09-27. Дары волхвов

Жизнь продолжала идти своим чередом, но уже без мамы.  Настроение было странным. С Машей мы жили очень дружно, вместе вели домашнее хозяйство: я готовила, она мыла посуду и заведовала финансами. Нам никто не мешал, не давил на психику и, как это ни кощунственно звучит, мне в этом новом положении стало легче, но потом и неожиданно вдруг приходило мгновенное осознание, что я больше никогда… И становилось невыносимо. Вступала в права персона Плакса, которой начихать, где я, с кем и насколько неуместна на людях моя реакция, слезы - градом, а внутри такая пустота и отчаяние…  А потом внимание снова переключалось на дела насущные, и я опять уже была в другой Персоне, вполне нормальной,  склонной видеть в жизни весь ее идиотизм и иронизировать над собой.

Мы пекли  с Машей пироги – с картошкой и грибами, с рисом, овощами и куриным мясом (мой творческий изыск, изготовленный из того, что было в доме на обед), из яблочного джема, мною же сваренного из наших яблок. Дрожжи не подошли, пироги на этот раз получились тощими, но все равно вкусными. А еще я варила вкусные борщи, готовила курицу или тушеное мясо, сама квасила капусту и кормила Машу. Готовка доставляла мне удовольствие – я была не скована ни критикой, ни мыслью, что никто мою пищу не оценит и не назовет ее несъедобным месивом, наоборот, Маша все ела с удовольствием, а мне самой было удивительно, что я чего-то могла. Пока, правда, немногое. Но наступала пора  штурмовать вершины.

Меня очень беспокоил Ириска. У него стала сваленная, всклокоченная шерсть, которую он категорически не давал выстригать, он похудел, целый день спал или выл, как мартовский кот, противным голосом, ел только по вечерам или ночью. А у него стали глаза огромные, осмысленные, блестящие, вполне здоровые и ясные глаза, несмотря на то, что во всем остальном у него был вид старого кота, которого мне было безумно жалко и  страшно потерять. Но в то же время я не выносила, когда он выл без видимой для меня причины, курлыча надрывно и тягостно. На мамину кровать он не ложился, но большую часть времени проводил в ее комнате. Мне было обидно, что он меня не любил так, как любил маму, хотя теперь его кормила я, грела молоко, ласкала. А еще говорят, что кошки неверные животные!

Погода стояла странная. Весь месяц - плюс два, днем - мокрый дождь, ночью – снег, но температура не ниже -5, вся рождественская неделя и предстоящее крещенье проходило  в таком странном обрамлении. Нечто подобное мы имели, кажется, в зиму 89-го, когда мы еще дружили с Галей Патрахиной. А сейчас я уже в третий раз пытаюсь выйти с ней на контакт, она этому была на словах рада, но конкретно о встрече со мной не говорила. Я тоже не хотела себя навязывать. В Галиных словах прозвучало, что она долгое время находилась в состоянии, когда у нее «не было душевного равновесия, оттого не могла нести радость». Я вспомнила, что она всегда старалась вести себя как протестантский христианин – с внешним выражением радости на лице, даже когда говорила о своих невзгодах. А я этого не понимаю. Друзья не только для того, чтоб играть с ними в «радость», иногда нужно и пожаловаться, выплакать вместе или просто обозначить свои проблемы. Мне тягостно с Наташей Семеновой, потому что она всегда отрицательна, всегда жалуется на судьбу, но, наверное, так же тягостно было бы с человеком, который всячески  пытается постоянно изображать  из себя довольного судьбой и излучающего любовь к ближнему. Это другая крайность. Я с Галей после всего случившегося хотела поделиться опытом страданий, а не опытом радости. А нужно ли? Может она была права, что не рвалась со мной встретиться?

Мой первый день Рождения без мамы прошел  хорошо. На работе меня поздравили стандартно, но в то же время тепло, вручили букет лилий, конверт с деньгами, наговорили много добрых слов. А отдел ограничился словесным поздравлением. Анатолий Александрович Комаров  снова обследовался в госпитале – он в последние дни особенно плохо выглядел и плохо себя чувствовал, но даже из госпиталя он нашел время и желание дважды позвонить мне по трубке, чтобы поздравить. Еще раз убедилась в том, насколько горе и тяжелая болезнь делает людей лучше, добрей, душевнее.

