Город посреди леса 34

(рукописи, найденные в развалинах)


Аретейни

Сознание возвращалось медленно.
Еще толком не вынырнув из омута обрывочных видений, я ощутила холод и выламывающую боль. Подсознание трансформировало навязчивые ощущения как могло по ассоциативному ряду, и я то выбиралась на острый ломающийся лед из ледяной океанской воды, – он бил по жилам и раздирал краями кожу, – то как крыса пробивала смерзшийся с битым стеклом снег, а то и вовсе выцарапывала себе путь из могилы. Отчего-то я видела одновременно и завалившие могилу булыжники, перемалывающие мои руки как жернова зерно, и то, что снаружи – морозную синюю ночь, одинокий брошенный холмик посреди иссушенной степи и растущее над ним чахлое дерево, и ветер вихрил по черствой земляной корке поземку. Холод и боль изо всех сил пытались проникнуть в сознание, но я все спала и никак не могла проснуться.
…А потом явилась жажда.
Мучительная, иссушающая, царапающая горло раскаленным песком, невыносимая. И на нее сложно было не обратить внимание. Она-то, эта жажда, и пробудила меня окончательно. И я будто вынырнула в Явь из завихрений кошмаров.
Дэннер сидел за столом и терпеливо выстругивал ножом кораблик. Я вначале долго силилась понять, что это за комната и что это за стол. Просторная, с наглухо закрытыми ставнями и длинными плотными шторами. Стол стоял у окна, и с него струилась скатерть. Напротив меня, через потертый паркет и старенький палас, красовался большой книжный шкаф, за ним сервант с посудой и еще одна кровать. Бугорок на ней сообщал, что там кто-то спит. Кто-то маленький. Девочка?.. Стол украшала ваза с цветами. И все это в серо-голубых тонах. Я сморгнула, подумала, что все еще сплю, но серость никуда не делась. И только силуэт Дэннера будто светился оранжевым.
Воды!.. – хотела попросить я, но язык присох к небу, а от попытки напрячь голосовые связки немедленно зацарапал кашель. Сил не хватало даже рукой пошевелить, но тут Дэннер, видимо, услышал мой хрип. Отложив работу, он подошел ко мне и ласково погладил по щеке.
   — Тише, тише. Потерпи, от этого никуда не деться.
Его рука казалась горячей, прямо таки, обжигающей. По телу пробежала судорога, и я невольно вцепилась в краешек кровати. И удалось, наконец, извлечь из пересохшей глотки хоть какие-то звуки.
   — Дэннер… – выдавила я и задохнулась кашлем окончательно. Дэннер только сжал мое плечо. Затем будто вспомнил о чем-то.
   — Подожди-ка минутку, – попросил он, встал и вышел из комнаты.
Не знаю, как там с минутками, однако мне его отсутствие показалось целой вечностью. Вернулся он с кружкой в руках и устроился на краю кровати.
   — Легче не станет, – сходу разочаровал командир, увидав мою физиономию. – Но разговаривать ты сможешь. – И с этими словами Дэннер, приподняв мою голову, аккуратно влил мне в рот капельку… судя по вкусу, подсолнечного масла. Сделалось чуточку лучше – сухость пропала. Зато жажда теперь разлилась по всему телу сухим жаром, будто обидевшись, что ее прогнали из горла.
   — А воды нет? – кое-как выговорила я. Дэннер вздрогнул и стиснул зубы, но взгляда, конечно же, не отвел. Меня начинала пугать эта окружающая серость. Может, я повредила глаза?.. Чем?.. Контузия?..
Вспомнить, что произошло, никак не получалось. Память услужливо выдала дом Лаэрри, нашу беготню с канистрами, езду по Городу и бои с подземными жителями. А дальше вставала глухая черная стена.
   — Вода есть, но она тебе не поможет, – все же, отозвался Дэннер. Голос прозвучал как-то глухо, и я насторожилась. Уж кто-кто – а Дэннер-то попусту психовать не станет.
