Нью-йоркский родственник делит голову барана

Дальний родственник моей жены, седьмая вода на киселе, во время войны оказался сначала в американской зоне оккупации, а потом уже и в самой Америке. Колесо судьбы забросило его в нижний Манхэттен, где он и прожил всю жизнь, превратившись с годами из аульного мальчишки в благообразного пожилого ньюйоркца: лес рубят – щепки летят, некоторые улетели далеко-далеко, за океан. В родном ауле его числили пропавшим без вести, перед сельсоветом на каменной стеле было высечено его имя.  Да и то правда – пропал и пропал. Что сыра земля, что Америка – для аула разница невеликая.

В начале девяностых, когда мир снова изменился, родственник преодолел страх перед НКВД и дальними перелетами (и неизвестно еще какой из страхов был большим) и отправился в родной аул. И добрался! – день летел, день ехал, по степи, от большого города к малому, от аула к аулу – добрался-таки нью-йоркский родственник до камня, где было высечено его имя. И был плач великий над степью, слезы рекой, узун-кулак разнес весть по кочевьям, по всему роду, воскрешение Лазаря! И вот уже сидит житель Манхэттена на самом почетном месте тоя, делит голову барана, бережно сохраненный язык его чуть архаичен, и сотня ушей под теплым небом восточной полуночи внимает рассказу об испытаниях, тяготах и страданиях воскресшего странника – что-то понимая, что-то – непонятное - домысливая. Про фильтрационный лагерь, про душный трюм пакетбота, снова лагерь, про чуждую речь, поиски работы, тоску, бессонницу, трескучие нью-йоркские морозы, а жить-то, жить с кем пришлось (родственник обвел притихших слушателей взглядом, полным неизбывной боли)...  С итальянцами!

«Ой-бай, астапралла!»  (не приведи, Господи) – запричитали пораженные соплеменники.