Гений

Плиний Лукреций Грах проснулся в дурном расположении духа. Изнуряющая жара, с мало освежающим влажным теплым и едва заметным ветром стояла на Апеннинах уже вторую неделю. Проснулся весь в  собственном липком несвежем холодном поту, и это сочетание липкого нездорового запаха и зноя было еще одним отвратительным противоречием. Первое из отвратительных, и, пожалуй, самое неприятное, состояло в том, что ему в пятый раз предстояло читать свою поэму «Кесарь» на предстоящей инаугурационной церемонии.
Сама по себе, по мнению, самого автора, она была не плоха и не хороша, хотя конечно, как литературный труд была вполне пристойна. Противоречие было не в этом. Плиний сочинил ее в свои 16 лет, а ныне ему 66, и чтение своих же собственных юношеских стихов его отнюдь не веселило.
Возраст… Нет,  Плиний и в юности был не идиот, и понимал, что Кесаря можно и нужно славить, на то он и Император. Другое дело, что условно божественное происхождение, явно не сочеталось с их деловыми качествами. Хвала Богам, мелькнула у него мысль, что я не историк, и мне не нужно, копаясь в пыльных архивах выискивать связь пробабки или пропродедки чествуемого с Богом войны и мощи - Марсом, или Богиней мудрости и наук - Минревой… Изыщется и без него, кого-кого, а полк гробокопателей несуществующих доблестей и мифических подвигов растет и множится от кесаря к кесарю… Среди них даже попадаются достойные, которые действительно читают старинные пергаменты, докапываются до истины, но они тихи и незаметны. А их труды? Кому они нужны в Империи, если родственники подлинных героев канули в Лету, вечную реку забвения? Да и у молодых героев, чаще всего не успело остаться ни вдов, ни детей - кому же их оплакивать? Народу? Потомкам?  Но даже если и так, о них ни кто не узнает! Да, да! Пока какой-нибудь словоблуд не воспоет их в праздничной оде. Но где же сейчас отыщешь приличного, почитающего память героев словоблуда? Поэта, тем более, эти вообще рождаются когда Богам угодно… А когда им угодно, разве в какой-то книге написано?
Так, мысленно брюзжа, Плиний встал с ложа, сделал несколько глотков родниковой, но теплой воды и, обув незамысловатые сандалии, побрел в сторону глубины двора дабы опорожнить свои внутренности от лишней влаги, и не только…
Вторую неделю Плиния мучал запор. Еда не радовала. В рот ничего не лезло, желудок и так не переваривал уже съеденное.
Расположившись поудобнее, и настроившись на мучительно долгую процедуру естественного очищения кишечника, Плиний продолжил свои желчные измышления про себя же самого и свою поэму «Кесарь».
Будучи по сути еще мальчишкой, но уже бойко и бегло владеющим грамотой и словом, он, сын Лукреция - градоначальника среднего провинциального городка, скуки ради решил восславить Кесаря. Уже тогда, он смекалисто понимал, что правящий теперь империей Цитроний, так же похож на Юлия Гая Цезаря, как ночной горшок на этрусскую вазу. Но… Все же нет, и не будет власти на земле выше императорской. А Боги, в жизнь человеческую вмешиваются не часто, да и то не в каждую… А потому он решил восславить Кесаря, как такового, как некий идеально - собирательный образ доблести, мужества и славы! И нужно признать, что юной пылкой душе молодого поэта это удалось. Сейчас бы Плиний, как ни кряхтел бы, но не смог найти в своем богатом лексиконе таких ярких сочных слов восхваления величию власти, воинским доблестям и державной мудрости, потому что за все свои 66 лет так и не увидел своими глазами проявления ни первого, ни последнего…
Он даже ездил на войну, в далекую провинцию, где когорты доблестных центурионов преследовали орды воинственных дикарей, но кроме крови и дикости, и множества смертей он не увидел в войне ничего интересного. Написав несколько средних по качеству од, связанных с завоеваниями Империи, он отбыл восвояси, похерив свою же юношескую мечту обрести реального Героя для воспевания мужества и доблести…
Оставалось только любовь к словам, к звуку, к самому звучанию языка и человеческой речи, да неясные смыслы разрозненных философий бродивших в его уже седой голове. Напишу ли, что-то достойное? То, что прочтут потомки и не поморщатся? Бог весть, подумал Плиний, весь сморщившись в момент долгожданного извержения собственного кишечника…
Облегчившись и тщательно помывшись, он надел свежую тогу…
В утренний час домочадцы еще спали, и он был этому несказанно рад, поскольку его уже раздражало, безосновательно, беспричинно все, что казалось бы должно только радовать. Например, любимые им внуки… Их светлоголовые лики ему напоминали резвящихся амуров, и даже он поневоле улыбался глядя, как они резвятся гоняясь друг за другом… Но память слабела, и он, к своему ужасу, отмечал что не всегда может вспомнить их имена. Он дряхлел, и по утрам так тяжело и гулко билось его сердце, что он думал частенько - не за горами уже и его встреча с вечностью.
Как он перенесет двух недельную поездку в шумный, многоголосый и необъятный глазу Рим? Сколько лет он в нем не был?. . С прошлой инаугурации?  Со своего прошлого восхваления предыдущего Кесаря? Нет, ездил еще на похороны своего старшего друга, то же известного на всю Империю  поэта Марциала, ловко сочинявшего забавные стихи для театральных представлений и бесконечные оды прекрасным римским матронам, женам высоких чиновников и полководцев, не видевших даже ни одной серьезной войны… Впрочем, знать всегда живет по своим законам, и счастье не в должности или в ее отсутствии, а в достижении или нет личных целей, какими бы они ни были…
Плиний набрал в небольшую корзину фруктов из собственного сада, взял, да, все же взял, на всякий случай пергамент и стило, если все же муза сегодня изволит посетить его, он будет готов и пошел к морю, на каменистый пляж, решив там найти желанную прохладу и обрести душевное успокоение…