   — А… меня ранили? Да? Дэннер! – Я с нарастающей тревогой, ловила его взгляд. А когда, наконец, поймала – сделалось как-то нехорошо. Глаза командира казались неживыми, в них не отражалось ничего, кроме пустоты.
Так смотрят тяжелораненые. Так стекленеет взгляд, когда человек всеми силами пытается удержать боль, загнать ее внутрь, и ничего больше не остается, только стремление – не показать никому, как на самом-то деле рвет нервы в клочья. Так смотрят раненые… так смотрят родственники и друзья у постели обреченного. Сколько раз я натыкалась на этот жуткий, остекленевший взгляд – тогда, когда ничем уже не могла помочь пациенту, уберечь вверенную мне жизнь.
Страх нарастал, душил, выцарапывался из груди наружу, разрывая плоть ледяными коготками. Я не знала, что сильнее – страх или боль и жажда.
   — Да не молчи же! Меня ранили?! Да или нет?!
   — Зацепили. – Тихий голос Дэннера оборвал мои крики.
Я бы вскочила, но тело словно залили свинцом. Прошептала:
   — Я пить хочу… дай мне воды.
   — Не поможет тебе вода.
   — А ты просто дай мне попить.
Дэннер поглядел на меня еще раз, непослушными руками отцепил походную солдатскую фляжку с пояса. Придвинулся совсем близко, чтобы приподнять мою голову и напоить – как вдруг в уши ударил оглушительный набат. Меня будто накрыло тяжелой океанской волной, мир куда-то уплыл, замедлился, точно старенький кассетник плохо тянет пленку. Звук бил изнутри черепа, бил тупым медным языком в стенки колокола, и я не сразу узнала в нем сердечный ритм.
Ну, да, сердце. Ровными, сильными ударами. Разве может оно так громко биться?.. Человеческое сердце…
Сознание растворялось в этом звуке, угасало, я тонула в нем, как сахарный кубик в чашке с чаем.
   — Ласточка! Очнись.
Я вздрогнула и пришла в себя – опять судорога. Дэннер теперь стоял, склонившись надо мной и поддерживая под затылок. И когда это он успел встать?..
   — Прости. Я не должен был подходить так близко.
До меня, как-то, все еще не совсем доходило.
   — Что это было, Дэннер? Я сознание потеряла?
Он выдохнул, резко отвернулся и закрыл глаза свободной рукой. Я молчала – в таком состоянии человека лучше не дергать. Когда Селиванов вернул самоконтроль и обернулся обратно – губы уже улыбались, а в глазах застыло проклятое стекло, из чего я заключила, что вопросов лучше не задавать. И робко напомнила:
   — Мы… ты собирался меня напоить.
Дэннер подошел со спины, протянул руку, я ощутила, как в зубы ткнулось холодное металлическое горлышко фляги.
   — Как скажешь… – прошептал капитан. – Как скажешь.
Боль взорвалась гранатой.
Оказывается, есть кое-что похуже жажды – это когда в глотку льют расплавленный металл.
Я захрипела и задергалась, Дэннер снова перехватил, на этот раз прижав меня к себе, отчего пульс опять ударил в уши… Больно, больно, больно!!
   — Ты что?!.. – хрипела я. – Ты чего?!.. Это ж не вода…
   — Тише, родная… тише. Это вода… самая обыкновенная вода… – Голос вдруг сорвался, и я притихла от неожиданности.
   — Как вода… это… нет, это спирт, наверное… ты… ты перепутал…
   — А вот и нет. – Дэннер, чуть отстранившись, плеснул себе на руку. – Видишь? Да и потом, нет у меня с собой спирта…
   — А может, уксус? – с надеждой предположила я. – Дистиллират?..
   — Хватит! – не выдержал Дэннер. – И кусочек плутония на закуску, ага.
