Глава 4. Побег из рабства 1

   Крупный промышленный район Лотарингия, расположенный на северо-востоке Франции, включает департаменты Мозель (центр город Мец), Мёрт и Мозель (город Нанси), Мёз (город Бар ле Дюк), Вогезы (город Эпиналь) и частично Арденны и Нижний Рейн. В Лотарингии находится самый крупный в Западной Европе Лотарингский железорудный бассейн, где рудоносные породы имеют большую мощность и неглубокое залегание. Есть здесь и другие полезные ископаемые, из них промышленное значение имеют каменный уголь и соль.
   Эта территория в разные периоды истории принадлежала то Франции, то Германии. В ХХ веке, после Первой мировой войны, по Версальскому договору Лотарингия отошла Франции. Во время Второй мировой войны она была аннексирована Германией. Таким образом, этот район являлся в годы войны юго-западной провинцией Третьего рейха и был чрезвычайно важным стратегическим центром, поставлявшим железную руду для сталелитейных печей, в которых выплавлялась броня для стальных машин гитлеровской Германии.
   Сюда фашисты привозили бесплатную рабочую силу – белых рабов, военнопленных из побеждённых стран Европы. В начале 1943 года в концлагерь, расположенный неподалёку от небольших населённых пунктов Кнутанг (Knutange) и Трие (Trieux), вместе с прибывшей очередной группой заключённых поместили отца. Оба городка находились к северу от известного крупного железорудного промышленного центра Лотарингии – города Брие (Brieу).
   В книге «Далеко вiд Батькiвщини» [20] говорится о четырнадцати фашистских концлагерях на востоке Франции, в которых содержались советские военнопленные, и перечислены некоторые населённые пункты, вблизи которых они находились. Здесь тысячи невольников каторжным трудом в железорудных шахтах добывали руду для промышленности рейха. На подробной карте Франции я нашла названия упомянутых населённых пунктов, расположенных в железорудной зоне с известными крупными промышленными центрами Лонгви, Тионвиль, Брие, Мец, Нанси. В одну из шахт на севере этой зоны отцу предстояло ежедневно на протяжении более года спускаться в тёмные лабиринты, где человека превращали в рабочую скотину. И умудряться не просто выживать, но и сохранять человеческое достоинство.
   Наверняка отец пытался после войны отыскать на географических картах города, возле которых находился концлагерь, но источником информации могли служить лишь старые советские энциклопедии или атласы мелкого масштаба, не содержащие таких малых населённых пунктов, как Трие и Кнутанг, – на них обозначены только центры департаментов и самые крупные города. Но, несомненно, находил города Мец и Нанси, административные и промышленные центры, западнее которых после побега из концлагеря он пытался отыскать партизан. К северо-западу от Нанси вначале вышел на французскую группу маки, а затем вошёл в отряд «Сталинград» – об этом будет идти речь дальше.
   Концлагерь, обнесённый колючей проволокой, занимал небольшую территорию. На ней размещалось несколько бараков, в которых жили узники; численность их, по подсчётам отца, составляла первые сотни человек.
   Условия были нечеловеческие. Работали в основном под землёй, в штольнях, находящихся в нескольких километрах от лагеря, ежедневно, по двенадцать часов. Остальное время суток занимал подъём наверх с глубины около двухсот метров, дорога до зоны и обратно пешком, проверка – пересчёт заключённых, кормёжка, сон. Кормили впроголодь: похлёбка, состоящая из жмыха или брюквы, иногда с небольшим количеством нечищеного, грязного картофеля или немытой требухой, изредка – вонючая солёная селёдка. Сухарей и хлеба, обычно с примесью опилок, давали мизер. Одежда – тёмная изношенная роба, обувь – деревянные колодки. Работа была тяжёлая, физическая, инструменты – кирка, лопата, носилки.
