09-21. О времени и о себе

Сегодня зашла во двор дома 4 по Апраксину переулку, в котором я родилась. Зашла впервые за много лет, ибо арка во двор была много лет забита, а дом многократно перестраивался под разные нужды, до сих пор в нем никто не живет. С этим удивительным по красоте доходным домом старого Петербурга связано так много воспоминаний моего детства. Сюда, в 11 метровую комнатку, отделенную от коридора временной перегородкой, мои мама и бабушка въехали в 1932г, подселившись к семье бабушкиного брата Ивана Гавриловича и его жены Марии Иосифовны, в честь которой назвали ее правнучку - мою дочь. В этом доме мои родители прожили всю ленинградскую блокаду, сюда же они вернулись после войны, сюда принесли меня из родильного дома. Проходя по делам работы мимо знакомой арки, я заметила, что она открыта, и вошла. Вместо живущего в памяти двора-колодца, который я наблюдала из нашего единственного, но очень большого, нестандартного по размерам и архитектуре окна в возрасте до 4-х лет, взору открылось достаточно дурацкое кафе на открытом воздухе. То есть асфальт двора уложили кафельными плитками, вплоть до второго этажа разрисовали стены и поставили столики и стулья под огромными тентами. В этом чуждом мне и нелепом архитектурном наросте была единственная прелесть – стоило поднять глаза вверх, как взору открывались знакомые стены двора колодца моего детства, а справа от входа в арку – то самое, трехстворчатое окно нашей комнаты, каких больше нигде уже не увидишь.

Сразу за домом 4 вход в ныне организовавшийся вещевой рынок – Апраксин двор. Здесь достаточно дешево можно купить, починить, примерить, приобрести и одеть на себя практически все. Старые одно и двухэтажные домики рынка еще помнят тетю Машу, работавшую там в первые послевоенные годы. Сенная площадь (в мое детство она называлась площадью Мира) тоже неузнаваемо преобразилась. Здесь неподалеку находится Сенной рынок, куда мы с моей бабушкой так часто посещали, еще мы гуляли в Банковском, а позже в другом – Юсуповском садах (в последнем тогда еще стоял уродливый памятник Ленину), между Юсуповским Садом и Сенным рынком находятся корпуса нашего с мамой ЛИИЖТа.. Кроме мамы там еще одним поколением раньше работала моя другая бабушка, бабушка по отцу - Анна Константиновна, портрет которой висел над моей кроваткой в нашей комнате на улице Ломоносова (в родительском доме моего отца). Позже его повесили над родительской кроватью в нашей комнате в доме 72 по каналу Грибоедова. Из памяти выплывают очень яркие, хотя и разрозненные картинки тех мест и острые ощущения меня – той маленькой девочки, которой давно уже нет. Все старые дома в этом районе детства еще стоят, но их фасады обезобразило (с другой точки зрения можно сказать, что отлакировало, обновило) неумолимое время.

Появились современные вывески, отреставрированные и перекрашенные фасады, встроенные новые торговые дома, пустое место на месте взорванного храма, и тут же жалкая современная часовенка – знак покаяния перед историей. Рядом с часовенкой невзрачный павильон станции метро, с укороченным козырьком – прежний обваливался, погубив под собой души десятка случайных пассажиров… Наша Садовая с новым асфальтовым покрытием, почти десятилетие находилась в состоянии строительства. На месте памятных с тех, уже совсем недавних времен технических сооружений Метростроя, откуда я принесла домой мешочек синей глины, взятой с глубины, теперь стоят новые торговые павильоны, сменившие деревянные «гнезда разврата», где во времена перестройки можно было дешево купить не особо качественные продукты у частников. Здесь же французский подарок городу к Юбилею – стелла Мира, похожая на рекламный столб, непонятная по содержанию и, на мой взгляд, никоем образом город не украшающая и городу не нужная. Впрочем, все вместе в этом современном облике района Сенной площади достаточно красиво, но не осталось почти ничего из памяти детства, и от того мне не радостно.

Время ассоциируется у меня с жестокой и враждебной мне рекой, смывающей на своем пути прежние постройки, меняющей облик мира и никогда не идущей вспять. Эта река свободно может подмять и даже унести в мир иной и меня. Пока она этого еще не делает, но неизменно обдает меня своим зловонным потоком, заставляет подчиняться ему и несет куда-то в неведомое, в то же время оставаясь на месте, – движение скорее кажущееся, чем реальное, но все равно необратимое. Бег времени, доставляющий мне страдания – иллюзорен, как иллюзорны и сами страдания. От понимания этого, они, впрочем, не становятся меньше.