Снова повисла пауза. На стене громко тикали часы. Я изо всех сил сдерживала панический, цепенящий ужас. Нет… только не так…
Почему все серое?!! Куда подевались краски?! Я невольно вскинула руку и принялась тереть глаза – но мир как был серым, так и остался. Может, здесь просто темно…
   — Дэннер… – лихорадочно зашептали растресканные губы, – Дэннер, я хочу на улицу… помоги мне встать, пойдем на улицу…
   — Нельзя.
   — Ну и что!
   — Нельзя тебе на улицу! – повысил он голос. – Скоро утро. Скоро солнце взойдет…
   — Вот и хорошо! – обрадовалась я. – Пойдем!
   — Нет! Нельзя вампирам на солнце…
Слова будто ударили, вышибая воздух из легких. И кто-то другой – не я, этот кто-то бился и кричал, я видела, и слышала, и наблюдала, будто со стороны.
   — Я не вампир!! Не вампир! Человек я!.. Я человек!!
   — Спокойно! – Я ощутила, как он прижал меня крепче, услышала, как бьется сердце – и жажда навалилась с новой силой. Этот звук гипнотизировал, гасил разум как песок спичку. Кто-то другой – не я – бился в руках Дэннера, пытаясь вырваться, и все повторял, повторял одну и ту же фразу.
   — Я человек!!.. Человек… Никакой я не вампир, я человек!
   — Тише… человек. Конечно, человек. Человеком и останешься.
Пульс… совсем близко… одно движение – и лопнет в зубах мягкая кожа, и боль уйдет. Одно движение…
   — Не-ет!! Помогите!! Помогите… не хочу быть тварью!! Я не хочу быть тварью, не хочу, не хочу-у-у!!..
И почти ощутимо во рту бархатное тепло освобожденной крови… избавление… А что за истеричка там вопит – этого я не знаю, это не ко мне…
   — Не будешь ты тварью! Не будешь…
Отгоняя этого чужого, страшного, который настойчиво заглушал мой собственный разум, который собирался убить Дэннера, я неосознанно впилась зубами в собственные губы – но отрезвляющей боли не последовало. Я куснула сильнее – ничего. Я рвала зубами кожу, пока не ощутила липкое, омерзительно холодное, оно потекло с подбородка и промочило рубаху Дэннера. Он, видимо, ощутив влагу, отстранился.
   — А вот калечить себя не нужно. – Дэннер осторожно промокнул своим рукавом мерзкую застойную жижу на моем лице. – У тебя сейчас низкая регенерация, Ласточка. Не делай так больше.
Меня затрясло еще сильнее.
   — Я… я не вампир… не вампир…
   — Тише…
   — Я не тварь!!..
Что мучило сильнее – страх от подобных мыслей, или боль и жажда, я не знала, они слились – боль и страх, холод и жажда, я и кровожадная тварь. С отдаленным ужасом я все яснее осознавала: будь я способна двигаться – Дэннер и малышка были бы уже давно мертвее скребущихся снаружи в ставни упырей. Под утро мертвяки особенно разбушевались… пить следует из артерий – венозная кровь непитательная и безвкусная. Сильное сердце, хороший кровоток… Помоги-ите… не хочу… это будет легко – надо лишь приподняться… уткнуться носом в шею… впиться в артерию… заверить, что все будет хорошо – и его, и себя, в первую очередь… детская кровь сочная и сладкая, ее надолго хватит. Если сейчас укусить – будут силы и до ребенка добраться. И в лес…
   — Дэннер, убей меня.
   — Не принимай поспешных решений.
   — Убей меня! Я больше не выдержу. Я не могу.
   — Конечно, можешь.
   — Не могу! – заорала я.
   — А я – могу как-то! – в тон рявкнул Дэннер, и меня точно выключили.
   — А ты… давно?..
   — Как тебе сказать... – Дэннер отстранился немного. – С моей точки зрения – очень давно.
   — А есть… какое-нибудь средство унять боль?
Дэннер прямо смотрел в глаза.
   — Нет. Нет никакого средства, Ласточка.
Разум снова ухнул куда-то в темноту.

Очнувшись, я обнаружила себя у батареи, и руки были скованы за спиной. Сознание возвращалось медленно.
