Весна. Сирень. Диккенс

Когда мой дом, в начале лета, наполняется запахом цветущей буйной сирени, мне часто вспоминается моя первая влюблённость, так радостно, как сирень, расцветавшая, и так же быстро увядшая, словно сорванная с куста и простоявшая неделю в вазе на обеденном столе.
У девушки было удивительное, и редкое имя – Рая. Мы вместе учились в техникуме, но я – на курс старше. Подружились. Целую зиму ходили в кино и на концерты. Я робко держал её за руку, а она всегда смеялась. И смех её был, словно звон колокольчиков. И ещё ямочки на щеках появлялись. И мне было хорошо. А в начале лета, когда пригрело солнышко, она стала надевать короткую юбочку. И когда я гулял с ней по Измайловскому парку, компании молодых парней, при встрече с нами, присвистывали, глядя на неё, а, порой и говорили: «Какая юбочка! А ножки – прямо от плеч!» На что она, ни сколько не смущаясь, отвечала: «Нравится? Копите деньги!» Смелая была девушка. Мне льстило, что у меня такая подруга.
И вот однажды, в начале июня, мы оказались вдвоём в тенистой аллее парка. После долгой прогулки присели на скамейку под огромным кустом сирени. Она притянула к себе тяжёлую ветку, оторвала от неё пахучую гроздь и игриво ударила ею меня по носу. И по аллее опять разнёсся её колокольчатый смех. Другой бы парень на моём месте принял игру, и в пылу восторга попытался бы обнять девушку, или пуще того – поцеловать! А я ни с того, ни с сего вдруг спросил её: «А тебе нравится Диккенс?» Скажу честно, что тёмно-зелёные томики Диккенса тогда заполняли всю мою комнату. И заполняли меня самого. Можно сказать, что я тогда жил им, и его персонажами. Он переполнял меня, и мне хотелось поделиться этим багажом. И мне казалось тогда, что такая интересная (в короткой юбке) девушка, с хорошими оценками по обществоведению и теоретической механике, ответит мне взаимностью, то есть скажет, что тоже любит Домби, что переживает за Копперфилда и обажает Николаса Никльби. Так вот. На мой, под сиренью заданный простой вопрос: «А тебе нравится Диккенс?», Рая ответила: «А кто это?».
Я проводил её тогда, грустный, до дома. И уже не держал за руку. У подъезда она тихонько толкнула меня локтем и произнесла: «Не грусти. Пока!» И ушла.
Честно говоря, я тогда грустил. Но не долго. Ведь у меня был Диккенс. А потом ещё Брэм, Теккерей, Пушкин, Горький, Драйзер. А потом появилась Вика. Но это уже совсем другая история.