Что такое время? По определению ученых Козырева, Вейника и Шипова, «Время – это поток информации, пронизывающий всю Вселенную с бесконечно большой скоростью, то есть мгновенно». Время – фундаментальное свойство Вселенского Сознания, того самого, что есть первооснова всего. Сущность нас самих и сущность мира – есть Сознание, материализованная Мысль, а время, как и пространство, является конструкцией сознания. Вселенная в целом и все ее элементы существуют во вселенском времени (в вечности), но каждый элемент ощутимо воспринимает только свое время. Время – это поток информации, а носителем которой являются торсионные поля или поля «кручения».

Н.А. Козырев, выступление которого мне дважды посчастливилось услышать в молодости, исследовал поля, характеризующие поток времени, источниками которого он считал звезды – объекты с большим угловым моментом вращения. По существу, Козырев исследовал торсионные поля, но в другой терминологии – в терминологии времени. Впрочем, подробнее обо всех идеях, пусть частично и знакомых мне, но очень удачно, связно и интересно обобщенных в книгах Тихоплавов.

                *    *    *

Мне позвонила Вероника. Впервые за много лет я поговорила с ней искренне – вылила на нее свои страдания, и неожиданно стало легче.  Мне очень не хватает подруги. А если быть точнее – жилетки, в которую можно выплакаться и для которой я готова сама стать подобной жилеткой. Мы все знаем, как надо вести себя правильно, какие мысли выражать, а какие убивать в себе на корню. Какое-то время мы живем правильно, но рано или поздно наше внутреннее пространство взрывается от этой правильности, и мы позволяем себе стать самими собою, отчего  становится легче. Не мне судить, насколько это разумно.

У Вероники тоже не все шло гладко – и мама, пережившая тяжелую операцию, находилась в состоянии не  лучшем, чем моя, и муж Валера, который, оказывается, в 2002г вновь сорвался на пьянку, сел в этом состоянии за руль и разбил машину. И еще – дочь Оксана, которая не всегда ее понимает. И собственное нездоровье. Единственное ее хорошее состоит в том, что  она не одна, Валера по большому счету ей опора и помощник, и он прекрасно ладит с ее мамой, что бывает редко, это действительно подарок судьбы. Вероника привыкла держать груз проблем в себе, ей тоже не с кем поделиться – дочь не поймет, мама – уже не в том состоянии, чтоб брать на себя эту ношу, так что же я грешу, жалуясь на судьбу? Нам дается лишь то, что мы можем и должны вынести. Я все-таки ужасно эгоистична: все время хочу найти  особой любви, понимания, помощи, а сама…
 
Хватит самокритики. В памяти всплыло мое возвращение из Пери в прошлые выходные. 

Перед выходом, услышав голос Лидии Владимировны, я зашла к ней пообщаться. У нее вроде бы обнаружили рак, о котором она знает, поскольку недавно вернулась из больницы. Но, несмотря на это,  у нее есть желание часто приезжать в Пери. Лидия платит деньги и нанимает водителя.  Выглядит она не хуже, чем в прошлом году, а ее настрой мне нравится. То организует починку крыльца, то ремонт крыши у Аннушкиного дома, то ягоды собирает – на вино, которое планирует поставить. Вот так и надо жить. Всегда смотреть на жизнь с оптимизмом. Как Вероникина соседка по даче -  мать-одиночка 38-и  лет, попавшая в автомобильную аварию и перенесшая 4 тяжелых операции, во время последней из которых умерла ее мать. Женщина осталась одна с шестнадцатилетним сыном, без помощников на даче. Она толстуха, передвигается пока еще только на костылях, но продолжает мыслить  позитивно и, как может, выкручивается: распродает косметику, вовлекая в это других, а недавно дала в Интернете объявление: «Молодая, приятная женщина на костылях хочет познакомиться с мужчиной на колесах».

 А может и мне написать в Интернет? «Замотанная петербурженка с чувством юмора, богатым прошлым и заброшенным дачным участком мечтает найти родственную душу от 50,  желательно  с руками и на колесах».

Но я опять отклонилась от темы. Надвигалась гроза. Весь день парило, температура до +29, одежда липла к телу. Спину после чистки дорожек и сбора земляники  ломило уже достаточно сильно для того, чтобы только от одной мысли о необходимости нагнуться и  завязать шнурки на кроссовках  лицо сворачивала гримаса страдания.