Дэннер за столом выстругивал кораблик.
В ноздри настойчиво бил тошнотворный запах лежалого мяса.  Мир оставался серым как старый телевизор. Какой жуткий, неприятный сон…
Дэннер аккуратно вырезал узорный киль и на меня не обращал никакого внимания, или просто не замечал, что я очнулась. В глотке ссохся царапающийся песок. Попытавшись заговорить, я немедленно закашлялась, и Дэннер обернулся. А обернувшись, поднялся и быстро подошел ко мне, непроизвольно зажав нос рукавом.
   — Дело плохо, – резюмировал он, выругавшись.
   — Все серое… – пожаловалась я.
   — Что?..
   — Я вижу в инфракрасном спектре, – пояснила я.
   — И как оно? – неожиданно заинтересовался Дэннер.
   — Ты светишься, – честно ответила я. Дэннер как-то странно-быстро улыбнулся, опустив глаза. Затем поглядел на меня.
   — Интересно… – тихо протянул он, так, словно бы ничего не произошло. Словно мы сидим на скамеечке в парке с бутылкой хорошего вина и любуемся на деревья. А в зеленых глазах блеснули слезы, и я стиснула зубы. Да что там жажда – когда больно ему…
   — А ты все-таки меня убей, ладно? Я не смогу сама…
   — Рано тебя еще убивать, – резко оборвал командир и встал.
   — А чем тут так пахнет? – все же спросила я. Дэннер не обернулся.
   — Тварью. Ты становишься упырем.
   — Почему?! – рванулась я, и картинка снова поплыла слезами. – Ты же сказал, что меня вампир укусил!
   — Вампир, – согласился он.
   — Тогда при чем тут упыри-то?!.. Мне стра-ашно… – Я разрыдалась окончательно. – Дэннер…
И тогда он резким, нервным движением рванул с пояса нож. Сейчас! обрадовалась я. Сейчас пытка закончится. Сейчас уйдет боль. Не будет больше холода и жажды. Сейчас…
Мне было все равно. Только бы кончилось.
Дэннер опустился на колено, погладил меня по щеке – я вздрогнула от его прикосновения. Он молчал. Но ясно было безо всяких слов, что он прощается. Прощается навсегда…
   — А я тебя люблю… – прошептала я сквозь боль и слезы. Дэннер на мгновение опустил взгляд, затем притянул мою голову и осторожно поцеловал в макушку.
   — Я помню, – тихо проговорил он. – И я тебя люблю, Ласточка.
   — Я помню. Дэннер… только ты быстренько, хорошо?
Но он вдруг ответил совсем не то, чего я так ждала.
   — Ты будешь помнить. Ты все будешь помнить. Только уже по-другому. – Командир протянул руку и обхватил пальцами трубу – я видела, как вздулись жилы от напряжения, и этот вид сводил с ума, снова будил во мне тварь. Только уже какую-то незнакомую… эта тварь жаждала не только крови, но и плоти. Рвать зубами… Так вот, почему упыри нападают на людей…
А Дэннер встряхнул волосами, отбрасывая их за спину, и… полоснул ножом собственную руку.
   — Ты что! – вскрикнула я. В нос ударил сладкий, восхитительный, желанный металлический аромат, закружил голову, возвратил сознание, и ледяной свинец слился с костей. Я ощутила, как ноздри у меня затрепетали, будто у лошади. Кожа лопнула как туго натянутая ткань, но кровь не спешила выступить, и Дэннер, стиснув зубы, резанул снова, рассекая багровые полосы старых шрамов. Такие шрамы тяжело разрезать, они защищают плоть как броня, но зубам они не воспрепятствуют... кожа послушно расступилась, давая дорогу моему избавлению… его жизни.
   — Дэннер… – в ужасе залепетала я. – Ты что творишь?!
Он несколько раз сжал и разжал пальцы, усиливая кровоток. В ране набухла горячая, режущая теплом глаза, тяжелая алая капля. Лишь бы артерию не зацепил, мелькнула неуместная мысль, мелькнула и погасла, обреченно уступая дикому, темному торжеству.