 Кисонька, как оказалось, вообще накануне не помнила о предстоящем событии и узнала о нем случайно благодаря моему вопросу о том, где лучше купить торт. Выводы о ней я сделала давно – дни рождения нужных ей мужиков и полезных по работе женщин она помнила всегда. Ну и ладно.

Дома мы с Машей наготовили много вкусного, я с воскресения напекла пирогов. Пришли Октябрина и Фаина. Очень славно посидели. Было много звонков друзей – от Гали Шибут, Тани Шипилиной, Вероники, Саши Балашова, Валеры Корякова, Наташи Семеновой, Регины и даже Саша Бесхлебный позвонил. Он, по словам Маши, долго не объявлялся, потому что «приревновал» Машу к ее друзьям, с которыми они вместе провели новогоднюю ночь. Спрашивается, что мешало ему их заменить или влиться в их компанию? Какое-то детское объяснение. Скорее всего, он боялся сделать действие, которое не понравилось бы его бывшей жене, у которой он до сих пор квартировался,  вот нашел для объяснения первую попавшуюся причину. Даже не позвонил Маше ни разу. А как только начались занятия в школе, по средам (в его свободный день) он снова начал к ней приставать и пичкать ее неизменными апельсинами. Я была с мамой солидарна – он не просто лодырь, но и не мужик вообще. Как привык бездельничать, сидя на шее у жены, так и продолжал играть в удобную игру под красивым названием «Я на себе поставил крест».

А мы с Машей всерьез занялись поиском работы. Запустили резюме в Интернет, Маша приходила ко мне на работу познакомиться с нашей кадровичкой Мариной Строгой – она надавала ей ценных советов, как вести себя на собеседовании, на что обращать внимание. Маша искала на вакансию офис-менеджера, секретаря в разных приличных фирмах и каждый вечер ходила на «кастинги». Пока ничего приличного не попадалось: там, куда брали, фирмы не внушали мне особого доверия, а на места, которые нравились нам, находились другие соискатели.

По ходу дела я поняла, что, чтоб уверенно искать хорошее место, надо дополнительно подстраховаться твердыми знаниями, и потому  устроила дочь в «Высшую школу Бухгалтерского аудита» на практический курс «1С – торговля, склад» за приемлемую сумму – 1350 руб. «Корочки» там давали  приличные, с такими проще устроиться на хорошую работу, да и знания пригодятся. А заодно накупила ей книг по делопроизводству и секретарскому делу – она их читала и самостоятельно осваивала дома на компьютере.  Я Машей искренне гордилась – она  всегда была у меня умницей!

В начале февраля Бесхлебный уволился из 508 школы Маша, как водится, мне ничего не сообщила, пока я сама не вывела ее на разговор. Саша устроился менеджером по рекламе в незнакомую мне  фирму ЗАО «Фонд-Металл» возле Финляндского вокзала. На испытательный срок дали скромный оклад - 8000 руб. Но это хорошо, я была рада, что он хоть как-то зашевелился!

30 января на кладбище мы принимали новый памятник. Погода снова, как в день похорон, стояла дивная – белый снег, яркое солнце. Памятник мне не понравился – выглядел он бедно, даже хуже, чем прежняя бабушкина колонка. Впрочем, я не озабочена возведением могильных монументов и не считаю их предметом гордости,  равно как и доказательством любви к умершим. Купили искусственных цветов – фиолетовых хризантем, убрали могилу. Зашли в часовню. Сороковой день пришелся на 27 января – на 60-илетие снятия блокады. Мама хоть и не на этом свете, но все же застала этот праздник… Мистика какая-то! И еще я подумала – жизнь у нее началась в голоде, голодом и закончилась…

                *    *    *

Как ни в чем не бывало, я позвонила Олегу. Говорил в основном он – пересказывал новости на йоге в характерной для него манере – кто ходит, и что делали. Мне гораздо больше были интереснее узнать, что нового рассказал Сергей на занятиях. Но Олег, видимо, их не слышит или не запоминает его лекций, у него какой-то другой принцип «новостей» - мелочно-бытовой, формальный. Слушать его мне было скучно, хотя я была рада, что наши отношения возобновились. 

