В маленькой лаборатории ч. 8 Крачинский

В один прекрасный рабочий день пан Крачинский собирал прецизионный редуктор микропривода и, как всегда в пол уха, слушал джаз из Варшавы. В перерыве между композициями диктор вскользь и даже как-то вроде невпопад заметил, что варшавское радио уже давно объявило конкурс на пополнение своей обширной фонотеки довоенных записей и через три месяца состоится награждение победителей.  И надо же так случиться, возвращаясь с работы, Крачинский вспомнил о загадочных серых дисках в углу подвала бывшей немецкой мастерской. Почему-то они  всегда напоминали о патефоне. Ничего не стоило заглянуть туда и прихватить несколько изрядно помятых блинов. Дома он убедился - это были искореженные останки матриц каких-то граммофонных пластинок.

Это был перст судьбы! Неделю он отмывал в разных растворах следы мрачных европейских десятилетий, сушил матрицы и отмывал вновь. На одной совсем безнадежной – у нее просто не доставало большого сегмента - подбирал терморежимы, способы разгибания и рихтовки. После предварительного выравнивания и планировки  носил матрицы на вакуумный стол и там, стараясь сохранить звуковые дорожки, окончательно их правил. Когда большая часть матриц – шесть штук - стали чистыми и плоскими, он занялся их ужасными трещинами и царапинами. В ход пошли всякие отверждаемые наполнители, лаки, клеи и сплавы. Потом Крачинский расплавил несколько грампластинок и на прессе с подогревом изготовил первые образцы своих односторонних пластинок. Понаделал бамбуковые специального профиля иголки для звукоснимателя. Первые пуски пробовал на очень малой скорости. И все-таки на трещинах иголки выскакивали из дорожек. Под микроскопом он правил стыки трещин. И все прислушивался – что же там записано?

Через месяц он мог слушать записи на 78 оборотах без сбоев. Стук на трещинах и шипение были ужасными. На трех матрицах были хоровые польские песни! Матка Бога! Еще на одной – кто-то играл похожее на  Шопена. На двух остальных лаяли по-немецки. Петровский привез из дома свой магнитофон и уже на двух аппаратах Крачинский с Толиком засели за перезапись на магнитную ленту на максимальной скорости. Теперь процесс реставрации во многом упростился…

Когда техническая сторона была исчерпана – буквально вырезаны все  удары и  стуки на трещинах, «зарезано» шипение, особенно на слабых сигналах и в паузах, где надо фонограмму сжали - скомпрессировали, потом обратно расширили экспандированием и, наконец, обработали динамическим фильтром.  С помощью эстафеты Толик – Птенчик – Радин в лаборатории появился заинтересованно-приветливый руководитель институтского эстрадного оркестра, известный врач Кеслер, уже посвященный в суть дела. Он внимательно выслушал сначала Крачинского, потом фонограммы. Потом попросил копии услышанного для домашнего анализа. И сделал это на великолепном польском, что привело Крачинского в тщательно скрываемый восторг. Через пару дней Кеслер пригласил в свой крохотный особнячок всех посвященных, где за чаем-кофе-коньячком сообщил, в нескольких местах надо «подложить» короткие музыкальные фразы и фрагменты второго плана, которые он берется исполнить. Что и было сделано. И фонограмма на глазах, вернее на ушах ожила, заискрилась свежими красками, вернее звуками! Они признали в Кеслере Мастера! Он не возражал…

Сначала из Варшавы вернулось уведомление о вручении ценной бандероли, потом на красочной открытке официальное приглашение на прямую трансляцию подведения результатов конкурса! На трое суток! С полным пансионом и оплатой дорожных расходов пана Крачинского и его жены, сына, дочери... – словом, на двух персон! Надо было спешить – конкурс завершался через три недели. И тут, как всегда, заартачился первый отдел – сотрудники режимной лаборатории не имели права выезжать за границу, даже в братскую Польшу за близкой границей! Да еще не в составе делегации!! Да еще без сопровождающего!!! Секретаршу Серебряного, вкрадчиво объяснившую ситуацию, Крачинский в сердцах обозвал дупой зализовой. Беседа Френкеля с самим Серебряным ни к чему не привела. Крачинский горько улыбался и «мьял вшистко  в дупе». А вот ГалА надела тонкие чулки под мини, встала на  шпильки, съездила в Обком к знакомой зав. отделом культуры, кто-то куда-то звякнул – и все тут же разрешилось…