   — Спасаю тебя.
   — Ты же нарушаешь устав! – Ничего умнее не придумала, да?.. – Ты же патрульный!
   — Я тварь, а не патрульный. – Дэннер поднял голову, и я встретила то ли злостью, то ли отчаяньем горящий взгляд. – Прости меня.
Откуда только силы взялись… Я отчаянно замотала головой, задергалась в наручниках, заорала:
   — Да иди ты! Не буду я тебя убивать!
   — Не будешь, – успокоил Дэннер, деловито оглядывая свою руку – в ране уже застывала желтоватая пена сукровицы. – Моя смерть –  моя забота.
Я осеклась.
   — Ка-ак?.. То есть, ты выживешь?
Дэннер вздохнул.
   — Ну, разумеется, выживу. И стану почетным донором. Прощай, Ласточка… – тихонько прибавил он и – сунул свою руку мне в зубы.



Кондор

Самое сложное в зоне боевых действий – это дышать.
Можно наловчиться не скользить по стылой крови, можно трупы перепрыгивать рефлекторно, можно, вообще, обмануть свое сознание и этот бег с препятствиями по пересеченной местности представить самой обыкновенной тренировкой – но вот запах…
Когда тебя и без того мутит – нюхать трупы становится совершенно невыносимо. Один раз я наступил на крысу и едва не отдавил ей длинный хвост. Многочисленные зверьки копошились среди покойников, и тоже невовремя оказывались под ногами. Боль почти лишала сознания, но Гверн не останавливался, и я бежал из последних сил. Хотя, это мне так, наверное, казалось, что я бегу, а на самом-то деле я едва-едва переставлял ноги.
Нужный дом чем-то напоминал наш Храм… а вообще-то, слово «дом» к этой бестолковой громадине не совсем применимо. Скорее, здание. Может, здесь когда-то был музей, или театр. Широкая мраморная лестница вела к дверям, в которые мог пройти конный отряд, спокойно и не толкаясь. Пес запрыгал вверх по ступенькам.
   — Подожди, – взмолился я, невольно сгибаясь и хватаясь за рану, но Гверн и не подумал притормозить.
В просторном холле было светло и пыльно. Окись железа шибанула в нос, и желудок с готовностью вывернулся наизнанку. Сколько ж здесь народу полегло…
Хрустя битым стеклом, я двинулся вперед, зажав нос рукавом, оглядываясь и осторожно перешагивая трупы. Здесь, в отличие от городских улиц, большинство трупов разительно отличалось. Вот, слева оказались двое – можно сказать, небо и земля. Первый – крепкий и сильный, одетый в донельзя истрепанную рубаху, сапоги и застиранные штаны – заплатка на заплатке – сжимал монтировку. Этой самой монтировкой он, видимо, и пробил голову второго – очень полного, холеного, с мягкими, как у девушки, руками. Девичье впечатление довершали кольца и браслеты. На нем красовался добротный костюм из тонкой шерсти и белоснежная накрахмаленная рубашка. Бурые потеки подсохшей крови с нее уже никогда не отстирают... Толстяку повезло меньше, чем его противнику – у того только аккуратная дырка в сердце, а него полбашки разворочено.
Вот такой контраст и наблюдался повсюду. Здесь холеных валялось не в пример больше, чем рабочих.
Гверн же, не останавливаясь, пересек развороченный холл, ловко прыгая через тела и обходя перевернутую мебель, и побежал вверх по лестнице. Лестница не освещалась, и будто бы уводила в темноту. Я включил фонарь. Хотел подобрать валяющийся под ногами пистолет, но оценил свои силы и понял, что не смогу за ним наклониться. Ну и ладно, черт с ним…
На перилах висел еще один, касаясь ступеньки окровавленными пальцами. Интересно, им там вообще плевать на покойников? Трупы уже несколько дней лежат, а хоронить их никто, похоже, не собирается. Ага, зачем порядок наводить – они уже другой город захватили. Спасибо этому дому, пойдем к другому. А эти пусть так и гниют, чего им.