   Ежемесячная «убыль» рабочей силы была рассчитана с дьявольской гестаповской точностью и составляла величину не бОльшую и не меньшую такой, при которой приблизительно за год состав заключённых полностью обновлялся. Конвейер смерти работал в полный оборот: живых – в штольни, трупы – наверх. Тёмные бездны рудных лабиринтов стали местом последних минут жизни для многих узников.
   В таких условиях человек выдерживал чуть более полугода, некоторые меньше и лишь немногие больше. Отец выдержал год и пару месяцев. Это была жизнь без имени и фамилии под номером 320836. Откуда взялся такой номер, он не знал, но предполагал: поскольку немцы были очень пунктуальны и во всём любили оrdnung (нем. – порядок), видимо, это был порядковый номер, под которым его зарегистрировали в картотеке после прибытия в лагерь для военнопленных на территорию Германии.
   «Все эти лагеря были для пленников не только величайшим горем, трагедией, но и суровой школой проверки людей. В порождённых фашизмом лагерях тяжёлые испытания, созданные гитлеризмом, сняли как бы пелену показного, внешнего и в полной мере обнажили истинное лицо, внутреннее содержание каждого советского человека» – так писал о фашистских концлагерях автор книги об участии советских людей в движении Сопротивления [33].
   Французский историк Арбуа Жеральд (Arboit Gerald) в своей работе «Introduction a l’histoire des prisonniers sovietiques en Alsace et en Lorraine pendant la Seconde Guerre mondiale» («Сведения об истории советских заключённых в Эльзасе и Лотарингии в годы Второй мировой войны») в подробностях описал бесчеловечные условия жизни тысяч советских военнопленных. От недоедания, тяжёлых условий, каторжного труда, жестокого обращения и болезней заключённые гибли сотнями, это был настоящий конвейер смерти. В лагерях свирепствовали эпидемии, в том числе тифа, уносившие жизни людей. Среди других концлагерей в работе Арбуа несколько раз упоминается концлагерь Кнутанг, в котором находился отец (расстояние между населёнными пунктами Knutange и Trieux порядка десяти километров, по-видимому, и лагерная зона, и шахта, куда узников ежедневно угоняли на работу, располагались между ними). Приводится факт, видимо, нашедший отражение в документах, о том, что в сентябре 1944 года немецкий охранник выстрелом в живот убил русского заключённого, а остальные отставшие (видимо, их гнали на работу) были избиты конвоем. В этом концлагере из трёх смертей заключённых в документах фиксировалась только одна [2].
   Как отцу удалось выжить? Такой вопрос был мною задан. Журналисты, писавшие об отце и его боевых товарищах-партизанах, прошедших через фашистское рабство, часто употребляли фразу «воля к жизни». Это выражение, в общем-то, отражает состояние человека, стремившегося не упасть духом в тяжелейшей экстремальной ситуации. Но ведь волю к жизни имели многие, а выживали в подобных условиях далеко не все. Отвечая на мой вопрос, отец не говорил о воле к жизни. Но сказал о терпении и выдержке. И ещё: «Нужно было хорошо подумать, прежде чем что-то говорить или делать». Вот и все нехитрые объяснения. Терпеть надо было многое: голод, скотские бытовые условия, издевательства вооружённой охраны, унижения, каторжный труд. Терпеть – и ни звука, иначе смерть. Так что цена за невыдержанность была слишком высока. Я уже писала в предыдущей главе, что выдержки у отца было не занимать.
   И ещё об одном качестве он говорил – об умении сходиться с людьми, располагать их к себе. Через какое-то время его внимание привлёк пожилой, лет за сорок, заключённый, который был в концлагере ветераном, и все невольники относились к нему почтительно, называли дядя Саша. Даже среди такой обезличенной массы, какой были белые рабы рейха, этот человек выделялся своей уверенностью, умением спокойно находить выход из любой ситуации, способностью в случае опасности дать нужный совет. Отец стал держаться поближе к дяде Саше, наблюдать за его поведением, пытаясь перенять что-либо полезное, иногда спрашивал совет. Тот в свою очередь заметил спокойного, доброжелательного парня и начал его понемногу как бы опекать. Дядя Саша как-то однажды, уловив удобный момент, посоветовал отцу: «Под землёй с нами работают французы, найди способ общаться с ними».