В тот памятный вечер в книгохранилище на Невском было полно народа. На столах некуда было поставить еще одну бутылку. Первая программа польского радио шла на длинных волнах мощно и совершенно без помех. Медленно вращался километровый рулон магнитной ленты, спокойно колебалась стрелка индикатора уровня записи. Пани Юзефа – жена Крачинского -  на голову выше мужа (он укатил в Варшаву с дочерью, которая никогда не видела и, кто знает, увидит ли родину предков) - была тут впервые, но держалась с большим достоинством и напару с Кеслером играла роль переводчицы. После вечерних известий там, как и обещали, включили микрофоны в большом зале с публикой и здесь стены чердака как бы расширились, распахнулись, разбежались. Но почему-то все равно было тесно! Открыли в теплый вечер оба окна. После короткого вступления председателя жюри – ректора варшавской консерватории – приступили к чествованию  участников конкурса, начиная с двенадцатого места.

Крачинского никак не объявляли! Черт его знает: или он просто гость, или…  Или его ставки стремительно возрастали. После шестого места началась демонстрация коротких фрагментов записей. Варшавская публика радостно подпевала и аплодировала. Качество звучания было неплохим, «но наше лучше», - заметил Днепров. После четвертой фамилии состояние собутыльников стало совершенно сосредоточенно-серьезным. Галактионыч дал сигнал, и были наполнены первые рюмки-фужеры:
- Ну держитесь, сейчас нас объявят!
  Пани Юзя заламывала руки и трещала в тишине суставами. Но третьей была другая фамилия – Шиманский! Голос переводчицы срывался, да все и так всё понимали.
-  За первое место! – заорал Петровский.
Все срочно выпили под третью фонограмму – какой-то краковяк - и Галактионыч повторил сигнал, который тут же судорожно выполнили.
- Второе место присуждается, - гремел голос ректора – … пану Эрету из Гданська!
- За первое место! – заорал, заухал, забухал по столу Петровский, зазвенели бутылки-тарелки.
- За первое место! – завторили-завопили Эка и Гуга.
- За первое место, товарищи! – перекрыл всех Галактионыч, - готовьте шампанское.
- Да здравствует Первое Мая, товарищи – день победы трудящихся всех мастей! - еще пуще раздухарился Петровский.
- Славик, да уймись ты, ради бога! Сегодня 21 августа, - шептала Павлина.
- Ага, - сказал Петровский и, вскочив, еще пущее развопился, - Да здравствует Двадцать Первое августа – день нашей победы в Варшаве!
Вторую фонограмму уже не слушали – пили, обнимались, улыбались, шутили... Пани Юзефа маленькими глотками осушила очередную большую рюмку и рухнула в кресло.
- Победителем конкурса объявляется, - тут радиоприемник испуганно щелкнул, - … пан Януш Крачинский зе … Звензку Радецкего!
- Ура! Ура-а!! Ура-а-а!!! -  грянули здесь под хлопанье пробок. Там тоже кричали, но здесь – громче! Под лучшую, из четырех представленных на конкурс, запись – полонез – все стоя - даже пани Юзефа! - осушили фужеры и даже успели повторить эту процедуру дважды.

Только кончилась фонограмма - полонез грянул вновь! Да как! В высочайшем качестве! Сочно, раскатисто, торжественно! Оказалось, там все время кочумала на варте полная симфония варшавской консы.  Ай да поляки, ай да сюрприз, ай да молодцы! В последние минут десять все были так взволнованы, так напряжены, что позабыли даже закусывать. А ведь успели выпить уже изрядно! Бутерброды пошли по рукам. Тут кричали и плясали, там публика бисировала. Пани Юзефа пребывала в полной отключке.

Ведущий передачи извинялся - «…пшепрашам, пани, пшепрашам», -  что-то быстро говорил на фоне шума и гама, симфонический оркестр опять взялся за дело, микрофон что-то задел,  скрежет, что-то там упало-покатилось, вновь промелькнула знакомая фамилия…  И вдруг все услышали голос Крачинского! Он по-польски благодарил устроителей конкурса… Бутерброды опять очутились на блюдах и скатерти. Шампанского уже не было. Но родимой – еще пол ящика! Теперь знакомый голос благодарил сидящих здесь и в особенности «Анатоля РубИна» и «пана Кеслера»!  Крачинский очень волновался. Вдруг он быстро заговорил по-русски:
- Толик, Леня, Галактионыч, Славик, Володя! Пан Фредерик! Привет из Варшавы! Как вы там? Не скучаете? – вещал он, как Бегущая по радиоволнам. – Я надеюсь,  так мыслю, же у вас там файна импреза! А Юзя з вами?