На йоге я не появлялась почти полгода. Впервые за свою жизнь, я покаялась на исповеди в храме в том, что поклонялась другим богам. Но искренним  ли было это покаяние? Снова необходимо  сделать отступление. 

С недавних пор по телевизионному каналу ОТВ шел показ передач христианской церкви «Миссия Благая Весть». Приведу некоторые оценки из Интернета ее деятельности.

"Миссия Благая Весть" это религиозная община,  входящая в движение "Евангельские Христиане в Духе Апостолов". Они же пятидесятники - единственники, просто  единственники или смородинцы (по фамилии их основателя, петербуржца). Движение зародилось в начале 20 века, в США. Конкретной датой рождения этой ереси можно назвать 15 апреля 1913 года. Чуть позже это же движение появилось и в России, в Петербурге, откуда распространилась в основном на Северо-Западе России. Основным отличием от христианства является их вера в то, что Бог не имеет никаких личностных различий и просто проявляет себя в том или ином лице Троицы. Непосредственно "Миссия Благая весть" образовалась в период примерно с середины 90-х годов прошлого века и окончательно оформилась к 2002 году. Краткая история ее появления такова. Официальным епископом Евангельских Христиан в Духе Апостолов с 1985 года был Дмитрий Леонтьевич Шатров (потомок Смородина), после его смерти в 2002 году движение распалось на ряд конкурирующих между собой общин, под руководством его родственников. Дмитрию Шатрову вместе со своей сестрой Ольгой Голиковой удалось захватить самое крупное приобретение общины - здание кинотеатра "Русь" возле метро Пионерская, в 1991 году переданное общине распоряжением мэра Собчака. Остальным Шатровым досталось значительно меньше из общего имущества, Василию Шатрову - старый молитвенный дом в Парголово, а старшему  брату Дмитрия - Виктору Шатрову вообще ничего, он  арендует для сбора своей общины помещения у адвентистов 7-го дня на пр. Мориса Тореза.

Теперь непосредственно о самой религиозной практике, применяемой в общине «Миссия Благая Весть». Анализируя ее, можно сказать, что Миссия застряла где-то примерно посередине между традиционным исповеданием веры пятидесятников - единственнников и неохаризматами. «Миссия Благая Весть» восприняла многие харизматические идеи, в частности "Теорию преуспевания" заключающеюся в том, что стоит уверовать во Христа, как квартира, ковер и телевизор, а так же машина с гаражом приложатся чуть ли не автоматически».

Наперекор негативной интернетовской характеристике этой церкви, я слушаю их телепередачи с удовольствием. За исключением несимпатичной мне манере чтения проповедей пастора Дмитрия Шатрова (с западнической экзальтацией и с использованием современного эстрадного исполнения религиозных песен), мне симпатично их толкование христианской доктрины. Оно основано на словах Библии, но совершенно отличается от того, как это же преподносится в православных храмах. В последних современная одежда, модный современный лексикон и косметика на лице проповедника показались бы неуместной. Так же как и песнопения, ничем не отличающиеся по форме от современной светской музыки. Но главное не это, это – внешняя форма и дело привычки. Почему, собственно, мы должны в храме быть в одной роли, а в жизни в другой? Меня коробит их западный налет, но умом я принимаю возможность этого быть. Главное отличие – в толковании Библии, и оно мне нравится больше, чем православное.