   Совет был разумный. Руководил работами в штольне мастер, француз по имени Артур. Кроме него французами были работники-взрывники и ещё некоторые специалисты, видимо, работавшие в рудных штольнях не первый год, которых немцам нелегко было заменить другими. Все они были вольнонаёмными и проживали в мелких населённых пунктах поблизости от рудника.
   Отец начал размышлять, как подобраться к французам. Можно, но без знания языка сложно. А заучить даже простые французские фразы было не так-то легко: общаться без проблем представлялось возможным только со своими однобедцами – заключёнными. Военнопленные, узники концлагеря, были выходцами из стран Восточной Европы: кроме русских, которые составляли большинство, – поляки, югославы, ни одного француза среди пленных не было.
   Отец начал внимательно прислушиваться к разговорам, которые вели между собой немногие французские специалисты. И с удивлением уловил, что в этом языке великое множество слов, которые употребляются в русской речи. Эти слова можно найти в любом словаре иностранных слов, так называемые слова иностранного происхождения, включая большинство технических терминов.
   Поскольку я сама во время пребывания во Франции в 1991 году не раз прибегала к этим словам, то скажу, что обращение к французам с помощью таких слов (обычно это существительные, реже прилагательные) и нескольких глаголов приводит к положительному результату, и они обычно превосходно понимают, о чём идёт речь.
   К примеру, только на букву «а» таких слов более двух десятков: абсолютно, абсурд, авантюра, авария, агония, агрессор, агент, аналог, аномалия и т. д. Лидирует здесь буква «к» –французских слов, начинающихся с этой буквы, мы употребляем более ста семидесяти.
   Отец ловил каждое знакомое слово, фиксировал, запоминал, повторял про себя многократно. В нечеловеческих условиях, когда от голода сводило кишки, руки и ноги ныли от смертельной усталости и хотелось одного – скорее погрузиться в спасительный сон, он находил в себе силу воли по сто, двести и более раз повторять нужное слово, буквально вдалбливая его в уставшие мозги. Потом он начал догадываться о смысле глаголов и тоже заучивать их. Мастер отдавал распоряжения о погрузке руды, это чаще всего были глаголы «работать», «бросать», «идти», «нести», «брать» и т. д. Уловив значение какого-либо глагола, отец перепроверял точность понятого слова и лишь после этого включал его в свой словарный запас.
   Прошли месяцы, прежде чем он смог составить простое предложение. И тогда он решил обратиться к Артуру с какой-то мелочью и был очень рад: мастер не только понял его, но и присмотрелся к нему повнимательнее. С этих пор изучение языка пошло быстрее. Мастер охотно называл любознательному парню слова, подкрепляя их смысл жестами.
   Всё, о чём я пишу, происходило постепенно, на протяжении очень длительного времени. Отец часто незаметно приглядывался к Артуру, ловил каждое его слово, пытаясь побольше запомнить, заучивал понятные фразы и думал: «Поможет или откажет?»
   Артур вроде бы был беззаботным и невозмутимым, порой казалось, что кроме дела его ничто не волнует. Но отец видел, что он, в отличие от конвоиров, никогда не кричал на заключённых, не унижал их и уж тем более не бил. Многократно отец ловил сочувственные взгляды мастера в адрес какого-либо обессиленного пленника. А однажды, когда конвоир ударил одного из них, после чего тот упал и больше не подавал признаков жизни, отец заметил, как на добродушном лице Артура отразилось крайнее негодование. Но мастер, видимо, не имел права вмешиваться в поведение тех, кто считал себя хозяевами мира, а беззащитных заключённых – скотом, рабской силой, предназначение которой, по их мнению, было лишь в том, чтобы подобно бессловесным тварям работать до полного изнеможения для блага «высшей» расы и умереть. Как деревенский житель отец знал, что хороший хозяин к своей скотине относится лучше, чем эти «цивилизованные» европейцы к подобным себе – людям. По крайней мере, хозяин ухаживает за скотиной, содержит её в чистоте и хорошо кормит.