Вот, уроды.
Лестница, как и та, первая, казалась бесконечной. Не принимая в расчет высоченные потолки, она шла сквозь все три этажа, прорезая здание посередке. Наверху луч фонаря высветил наполненный темной кровью фонтан и еще двух покойников. Один сидел, привалившись спиной к бортику и свесив голову на грудь, другой раскинулся повыше – казавшаяся совсем белой в синеватом свете фонаря рука плавала в темно-красной жиже. Мамочки… это что ж надо сделать-то, чтобы кишки наружу вывернули?! Не твари – люди! Люди! Свои же…
Я уже не пытался гадать, что у них тут произошло. Такое было моему разуму как-то непостижимо.
Впереди из темноты вырисовывались чуть приоткрытые двойные двери – настоящие ворота. Гверн протиснулся в щель, я протиснулся следом.
…Я ожидал драки. В крайнем случае, перестрелки. Да чего угодно – с участием какого-нибудь врага, человека, там, или твари. Я так ожидал, что даже вошел в огромный темный зал с оружием наизготовку.
Но вариант, где Даклер, Тележкин, Лаура, Джанджи и Артур окажутся дружно залипшими в огромной паутине… Нет, даже в голову ни разу не пришло.
   — Товарищ полковник, разрешите доложить! – при виде нас бодренько отчеканил Джереми. Я даже рот раскрыл.
   — Ну… э… а… докладывай, в общем.
   — Задание выполнено!
   — Что?!
Гверн прыгал в дальнем углу и звонко лаял.
   — Задание выполнено, – повторил Даклер. Я оглядел паутину. Белесые канаты тянулись во все стороны, от начала и до конца зала, цепляясь за стены, пол, мебель и высокий сводчатый потолок. Подойдя ближе, я посветил фонарем мимо Витькиного сапога (он оказался на уровне моих глаз) вглубь помещения. Отсюда амфитеатром поднимались скамьи, изгибались полукругом, следуя вычурной планировке. Паутина терялась в темноте вместе с рядами скамей.
   — И что с вами делать? – проворчал я, отступая на шаг. – Где Казимир?
   — В углу, – ответил Джанджи. – Его не видно.
   — Казимир! – позвал я, осторожно приблизившись. Тут меня опять замутило, причем, уже не от запахов. Молодой человек был замотан паутиной как куколка – того и гляди, крылышки выпустит. С невольным стоном опустившись на пол и переждав вспышку боли, я принялся исследовать композицию. В глазах темнело, и фонарь не спасал, да, в довершение ко всему, Гверн крутился и всячески мешался. Руки тряслись так, что я, примерившись, было, к началу паутинных «пеленок» испугался заодно вскрыть несчастному глотку. Казимир казался бледнее обычного – если такое, вообще, возможно.
   — Как бы вас всех вытащить… – вслух задумался я – и тут позади послышался самый неожиданный в такой дикой обстановке звук.
Это был стук женских каблуков.
Я стоял на коленях, повернуться мешали раны, а датчик испуганно запиликал. Тварь?..
Чья-то рука, опустившись сверху, нежно провела по щеке.
   — И кто это к нам тут пожаловал? – проворковал женский голосок. Затем вторая рука молниеносным движением сорвала датчик с пояса и швырнула оземь – он разлетелся вдребезги, и сделалось тихо.
Стоп, твари не слышат ультразвук! Тогда… что же это такая за тварь?..
Терпкий запах духов перебил застойную вонь разложения, рука поползла вниз по груди, я попытался развернуться – не вышло.
   — Ай-ай-ай, – сладенько зашептала тварь, – больно, да? Ну, это ненадолго, это быва-ает…
   — Ты кто такая? – спросил я. Тварь топнула изящной ножкой в лаковой туфельке.