Как я выяснила из разговора с Вероникой, родственников у которой куда больше, чем у меня, у нее на даче  земляники нет («выродилась»), а  Вероника даже не знает, что ее нужно периодически омолаживать, подсаживать и корчевать, яблоней тоже нет (яблони сами, то есть без ежегодного ухода,  в нашей болотистой почве вообще-то не растут!), картошку они не сажают. Артрит колена мешает ей сейчас не только ходить пешком, но даже из машины она вылезает с трудом. В голову пришла мысль: а не будь у нее машины, может быть, и артрита бы не было? Может быть, меня физическая нагрузка спасает, а не калечит?

Итак, надвигалась гроза, и, наконец, становилось прохладнее. Слева уже все небо было черным, в лесу громыхали раскаты, справа еще светило солнце. Мама всю жизнь боялась грозы, я почему-то нет. Мне нравится наблюдать за грозовым небом, слушать гром, даже молния вызывает во мне не столько страх, сколько мистическое ощущение неведомого и вечного, присутствующего вокруг нас. Потом стало совсем темно, - как при входе в Юпшарское ущелье,  почему-то подумалось мне. Мимо вереницами проносились пустые машины возвращающихся в город дачников. Никому в голову не приходило предложить мне доехать с ними хотя бы до шоссе. Другие времена, другие понятия. Вот свалить прямо на обочину лесной дороги мешки с бытовыми отходами, которые издавна  мы  сжигали или  закапывали каждый на своем участке, – это было  современно. Вспомнилась фраза моей дочери – типично коряковская: «будь у меня своя машина, я бы никого не подсаживала – салон испачкают, и  неизвестно, кого посадишь…». А в моем детстве почти всегда подвозили, хотя и владельцев машин было меньше, и приобретались они с большим трудом…

Начал накрапывать дождь, я открыла зонт. На электричку успела удачно – прибежала на перрон чуть-чуть до нее, вошла в вагон без особых проблем, хотя до меня, оказывается, 40 минут не было поезда. В Токсово и в Кавгалово народ под проливным дождем стоял на платформе плотной стеной – в вагон уже было не втиснуться.

 Зачем я все это пишу? Вроде бы совершенно случайные, ничего не значащие зарисовки, красивые пейзажи малой Родины и обидные плевки на их поверхности. Может, это просто  пристрастие давнего графомана?

 В поезде было жарко. Не то слово – одежда мокрая от дождя, от испарений человеческих тел, духоты, которую сидящие возле окон пассажиры почему-то поддерживали их неоткрыванием. Полчаса мучений и я в Девяткино. В этом году наконец-то открыли заблокированную на 10 лет линию  размыва между станциями «Площадь Мужества» и «Лесная», и мой путь с дачи теперь заканчивается в Девяткино. Из вагонов, как из откупоренной бутылки с шампанским, потек народ. Я встала в сторонку – пусть схлынет толпа, опустеет перрон, толкаться у турникетов метро было выше моих сил. Со стороны проплывающее мимо меня скопище народа выглядело отвратительно. Влажные, красные лица, больше похожие на звериные хари, в руках поклажа и бутылки с пивом, жующие рты, лишенные какой-либо мысли глаза, но при этом довольные – удовлетворенные жизнью. В этот жаркий июльский день домой возвращались не те, кого я встречала в поездах в холодную весну – не хлопотливые труженики дачных участков, а «гости», приезжавшие на выходной оттянуться: накупаться, отъесться не политых их потом ягод, попить пивца и расслабиться. Труженики тоже были в этой толпе, но они в глаза не бросались. Сытое, тупое стадо возвращалось в свой хлев – до следующего выгула. Самая зажиревшая часть  стада в это же самое время еще просиживала в салонах автомобилей, застрявших в пробках на шоссе, слушая  бухающие, тупые ритмы радиоприемников своих иномарок, из открытых окон которых они выбрасывали на асфальт бутылки и вытряхивали крошки съеденных  по дороге  припасов. Слава богу, мы с ними прибыли в город на  разных транспортных средствах.

Я со стороны, едва ли выглядела лучше. Та же красная, потная морда, тот же озверевший от скученности существования взгляд, в котором не наблюдалось радости от подаренного нам бытия, которую ожидает от нас Господь. И во мне жила совершенно неуместная, ничем неоправданная ненависть ко всяческим отдыхающим на курортах бездельникам, всяческим пассажирам наглых иномарок, не признающих никаких правил не только дорожного движения, но проживания. Ревность и зависть – не лучшие чувства. И не созидательные.  Буддизм говорит, что у тех, кто живет легко и приятно, большие заслуги. А у меня они кончились еще в той жизни. Ну и ладно.