Так и эдак, все равно

           Российской власти, с любовью
     - А ты ведь не наш, - наконец-то догадалась она.
     - Ну, слава Богу, - выдохнул я и улыбнулся. - Конечно, не ваш. А я что, скрывал это когда ?
     - Предатель ! - Закричала она и заплакала.
      Я тоже решил заплакать, но совершенно некстати вспомнил ее друзей и не сдержался. Захохотал во все горло. Бляха, почему у меня нет таланта ? Глядишь, поэму бы накатал о гибели надежд на светлое завтра, волосы б отрастил, бороду, само собой, сделал обрезание и вступил бы в партию. В любую. Какая разница, в самом деле, если во главе любой партийки и движухи стоит один и тот же человек, хотя, скорее, он сидит, в кресле покойном, под портретом чахоточного поляка, во вражеском окружении товарищей и сослуживцев, щелкающих зубами  и арифмометрами, разбивающих грецкие орехи о свои мудрые лбы потайных мыслителей и несостоявшихся поэтов, сидит и думает : доколе ?
     - Почему " доколе" ?
      Она успокоилась, махом, чохом сгребла нас ( меня и Пикачу), прижала к добротной груди и, убаюкивая и напевая из нетленных напевов единомышленников, ха, стремных, на хрен никому не нужных уже в соседях, древних и проверенных на оселке общественного мнения, чуть траченных лобзиком внутрипартийной дискуссии и межфракционного консенсуса, но своих, закадычных, четко-почвенных, мне даже захотелось надеть шинель на голое тело, но я сдержал в себе ренегатские помыслы и гадские намерения, воткнул в одно ухо наушник, ибо другой выхватил трепещущий Пикачу, и включил погромче нестареющую Ширли Мэнсон. Дикий эффект совмещения, наслоения и взаимопонимания оглоушил нас, мы подхалимски подпевали.
      - Конфетки-бараночки, шут ю мауф, комбат ё комбат, мортал комбат, ййййеее, нам путь озарил, стьюпид гел...
      Ни я, ни Пикачу не знали английского, но так было еще смешнее, в самом деле, зачем знать смысл, если его нет, да и быть не может, все смыслы давным-давно убыли во вражеское расположение, оставив после себя ментоловое послевкусие  с привкусом кленового сиропа, вкушаемого иными и явно не нашими, в предвкушении новых достижений по разрешению кризисов, в соответствии с зафиксированными тезисами, терзаемыми подлыми укусами и обуреваемыми жаждой еще большего куша, готового уже свалиться в невзначай подставленные карманы, набитые обесцененными головами сахара и кусами кус-куса, с налипшей чешуей чехони и крошками махорки. Она качала нас мощными дланями комбайнообразных Паш, водивших экскаваторы и БЕЛАЗы по колосящейся робкими всходами озимых целине, мудрой и опытной целине, загадочной и, скорее всего, опасной, непредсказуемой своими скрытыми телодвижениями в другую сторону, ласково встряхивая на поворотах, не давая ни на минуту забыть о тщете каких бы то ни было поползновений и устремлений к альтернативному варианту мыслеобразов и эманаций. Пикачу ухватился ухватистой лапкой за мое плечо, закрыл утомленные долгими раздумьями глаза и тихонько зашептал мне на ухо очередную дикую историю.
    "... а он думал, что обойдется, но нет, не обошлось. Пришлось опять. Главное-то, понимаешь, он хотел, но не мог, пробовал, пробовал, пока не распробовал. Проба не то, чтобы очень, но и не скажешь, что ни о чем, так, вроде, о чем, но понять до конца, о чем, не представлялось возможным. Поэтому, отложив на завтра все то, что можно и нужно отложить, он стал думать наоборот. На обороте оказалось так же. Абсолютно. Иногда даже гаже, хуже, скучнее и глупее, так как смысла, по-прежнему, не было, сам знаешь, куда они срулили, смыслы."
     Пикачу бормотал какую-то несусветную дичь, но очень уверенно, я чуть было не вперся, практически, уверовал, вербально воодушевился, без вербовки, что важно, но тут снова, опять и, конечно, совершенно некстати вспомнил рожи ее друзей и засмеялся. Не, с такими точно не по пути, подруга, ты уж извини, сначала хоть, на хрен, почиститесь, что ли, процентов на девяносто. Кстати, Пикачу, любовь моя, ваших это тоже касается.