   Отец не раз замечал, что не только он сам приглядывается к Артуру, но и тот, в свою очередь, тоже присматривается к нему, как бы изучает, проверяет. Осваивая чужую речь, познавая незнакомого человека, отец проявлял максимум тактичности, скромности, ненавязчивости и всё той же выдержки. Причём всё это было естественно: ему ничего не нужно было изображать – ведь он таким и был. Мастер всё замечал и постепенно понял, что представляет собой понравившийся ему молодой человек. Понял, несмотря на то, что он, Артур, французский горный инженер, а Фёдор, крестьянский парень из Украины, были представителями не только двух совершенно разных социальных слоёв, национальных черт, но и людьми с принципиально различающимися идеологиями – можно сказать, жителями иных миров.
   Со временем Артур начал приносить в карманах еду, совсем немного, но настоящую, человеческую: кусок хлеба, намазанный жиром или сладким джемом, немного сахара, иногда ломтик сыра или мяса. Нужно отметить, что помощь, оказываемая мастером, была более чем своевременна. Многомесячные мучительные истязания голодом и холодом в фашистских сборных и стационарных лагерях, а затем каторжные условия в течение года в лагере Кнутанг неумолимо приближали отца к неминуемой гибели. Он стал слишком слаб, чтобы поднимать носилки, наполненные рудой, а иногда не хватало сил даже поднять лопату. Вне сомнения, милосердие Артура спасло отцу жизнь. Эта помощь, как может показаться, вроде бы и невелика, но всё же в критический момент поддержала его физические силы.
   И хотя количество еды было мало даже для одного человека, отец умудрялся делиться небольшими крохами с соседом по нарам Виктором Слепцовым, прибывшим в лагерь позже него, с которым он успел сдружиться. Этот парень, на два года старше его, был молчалив и необщителен с другими. Но отец вызывал у него доверие, и между ними довольно быстро установилось взаимопонимание, они выручали и поддерживали друг друга. Виктор имел пока ещё больше сил, поскольку срок его пребывания в неволе был гораздо меньше, чем у отца. Виктор помогал другу физически, особенно под конец смены, частенько заполняя и поддерживая носилки в основном один, и в выполнении других тяжёлых работ. Но он был неопытен в науке выживания, и отец выручал его в сложных ситуациях, советовал, как вести себя, чтобы уцелеть, и, как я уже написала, делился с ним едой, которую получал от Артура.
   Отец настойчиво продолжал изучение французского, и настало время, когда он смог вести с мастером примитивный диалог. Однажды, уловив удобную минуту, он начал с Артуром такой разговор (я не буду приводить его по-французски, чтобы не утомлять читателя, но замечу: французский у отца был весьма несовершенен, можно сказать, сверхломаный). Если перевести на русский то, что отец спросил по-французски, это будет звучать приблизительно так:
    – Я слышать, в этот лабиринт быть аварии?
   Артур прекрасно понял и ответил примерно следующее:
    – Да, да. Аварии здесь бывают. Но не случайно. Особенно там, где самая хорошая руда. Понимаешь, парень, почему?
   Отец понятливо проговорил:
    – Оui. (Да.)
   Потом он долго думал над тем, что сказал Артур, и в очередной раз убеждался, что этому человеку можно довериться.
   От Артура он узнал о подробностях разгрома Красной Армией немцев под Сталинградом и освобождении от фашистских оккупантов многих советских городов, в том числе и его родного Киева. «Каторга, концлагерь – это тоже своего рода жизнь, хоть и скотская, целиком состоящая из подневольной работы, невыносимых мучений, жестокого голода, постоянной опасности и ожидания», –говорил отец.
