши рояля и пожаловался, что порядочного яду не достать, а всех Сальери извели.

Историк, наглотавшийся пыли веков, бился в кашле так, что очки слетели  и в страхе забились под батарею.

Злобный зверёк Неписец оскалил мелкие гнилые зубки и противно ухмыльнулся.

Мир потерял  цвет, звук и размер. И смысл.

Бледное солнце поглядело на всё это безобразие. Поморщилось и задёрнуло грязно-серую штору.

***

Десятая задержалась перед входом, стряхивая капли дождя с зонта. Из-за двери доносились злобные визги и истерический плач.

- Вот ведь засранки, ни на минуту оставить нельзя! - рассердилась Десятая и распахнула створки ударом обутой в сапожок точёной ножки.

Зачинщицей, как всегда, была Мельпомена — вцепившись в волосы Эрато, она одновременно ухитрялась пинать Каллиопу и ловко уклоняться от пытающейся стукнуть её лирой Эвтерпы.

Полигимния корчила рожи, Терпсихора крутилась вокруг шеста, а Урания глядела на кавардак сквозь телескоп и неодобрительно качала головой.

Мельпомена выпустила причёску рыдающей Эрато и прицелилась к следующей жертве, одновременно декламируя:

Вам, недостойно зовущимся музами, будет уроком:
Только трагедия может назваться занятьем почётным!
Чтоб человечество ни сотворяло, на грабли
вечно наступит — и станет трагедия фарсом!

Талия, схватившись за толстые бока, зловеще хохотала. Клио поправила треснувшее пенсне и  нудно затянула:

- А вот ещё была история...

- Хватит! - голос Десятой прозвенел подобно натянутой тетиве: грозно и многообещающе, - а ну, по рабочим местам. И делом займитесь немедленно! Там, на Земле, из-за вашего отсутствия творческие люди вымирают от отчаяния и алкоголизма. Живо за работу.

Музы на цыпочках разбегались по комнатам, боясь прогневать Десятую, метавшую из глазищ зеленые молнии.

***

Композитор, трясясь от нетерпения, собирал с пола разбитые клавиши. Вставил на место. Поднял тонкие, трепещущие пальцы и замер, вслушиваясь в вечность.

Историк схватил с пыльного подоконника чахлый кактус, внезапно раскрывшийся цветком удивительной красоты, и подарил библиотекарю. Девушка смущённо покраснела.

Поэт яростно молотил по клавиатуре и приговаривал:

- Ай да Десятая! Ай да... молодец, словом.

Десятая муза улыбалась миру счастливой, нежной и всепрощающей улыбкой.

И даже Солнце не ревновало её к миру.

Разве можно ревновать саму Любовь?