Православие в своих проповедях на первый план всегда ставит нашу греховность перед Богом и, надо и не надо, любит употреблять «раб Божий» и «убоись Бога». А ведь суть христианства – не страх и не покорность перед судьбой, а любовь и милосердие. Шатровы постоянно подчеркивают: «Бог нас любит, он уже простил нас, выбрав смерть на кресте, он совершил это за нас и ради нас». Все  несчастья не от Бога, и даже не от нашей кармы, а от Сатаны, а выбор делаем мы сами, поскольку Бог дал нам свободу выбора. Достаточно выбрать Бога - раскаяться не столько в своих грехах, сколько в своем неверии в него и в его любовь и поддержку, и мы будем свободны от греха, от своих пороков и даже от своей проклятой судьбы. Мы сами выбираем путь тьмы неверием в собственную божественную природу и в милосердие Бога. Бог совсем не хочет для нас страданий, болезни, смерти, это мы строим страдания своими мыслями и своим неверием в Него. (Как это похоже на мысли, изложенные в книгах Тихоплавов, только язык другой!) 

Свалившиеся на меня горести года Касьяна неожиданно повернули мое сознание от буддисткой погруженности в постулат «Жизнь есть страдание» в поиск какой-то защиты и помощи свыше. «Благая Весть» при всей ее ереси, давала надежду, православие тоже призывало к покаянию в неверии и внедряло в мое создание новый и непривычный мне образ Бога Спасителя. Не вершителя кармы, мною же создаваемой, а именно Спасителя, несмотря на наличие моих грехов, в которых мне было необходимо только лишь искренне раскаяться.

Православное Рождество, завершавшее череду моих тяжелых жизненных перемен,  привлекло мое внимание к известному отрывку из Закона Божьего по случаю Рождества. «Из далекой страны с востока отправились в Вифлеем волхвы. Волхвами или мудрецами назывались ученые люди, которые занимались наблюдением и изучением звезд. Увидев на небе новую звезду, они сразу поняли, что ожидаемый Царь родился, и пошли ему поклониться. …Взглянув на младенца, они поклонились ему до земли и поднесли дары: золото – как Царю, ладан – как Богу и Первосвященнику, и смирну – как человеку, который должен умереть – Спасителю».

Во времена до моего недавнего  покаяния в своей приверженности другим учениям, я всегда выбирала для себя путь Волхвов – путь мудрецов, владеющих в первую очередь знанием, а не верой, то есть тех, кто пытается собственными силами отмыть нами же приобретенную карму, самим рассчитаться по своим долгам и только после этого  придти к Творцу, принеся ему свои дары. Какие дары я готова была принести? Злато – то есть материальную жертву, включающую не только и не столько деньги, сколько телесную практику усилия и терпения – все то, что принято преподносить Царю. И еще Ладан – то, что приносят Учителю - священнику или Богу-Личности. Ту личность  (Школу, Учение) которым я служила и чью практику исповедовала, я обычно возводила в ранг бога того или иного уровня, вернее, начинала  рассматривать его в качестве  своего Духовного учителя. И это было правильно. Приверженность включает в себя способность отдавать и способность признавать высший авторитет того, кому жертвуешь. Но Волхвы из Евангельского сюжета принесли Иисусу еще один дар, весьма необычный для моего привычного понимания – смирну.  Смирну используют для умащения тела мертвого человека. Волхвы принесли свой дар тому, кто должен был умереть в человеческом теле как личность и через это стать Спасителем. Смерть – это не процесс уничтожения, это процесс трансформации. Смерть – преображение ради приобретения чего-то нового. Умирающий Бог воскресает, чтобы спасти других, в противном случае его смерть бессмысленна: у него и так есть полнота собственного существования, иначе он не был бы Богом.