Мальчишкой ему повезло. Отец отправил его поэму «Кесарь», указав автора, в виде подарка, к очередному дню рождения Императора. Как государственная бумага, она попала в руки скучающего властелина Империи и угодила ему. Цитроний был человеком хорошо знавшим греческий, любившим литературу и театр, в меру тщеславным и неглупым. Дела Империи шли, как идет неспешный караван от одного промежуточного города к другому, с мелкими дрязгами и происшествиями, с незначительными будничными радостями, а потому нуждались в поиске ярких красок. Прочтенная поэма, дала толчок государственной мысли, и Цитронием был дан приказ соорудить  в Риме величественный монумент Цезарю, основателю Империи, были намечены пышные торжества по случаю какой-то его из побед. На его открытии, в присутствии первых лиц, юный Плиний зачел свой поэтический опус, закончив его под многочисленные одобрительные возгласы и овации публики. Он очень волновался стоя перед реальным Императором, хотя Цитроний и не внушал никому никого священного трепета, а тем более ужаса, но сами по себе пурпурные его одежды, и золото, так и сиявшее на тогах и шеях высшей знати заставляло поэта духовно вибрировать, как будто он читал свои стихи не им, находящимся здесь, а их доблестным и славным предкам, подлинным героям великих и смутных времен и грозных судьбоносных сражений. Плиний не то воображал себе, не то чувствовал, как его слова уходят куда-то в небеса, и они вовсе не пустой звук, а как будто часть какого-то мистического и сокровенного ритуала. И казалось что даже Цезарь, стоящий высоко на пьедестале, внимает ему, сурово, но с одобрением. Да, все же Плинию есть что вспомнить, сказал он сам себе, не без эха гордости.
Каменистая дорожка уже почти привела его к морю, еще пара поворотов и море откроется ему со всем своим бесконечным и необозримым простором…
Он неожиданно замедлил шаг, ему стало нехорошо… Плиний присел на широкий и прогретый еще вчерашним солнцем камень, сердце колотилось с перебоями и невпопад… Чудак, подумал, он про себя, и чего же ты разволновался – неужели тебе так дороги эти воспоминания? Человек тщеславен, ответил Плиний сам себе – да…
Рим! Ну какой сейчас резон вспоминать сколько было потрачено щедрых императорских, а потом и отцовских сестерциев на бесконечные ночные, а порой и дневные оргии в кругу новых и часто кратковременных друзей и еще более мимолетных подруг, сколько раз была прочитана им его ода в домах почтенных прокураторов и высокородных легионеров… Сколько было выпито вина, и как часто его носили на руках восхищенные и возбужденные его словом поклонники. Стоит ли вспоминать тепло и негу почтенных матрон, не упускавшим лукавой возможности поиграть в амуры с пылким юным дарованием?..  К тому же это было не безопасно, у их мужей на поясе висели вовсе не картонные мечи, и в отличие от него они превосходно владели не стилом, а тем, что оставляет свой след на теле раз и навсегда, навечно. Memento more. Он, хвала Богам, помнил.
Он сбежал из Рима через несколько лет, уже изрядно повзрослевший, сбежал под предлогом поиска темы для следующих од, а Цитроний, благоволивший ему, щедро проавансировал его путешествие в сторону провинциальных военных действий.
Известие о смерти Цитрония застало его в гальской глуши, и послужило ему поводом вернуться в Рим, тем более, что и новый кесарь, желал видеть его на своей инаугурации. Смерть Цитрония была такой же заурядной, как и его правление, и причиной стала застарелая подагра и внезапный приступ лихорадки... Однако, пышные похороны, должны были сменить не менее пышные торжества. И снова Плиний читает свои строки, а Цезарь смотрит на него и знать с постамента. Знать отчасти поменялась, но не вся, к нему все благосклонны, строки поэмы уже не привлекают новизной, но они приятны и  уместны к случаю. Еще одна щедрая награда, деньги и лавровый венок, на голову уже повзрослевшего поэта, снова восхваления и пирушки у старых и новых друзей… Ума хватило не растратить все и вернуться к одряхлевшему отцу, помочь ему вести дела и немного скрасить ему старость. Затем еще и  тем, что женившись на миловидной и очаровательной землячке из состоятельного рода побаловал отца лицезрением внуков и внучек…
Умеренность сменила его поэтическую буйность, а семейная жизнь, искусная и страстная жена на долгое время утолила его страсть к творчеству, заменив ее другими приятными заботами и развлечениями. Он уже и сам почти забыл, что он известный поэт, как нового кесаря сменил другой и его вновь вызвали в Рим… Чтение его оды «Кесарь» стало уже какой-то частью государственной церемонии инаугурации, что создало Плинию прочную славу, и положение среди высшей знати Империи, уже все чаще его называли живым гением, и величайшим из поэтов. Он же сам этого громкого восхваления скорее стыдился, поскольку испытывал неловкость за то, что принимал почести к себе, но тому, шестнадцатилетнему.
Пару раз он принимался за нечто эпическое из истории Великой Империи, но ода не шла… Серость окружающей жизни не давала ему нужной искры для вдохновения. К тому же он был на редкость счастлив в семейной жизни, и свет манящих дев и матрон лился на него бестолку, дальнейший сюжет ему был хорошо знаком, а потому заведомо не интересен.
Он засел в архивы, под предлогом изысканий, новый кесарь выплачивал ему ежегодно кругленькую сумму, в надежде на то, что рано или поздно и его в своих стихах увековечит гений. Стихи и оды Плиния регулярно радовали высший свет, но эпического так ничего и не вышло. Потихоньку ретировался опять в сторону семейной жизни, изредка появляясь в Риме, или появляясь на очередной инаугурации. К такому положению дел за 50 лет уже все привыкли… Привык и ты сам, Плиний, сказал он самому себе, уже опустошенно и привычно вздохнув… Ну, что? Два шага и ты у моря…
Море. More… Да в этих образах есть какое-то глубокое извечное родство, подумал он поудобнее рассаживаясь, уже на побережье. Взял из корзины спелый персик, надкусил, сок брызнул вовсе стороны, забрызгав белоснежную тогу, которая так шла к его полностью седой  голове... Не аккуратен, ты Плиний, сказал он опять же сам себе, ну совсем, как мальчишка…
Не спеша достав пергамент и стило, он неуверенно, еще только чувствуя приближающийся поэтический позыв, подумал о своем друге Постуме, и начал набрасывать ему письмо… То самое, которое так часто потом вспоминают любящие стихи гения потомки: «Если выпало в Империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря…»