   Лишь в начале 1944 года он впервые решился заговорить с Артуром о побеге. О возможности вырваться на свободу он не переставал думать с первой минуты плена. Сначала там, в далёкой теперь России, в тёмном сарае, куда его бросили «свои»; потом, бредя под охраной к сборному лагерю; затем в душном, вонючем вагоне для скота, переполненном человеческими телами. Тогда показалось: доски вагона непрочные и путь на свободу совсем близок. Но оказалось, всё в вагоне сколочено накрепко, голыми руками не поддеть, не оторвать ни одну доску. Не прекращал он думать о побеге и здесь, хотя и слышал, что из лагеря ещё никто не совершал побег; путь отсюда был только один – на дно заброшенного карьера, куда гитлеровцы сбрасывали трупы заключённых.
   Артур ничуть не удивился, когда отец спросил его о возможности побега через подземные лабиринты рудника. На вопрос отца Артур ответил вопросом:
    – Сколько человек хочет бежать?
   Отец уверенно поднял две ладони и сказал:
    – Десять.
    – Нет, – замотал головой мастер и поднял два пальца. – Двоим помогу.
   С этого дня началась подготовка к немыслимому – побегу. Отец решил взять в попутчики Виктора Слепцова. Он был уверен, что более надёжного товарища ему не выбрать. Беглецам предстояло пройти длинный горизонтальный отрезок штольни в абсолютной темноте. Поэтому нужно было прежде всего позаботиться об освещении. Тусклыми светильниками освещалась лишь небольшая часть подземелья в месте, где проводились работы. На случай выхода электроосвещения из строя в шахте имелись смоляные факелы. Артур показал отцу место, где хранились эти факелы. В боковом ответвлении штольни был устроен тайник, в который постепенно, в течение нескольких дней собирали всё необходимое для побега: факелы, молоток, старую ткань типа мешковины, перочинный ножик, запас еды. Артур принёс пакет сухарей – это было столь желанное лакомство, что заговорщики с трудом преодолели мучительный соблазн, оставляя его в тайнике. Брать с собой этот ценный запас они не рискнули, чуть оттопыренные карманы обычно вызывали подозрение конвоя, да и вообще их в любой момент могли обыскать и отобрать продукт, да ещё и пытать – где взяли. Как ни тяжело было, оставили сухари в тайнике, на сей раз особенно тщательно завалив его обломками породы.
   И наконец, в последний день, Артур передал им самое ценное – карту с нанесённым собственноручно местом расположения аварийного выхода и спички. Следует вспомнить, что всё это нужно было проделывать с огромной осторожностью, втайне от других заключённых, собратьев по несчастью. О побеге на свободу мечтал каждый узник. Но, увы, организовать побег для всех и даже для большей по численности группы было невозможно. Артур понимал, что это сразу же заметили бы конвойные.
   Передавая им карту, Артур сделал последние напутствия: «Аварийный выход старый, заброшенный, боши* о нём не знают. Путь под землёй до него более километра. Там увидите ведущие наверх секции труб с лестницей. Ваш побег обнаружат ночью, при подсчёте заключённых, но искать начнут только утром. Постарайтесь до рассвета уйти подальше...»  И последнее: «Держите путь на юг, в район Нанси, там действуют  партизаны. Попытайтесь найти маки**».
   Больше Артур ничем не мог им помочь. И только добавил слова, которые отец запомнил на всю жизнь. Они были последними, произнесёнными этим добрым, умным и смелым человеком:
    – Bonne chance. (Доброй удачи.)
   Это было 13 марта 1944 года…
   Приближался конец смены. Подуставшая охрана не так внимательно, как обычно, приглядывала за узниками. Такому состоянию надзирателей способствовала ещё и уверенность, что из этого мрачного подземелья никому не удавалось выбраться, подобная попытка означала бы верную смерть. Сначала отец, потом Виктор незаметно скрылись в боковом ответвлении главной штольни. Здесь они на ощупь нашли тайник и достали то немногое, что приготовили для побега.