 Ипостась Спасителя – мало знакомая для меня ипостась Бога. Восточная религия приучает надеяться на себя и рассматривать свои грехи как упущения, за которые нам придется платить. Православие в отличие от Востока, уповает на милость Бога, который может взять на себя наши грехи, но постоянно подчеркивает необходимость и неизбежность страдания, которые нас очищают и вразумляют. «Если Бог посылает страдания – значит, он любит нас». Православие прежде всего видит в Боге Царя и Первосвященника. А эта протестантская церковь, возглавляемая хорошо образованными, очень неглупыми, читающими и вполне современными молодыми людьми, на первый план выдвинула третью ипостась  Бога – Спаситель. Бог желает нам счастья, мы не должны страдать, мы уже спасены, спасены им во времена его пришествия к людям, и ничего не должны, ибо именно чувства страха, вины и долга строят темный мир, отдают нас во власть сатаны, лишают нас свободы. Мы должны выбирать для себя счастье, а не страдания, и этого хочет Бог. Несколько неожиданно, да? Первое, что нам надо сделать, утверждает «Благая Весть», это  отречься от проклятья, возложенного на нас не Богом, а Сатаной, и довериться Спасителю. Довериться, значит поверить, что мы прощены и уже им любимы. Если мы в это не верим, значит, не верим в Него, значит,  сами обрекаем себя на то, что имеем. Но вера в то, что мы прощены, автоматически заставляет нас прощать и любить других. Если сам Бог простил грехи всем людям, то как можем мы осуждать  других и гневаться?

Бог простил нас, несмотря на слабость нашей природы. Человек всегда льстит себе, думая, что способен изменить себя по существу. Может быть, только пройдя через большие страдания и набив себе слишком большие шишки, мы сможем что-то поломать в своем характере и измениться. Я, как была смолоду «стальной пружинкой», так ею и осталась. Легко поддаюсь всяческим внешним влияниям, но постоянно возвращаюсь в исходное состояние, поколебавшись, подобно пружине, между противоположными полюсами.  Все новое я воспринимаю с возражением, с тем большим, чем сильнее на меня давят. Спустя некоторое время неожиданно для себя уступаю и начинаю делать  по чужому совету или мнению, потом, потеряв первоначальный импульс, перестаю следовать этой указке и даже могу назло сделать наоборот, еще позже - забываю и то и другое, и с удовольствием возвращаюсь к своим прежним привычкам и принципам. Другие в подобных ситуациях или никогда не уступают и могут разбиться при слишком большом давлении (человек – «чугун»), либо медленно, неохотно  уступают, но надолго сохраняют новую форму – поддаются «ковке» (человек –«медь»).

Я очень часто впадаю в пессимизм, который сменяется у меня непредсказуемым подъемом энергии и инициативы, что так же быстро спадает на нет. Во мне всегда одновременно живут две противоположные личности. Это очень мучительно. Сейчас я, например, опять нахожусь в состоянии «Больной» - я скована в речи, в движениях, в способности легко и непринужденно говорить с окружающими. Все, что не сделаю, выглядит неуклюже, неуместно, нелогично или невнятно. Бирюк бирюком. Со стороны -молчаливая и одновременно болтливая, неуравновешенная баба, которая никому не нужна. Это не мироощущение, это – факт.

Прошло два месяца со дня моего выхода в отпуск, совпавшего с резким ухудшением здоровья мамы. Эти дни были очень тяжелыми и, одновременно, они были наполнены смыслом – пусть дьявольским, но смыслом. В экстремальных ситуациях я становлюсь сильнее и увереннее. Я оказалась хорошей сиделкой и любящей дочерью, какой не была в хорошие дни. Одновременно с этим во мне жило и эгоистическое раздражение «Я больше не могу, когда же это кончится!». Я боялась, что все действительно кончится, закрывала глаза на очевидное, но ждала этого конца. Ожидание ужаса страшнее самого ужаса. Кончилось. И в этой ситуации я снова была деятельна и умела. Снова в жизни появился  смысл – исполнить свой долг перед мамой достойно. Сейчас его нет. Все позади. И лучшее, и худшее.

Настроение меняется мгновенно – стоит появиться в уме жалостливой мысли о себе - слезы выступают мгновенно, я неадекватна, я превращаюсь в маленького зареванного сопливого ребенка, готового рыдать в голос на всю улицу. Залетит другая мысль или возникнет необходимость как-то ответить на внешний раздражитель – я могу и схохмить, и что-то предпринять активнее и лучше многих «созерцателей».