Здесь все просто онемели - имена перечисленных никогда еще не звучали в вещательном эфире на весь мир, тем более из-за бугра. Вот это был-таки настоящий шок! Петровский вылетел из-за стола – даже быстрая Павлина не успела удержать – подхватил Толика на руки. Сбежались остальные и на радостях чуть не размазали его на потолке. Та какой там закусон! – даже ГалА, вырвав перепачканного известкой Толю из кольца коллег, смеясь сочно поцеловала и протянула расплескивающуюся рюмку. В зале звучала вторая фонограмма Крачинского, потом третья и диктор рассказывал, что все они – редчайшие записи, которых не было в польских собраниях и фонотеках, а пластинка с полонезом в этом исполнении вообще никогда не издавалась по причине начала войны 14-го года. Он отмечал, что записи Крачинского оказались настолько качественными, что их даже не пришлось редактировать на польском радио. В СССР великолепные музыкальные реставраторы и аппаратура! (В проездных документах Крачинский был завом музкабинетом музучилища). Но, говорил ведущий, фортепианная запись вообще уникальна. На ней восстановлена непревзойденная игра великого Падеревского в начале века! Потом Крачинский и даже его дочь сказали еще пару слов, оркестр исполнил что-то торжественное и как-то неожиданно резко наступила студийная тишина. Здесь срочно закусывали.

Уже другой – женский, - голос в переводе чуть пришедшей в себя пани Юзефы сказал:
- А теперь, как мы и обещали, прозвучит отреставрированная победителем конкурса польского радио Янушем Крачинским запись полонеза ля бемоль, опус 53 гениального Фредерика Шопена в исполнении не менее гениального Игнацы Падеревского! Эта запись считалась навсегда утерянной и вот она звучит!

Кеслер не скрывал улыбки – сейчас он на весь мир инкогнито играл в четыре руки с великим польским пианистом, композитором и политиком. Впрочем, политиком он был никудышным. Это ведь его на Версальской конференции спросил Клемансо:
- Как это случилось, что такой талантливый артист, как вы, мог пасть так низко, чтобы стать политиком?!

Под этот дуэт и наступила coda водочно-бутылочного ящика. Звук выключили, бутерброды доели, курили под аккомпанемент чая, кофе, расслабленно вновь переживали пережитое. Потихоньку выбирались из-за столов, шепотом прощались и, покачиваясь, исчезали, штопорами ввинчиваясь в пол. С пани Юзефой случился затор – она боялась даже близко подойти к лестничному проему, а на галантные предложения снести ее и отвезти на  машине, закатывала подведенные глаза и беспомощно размахивала руками – на  винтовой лестнице у нее еще больше закружится голова! Ей постелили на раскладушке. А Толика ГалА впервые увела в свою комнату…

Потом здесь был еще один вечер - творческий отчет Крачинского. В основном тарахтела его цурка, сам виновник торжества скромно помалкивал в рюмку. Был предъявлен красочный диплом и медаль победителя конкурса, благодарственное письмо директору музыкального училища и куча фотографий. Больше всех восторгалась пани Юзефа, указывая на фасад дома, в котором родилась. На вечере присутствовала зав. отделом культуры Обкома, приглашенная Галой. Партийная руководительница областной культуры была настолько эффектна, что Петровского было ну просто не узнать. Он промолчал весь вечер и не мог отвести глаз от такой стройной, такой улыбчивой и такой скромной молодой женщины.

Назавтра без приглашения явился нагловатый зав. отделом культуры областной газеты. Его угостили остатками вчерашнего, показали фотографии и прокрутили запись прямой трансляции из Варшавы. В воскреснем номере на первой полосе в разделе «Лучшие люди области» была помещена статья о выдающемся международном успехе зав. музкабинетом музучилища народного умельца тов. Крачинского! И кошмарно нерезкая, неконтрастная фотография: на фоне каких-то черных ящиков директор музучилища тов. Глухенький Г.Г. и сзади – тов. Крачинский Я.С.