   Они слышали, как группа заключённых в сопровождении конвоя направилась к лифту. Вскоре стало совсем тихо и, как им казалось, слышен был только тревожный стук собственных сердец.
   Подождав ещё какое-то время, они тихо вышли из укрытия и молча, как можно быстрее, начали продвижение по главной штольне, оставив позади тусклый свет рабочей площадки. Через несколько минут они очутились в абсолютной темноте, но, окликая друг друга шёпотом, продолжали движение в принятом направлении. И лишь после того, как стали натыкаться на стены, осмелились зажечь один факел.
   Душа рвалась прочь, подальше от этого места, но отец, взяв себя в руки, стал изучать карту. Потеря нескольких минут на ознакомление с планом штольни казалась ему меньшим риском, чем, не имея компаса, потерять ориентировку, заблудиться и не найти указанного аварийного выхода. Артур не снабдил беглецов, казалось бы, нужным прибором, поскольку в железорудной шахте его показания могли им только помешать – стрелка компаса из-за намагниченности пород не фиксирует обычные направления. Но на карте были нанесены место нынешнего проведения работ и, как я уже писала, конечная цель – старый аварийный ствол шахты; кроме того, стрелками обозначался оптимальный маршрут между этими двумя точками. Лишь изучив этот маршрут, запомнив направление, количество поворотов, отец двинулся вперёд, постоянно сверяя каждый поворот штольни с планом карты. Папа неплохо умел работать с картами, правда, на поверхности, но эти навыки сослужили ему хорошую службу и под землёй. Например, он знал, что такое масштаб карты и каким образом, не имея мерных инструментов, шагами отмерить нужный отрезок пути.
   Время, затраченное на поиск аварийного хода, без преувеличения показалось им вечностью. Наконец они вышли к вертикальному стволу; вдоль него наверх вели секции труб, к ним крепились тонкие железные перекладины лестницы.
   Начался подъём наверх, который отец запомнил на всю жизнь (всё, что я рассказала выше, и то, что последует далее, он помнил в мельчайших деталях через двадцать, тридцать, сорок лет после произошедшего).
   Два человека, словно огромные летучие мыши, повисли на секциях труб. Истощённым беглецам путь наверх из глубины более ста метров дался огромным сверхчеловеческим напряжением каждой жилки измученных тел, предельной концентрацией силы воли, упорства, стойкости. Это длилось бесконечно долго. Часов у них не было, время чудилось ошалелым и неудержимым, а собственные движения – замедленными и вялыми. Им казалось, что побег длится уже не менее десяти-двенадцати часов, наверху давно наступил день, а у выхода их ожидает охрана с собаками. И всё же они упрямо карабкались наверх, движимые скорее уже инстинктом, нежели сознанием. И внизу – под собой, и сверху – над собой за долгое время подъёма они видели исключительно одно и то же – чёрную бесконечную бездну, поэтому перестали в неё смотреть, сосредоточив мысли лишь на автоматическом нащупывании очередной перекладины лестницы.
   Отец поднимался первым, и в какой-то момент, подняв голову, он вскрикнул и чуть не сорвался вниз от неожиданности: в отверстии штольни мириадами звёзд вспыхнуло небо. Услышав возглас отца, Виктор тоже поднял голову и изумлённо воскликнул: «Ночь?!»
   А через какое-то время труба закончилась, дальше вокруг чёрного ствола шахты тянулись вверх только голые стены. До поверхности оставалось всего пять-семь метров. Но как преодолеть эти метры?! Ведь у них, к сожалению, не было крыльев! Долбить ступеньки в твёрдой породе маленьким ножиком было бесполезно. Тогда отец велел Виктору поднять факел как можно выше, а сам начал внимательно осматривать каждый сантиметр вокруг оборвавшейся трубы. Тщательные поиски дали результат, он обнаружил висящую верёвку толщиной менее сантиметра. Взялся за неё и осторожно потянул. Держит. Схватился обеими руками и повис, опираясь на лестницу. Эффект тот же. И тогда отец спокойно и твёрдо сказал: «Витя, тут верёвка. Я попробую выбраться. Если сорвусь, значит, такая моя судьба. Всё равно обратно спускаться не стану. Если у меня ничего не получится и я упаду вниз, решай сам, как тебе быть».