Лучше всего  в такие минуты душевности слабости и в приступах жалости к себе мне разозлиться на кого-то или что-то, чтобы  погасить свою отрицательность в активных действиях. Например, разораться на кота – плохо выглядящего (старого), эгоистически устроенного (такова их кошачья природа), вредного и наглого. Мы любим выдавать желаемое за действительное и одухотворять своих котов – их преданность, любовь, ум. Мне хочется считать, что Ириска страдает по маме и оттого стал так часто и противно орать, изображая своим голосом «калмыцкое горловое пение». Это не кошачье мяуканье, это переливы мартовского кота на крыше, это завывание ветра в трубе, вопль, но не кошачье мяуканье. Ириска прекрасно знает, как я не люблю такое его поведение, особенно в 6 утра, когда мне еще рано вставать на работу, и мгновенно прячется от меня в темных коридорах. Попробуй поймать черную кошку в темной комнате, когда ты еще не проснулась! Я все думаю, что он зовет маму, тоскует, но факты упрямо доказывают, что он просто требует сырой печенки  (от которой у него потом понос), а вареную печенку он есть не желает. Сытно и вкусно накормленный, он маму не ищет. И я ору на него, не лучше Ириски, бешусь и машу полотенцем, которым не могу и не хочу в него попасть, ору и бессильно плачу. Одновременно мне его жаль до слез – старого, родного, вредного. Все к старости становятся хуже, и нам нужно много терпения, чтобы прощать и любить. Нам приятно думать, что Бог прощает нас, а сами так легко срываемся в гнев и отчаянье и превращаемся в бессознательное животное.

О мертвых либо хорошо, либо никак. Это я знаю. Но во мне живут две личности. Одна чувствует себя потерянной и несчастной. Ей еще страшно сказать себе, что больше нет на земле ее двойника – мамы, единственного человека, с которым мы так во многом были похожи. От того и ругались, что были похожи – понимали и знали друг друга насквозь, включая и слабости. Оттого и умели жалить в самое больное место, точно в цель. Другая моя личность радуется (…?) непривычной свободе. Она впервые за пять десятков лет получила право быть в доме хозяйкой, женщиной. Она учится новому для нее делу – готовке, и ей это безумно нравится. И по привычке она по прежнему чувствует внутренний страх, что ее непременно осудят за не туда положенную утварь, за сделанную не так перестановку посуды, за не так приготовленное блюдо и или за вкус, который ей – маме,  неприятен, несмотря на то, что приятен мне и не вызывает никаких вопросов у Маши. И я вздыхаю с облегчением, но мой страх уже беспочвенен, что я могу себе позволить быть хозяйкой в доме, принимая решения и беря на себя ответственность.

Однажды в голове прокрутилась дикая фантазия (мы постоянно что-то творим в своем воображении, занимаясь «словомешалкой», по меткому выражению Свияша), что живая мама снова сейчас войдет на кухню… И я не обрадовалась. Это  означало, что опять все самое страшное будет впереди, а не позади, как сейчас, снова впереди окажется этот неизбежный период болезненного ухода из жизни и привыкания к новому состоянию.  Снова у Маши не будет своего угла, снова она окажется меж двух огней – мы всегда ругались, собираясь втроем, но прекрасно ладили, оставаясь по паре, при любом сочетании пар.

Мне стало страшно. Любила ли я маму? Не была ли она моим мучителем столько лет? Но разве не она была все эти годы и самым близким мне человеком, сделавшим  меня во всех отношениях? Больше, чем  ее, я любила только бабушку, а сейчас люблю дочь. Я не могу ответить на этот вопрос, потому что и «да», и «нет» будут одинаковой ложью.

Я ни на один вопрос в жизни сейчас не могу дать один определенный ответ. Чем больше живу, тем меньше могу дать. Как у китайцев, у которых нет «Да и Нет», но всегда - «И Да и Нет одновременно». Наверное, я погружаюсь в ДАО, из которого когда-то пришла в этот мир и в котором когда-то растворюсь снова. Увы, это еще не признак наступления мудрости, хотя  еще и не маразм. Это  просто  наблюдение.