P.S.
: ) Посвящается собратьям-поэтам, и, конечно, Иосифу Александровичу Бродскому, полностью его гениальный стих цитирую ниже :

Иосиф Бродский
 ПИСЬМА РИМСКОМУ ДРУГУ
 (Из Марциала)
Нынче ветрено и волны с перехлестом.
   Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
   чем наряда перемены у подруги.

Дева тешит до известного предела -
   дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
   ни объятье невозможно, ни измена!

                *

Посылаю тебе, Постум, эти книги
   Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
   Все интриги, вероятно, да обжорство.

Я сижу в своем саду, горит светильник.
   Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных -
   лишь согласное гуденье насекомых.

                *

Здесь лежит купец из Азии. Толковым
   был купцом он - деловит, но незаметен.
Умер быстро: лихорадка. По торговым
   он делам сюда приплыл, а не за этим.

Рядом с ним - легионер, под грубым кварцем.
   Он в сражениях Империю прославил.
Столько раз могли убить! а умер старцем.
   Даже здесь не существует, Постум, правил.

                *

Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
   но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
   лучше жить в глухой провинции у моря.

И от Цезаря далеко, и от вьюги.
   Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники - ворюги?
   Но ворюга мне милей, чем кровопийца.

                *

Этот ливень переждать с тобой, гетера,
   я согласен, но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела
   все равно, что дранку требовать у кровли.

Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
   Чтобы лужу оставлял я, не бывало.
Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,
   он и будет протекать на покрывало.

                *

Вот и прожили мы больше половины.
   Как сказал мне старый раб перед таверной:
"Мы, оглядываясь, видим лишь руины".
   Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.

Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
   Разыщу большой кувшин, воды налью им...
Как там в Ливии, мой Постум,- или где там?
   Неужели до сих пор еще воюем?

                *

Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
   Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще... Недавно стала жрица.
   Жрица, Постум, и общается с богами.

Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
   Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
   и скажу, как называются созвездья.

                *

Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
   долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
   там немного, но на похороны хватит.

Поезжай на вороной своей кобыле
   в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
   чтоб за ту же и оплакивали цену.

                *

Зелень лавра, доходящая до дрожи.
   Дверь распахнутая, пыльное оконце.
Стул покинутый, оставленное ложе.
   Ткань, впитавшая полуденное солнце.

Понт шумит за черной изгородью пиний.
   Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке - Старший Плиний.
   Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.