   Обвязав верёвку вокруг руки, он начал мучительное карабканье по вертикальной поверхности. Теперь каждый метр в буквальном смысле был окроплён кровью. Кожа на руках, ногах, особенно – коленях, а также все ногти были содраны до живого мяса. Иногда в стенке штольни встречались небольшие сантиметровые углубления или выступы, и они чуть-чуть облегчали этот изнурительный, смертельно опасный подъём.
   Ему показалось, что прошло много часов, прежде чем он почувствовал под рукой вместо скальной породы мягкую почву. Он начал лихорадочно рыть её ножиком и окровавленными пальцами, почти не чувствуя боли, цепляться за вырытые углубления. И наконец стали попадаться корни и стебли, и это был почти конец. Когда он одной рукой уцепился за край пропасти, ему осталось напрячься, подтянуться и в неимоверном, отчаянном рывке, собрав последние силы, перевалить своё измученное тело через этот край.
   Он свалился без сил и почти без сознания. Хватал воздух открытым ртом, лежал на краю ямы и смотрел на звёзды. А они оживали, плясали, двигались, образуя причудливый фейерверк. Время, в который раз за эту бесконечную ночь, перестало существовать…
   Он очнулся от холода, встал на колени и начал искать конец верёвки. Холод ещё сильнее пронзил его смертельно измученное тело, когда он увидел, что конец верёвки, по которой он поднимался, чуть зацеплен за тонкую веточку невысокого куста и мог соскользнуть с него при любом рывке или резком неосторожном движении. То, что он не сорвался вниз, казалось чудом.
   Небо на востоке слегка побледнело. Реальность происходящего возвратилась, и он понял: нужно торопиться. Дрожащими руками обвязал верёвку вокруг себя и уже хотел опускать свободный конец в шахту, как вдруг его осенило: у него совершенно нет сил, он может не удержать Виктора и они оба окажутся на дне шахты. Он лихорадочно шарил глазами вокруг, но видел только небольшой кустик, за который прежде была привязана верёвка. Испытывать на прочность хилый кустик во второй раз он не стал. Заметив камень, торчащий из земли недалеко от провала шахты, уселся на землю и упёрся в него ногами. Пропустив верёвку вокруг себя, окликнул друга и бросил второй конец верёвки в отверстие. Так, медленно продвигая верёвку, он вытащил Виктора.
   На отдых времени не оставалось. Сбросив с ног ненавистные деревянные колодки, они босиком кинулись прочь так быстро, насколько были способны. На посветлевшем небе всё ещё тускнели звёзды, и отец, хорошо ориентируясь по ним, старался держать направление на юг.
   Очутившись в небольшом лесу, они обмотали ноги запасёнными тряпками – идти стало намного легче. Они шли безостановочно на юг до восхода солнца, а после восхода шли более осторожно, только лесом, не выходя на дороги и обходя небольшие населённые пункты. И лишь когда солнце стало клониться к закату, они поняли: больше идти не смогут, нужен отдых. Наткнувшись в лесу на большую кучу веток, заготовленную кем-то для хозяйственных нужд, они разгребли в этих ветках узкий проход, заползли в него и провалились в тревожный сон, согревая друг друга теплом.

    * Боши (boches) – так французы презрительно называли немцев.
    ** Маки (от франц. maqyis) – заросли вечнозелёных колючих труднопроходи-
мых кустарников; так называли отряды французских партизан в годы Второй
мировой войны.

                Продолжение: http://www.proza.ru/2019/06/27/1355