   — Фи, какой ты зануда! А я думала, что ты интересный…
   — Берегись! – донесся слабенький голосок Лауры. Я уже ничего не соображал от боли, тварь продолжала что-то говорить, Гверн – лаять, а потом навалилась темнота.

   — Товарищ полковник, это было крайне неосмотрительно…
   — Заткнись, Даклер…
   — Сам заткнись, бомж трактовый…
   — Да вы оба достали!..
   — Тебя спросить забыли, салага…
   — Тихо! Она возвращается.
Повисла тишина. И в этой тишине все отчетливей слышался ритмичный шорох, будто кто-то рядом метет асфальт метлой – «шур-шур… шур-шур…» Паутина покачивалась в такт.
   — Ка-акие все миленькие, какие все вкусненькие… с кого бы начать…
   — Какая ты приторная, какая занудная, – сообщил я. Тварь подползла ближе.
   — А вот, с тебя, пожалуй, и начну! – проворковала она.
   — О-ой… какая противная, – невольно зажмурился я. Неведомым образом девица обратилась в кошмарный гибрид человека и паука – теперь у нее было восемь членистых конечностей, причем, передняя пара напоминала руки, а задняя ноги, тощие и карикатурно вытянутые, покрытые редкими жесткими волосками; нижняя часть туловища непропорционально раздулась, а лицо… можно, я не буду про него говорить?
   — Ты грубиян, – оскорбилась недопаучиха. – Прямо, как мой старый друг Казимир.
   — Слушай, – я приоткрыл один глаз, – а как ты называешься? У тебя классификация есть?
   — Пошел ты!
Нет, все-таки женщина есть женщина.
   — Я бы пошел, да ты ж меня на паутину прилепила.
   — А-а-а-ай-й-й-й-й!!.. – завизжала паучиха и впилась зубищами мне в шею. Как ни странно, боли я не ощутил.
Спасение пришло с неожиданной стороны.
Внезапно загремела очередь, зазвенели, стукаясь о мраморный пол, гильзы – и меня залило черной жижей. Тварь взбрыкнула всеми восемью лапами, грузно повалилась на пол и задергалась в агонии.
   — Попалась! – радостно заорал кто-то. – Ребята, она попалась!.. – Стрелок подбежал ко мне и принялся карабкаться вверх, ловко избегая липких комков-ловушек. – Мужик, ты как, живой?
   — Ага, – отозвался я. – Вон тому кокону с хвостом плохо, ему помогай лучше.
   — Саня, займись. – Спаситель наш отбросил за спину автомат и, держась одной рукой, достал нож. Сунул в зубы и, подтянувшись, занял более или менее устойчивую позицию.
   — А что это за тварь-то хоть была?
   — Всем тварям тварь. – Он методично пилил удерживающий меня канат. – Живучая и хитрая дрянь из тоннелей. Нам повезло, что она решила вами пообедать, она уязвима только, когда ест.
   — И как она зовется?
   — В учебниках она зовется Паучья Королева. Днем от человека не отличишь, а ночью… Ну, ты сам все видел.
   — И ваши патрульные долго ее ловили? – полюбопытствовал и Даклер. Парень мотнул головой.
   — Не. Патрульные – это ты, кто, имеешь в виду? Патрульные не ловят, они патрулируют.
   — Ну… у вас есть какая-нибудь служба защиты?
   — Да. У нас есть милиция. Такие, как я. Мы защищаем город.
Паутина, наконец, поддалась и лопнула, но повиснуть мне пока не грозило – надо было отпилить еще шесть канатов. Зато у меня освободилась рука.
   — Нож есть?
   — На поясе.
Мне в ладонь вложили мой нож.
   — Давай, помогай.
Я с трудом поднял руку, но сил не хватало, и нож соскальзывал.
   — Раненый, что ли? – догадался милиционер. – Терпи тогда.
Я плюнул и расслабился.
   — Интересно, чего она за Казимиром охотилась?
Милиционер вздохнул, и даже на секундочку перестал резать паутину.
   — Ну… я не буду говорить, а он тебе лучше сам все расскажет.