ТВ - 2

Я хочу говорить о любви

Это продолжение первой истории про ТВ, ни в коем случае не художественное произведение. Оно написано много лет назад, потому что хотелось описать то, что было. Имена некоторых героев изменены, а вот фамилии журналистов мне хотелось бы назвать настоящие: Игорь Серебряков, Сергей Слепцов, Игорь Комиссаров, Виталий Носков. Слава Богу, они живы. И Мария Горелова, которая погибла на Котляковском кладбище. Если об этом еще кто-то помнит...   

Январь 97. Москва.
Александра сидела в низком гостиничном кресле нового офиса телекомпании, и рассеянно отпивала крепкий чай, заваренный робкой круглолицей девочкой, выполнявшей здесь, видимо, роль не только видеоинженера, но и секретарши. Не было Эммы Александровны, не было Светки, да и… не думать лучше, кого еще нет. Телефон звонил так же часто, как и прежде, но вот в промежутках между звонками в комнатах была странная, непохожая на обычный кириллов сумасшедший дом тишина.
- А Татьяна будет? - Александра почти с умилением взяла очередной кусок сахара из коробочки и с хрустом его разгрызла. Вот сахар тот же самый, и в прежнем офисе без него дня прожить не могли. Кто теперь живет в тех коридорах? И кто из соседей-афганцев был на кладбище?
- Обещала приехать. – девчонка радостно покивала.
- А Света где?
- Я их не знаю, - она смутилась, - я позже пришла.
Значит, Светка тоже ушла, - поняла Александра, - до… еще. Когда программу закрыли. Как же Светка без аппаратной?
Ей с самого начала страстно хотелось попасть в аппаратную. Взять любую кассету… нет, не любую, а ту, с новогодней программой, где Машки и в кадре-то нет, только голос. И будет казаться, что она сейчас вернется со своих съемок, и будет стряхивать снег с новой шубки маленькой щеточкой, а потом ругаться с кем-нибудь из-за компьютера. Впрочем, компьютера теперь два. А Машки – ни одной…
В горле стоял какой-то душный тяжелый ком, и все окружающее казалось тусклым и неотчетливым, как в бесконечном тоскливом сне, когда хочешь проснуться и увидеть яркие реальные краски… 

Июль 96. Северный Кавказ.
- Или программа идет так, или я забираю кассету. – Александра уже не удивлялась своему нахальству. Это в праздных разговорах в редакции телецентра она могла изображать почтение приглашенного автора к профессиональным телевизионщикам, а в аппаратной ей было на все наплевать, потому что она знала  ч т о  и  к а к надо делать, а они – нет. Иногда было страшно умереть вот сейчас, пока программа не смонтирована, ведь никто же не знает,  к а к…
- Куда это ты забираешь? – ехидно поинтересовался редактор, - до эфира всего ничего.
- А что вам стоит программу снять? – так же ехидно огрызнулась она, чувствуя, что ее несет, и не надо бы так, и можно же как-то иначе… Но нет, как будто внутри работает в форсажном режиме какой-то генератор, и все быстрее и навязчивее единственно верный ритм, и горло перехватывает от готового вырваться наружу текста, и жарко, и озноб, и немедленно надо выплеснуть это, сбросить на кассету, только так, и никак иначе, все уже в голове, все уже есть. И нет… Потому что между ней и пультом стоит редактор, не отталкивать же его от бетакамовской стойки, да и видеоинженер…
Виталий помолчал. Выборы прошли, и предлога для повторного снятия программы не было. И заменить ее сюжет сейчас нечем, и анонсировали уже очередную ее программу. Которые начальство всегда отличало пристальным вниманием. Даже слишком пристальным…
- Уберем вот этот синхрон, и все. Кому интересно, что он там говорит. Пьяный, тем более…
Она бессмысленно огляделась, пришла совершенно безумная мысль, стереть кассету прямо сейчас, здесь, вон видеоинженер в углу прячется, не хочет участвовать в скандале, а за пультом режиссер Валечка, нормальная же девчонка, и журналист отличный, всегда с ней ладили. А сейчас взгляд из-под очков уходит в сторону, ямочек на пухлых щечках не видно, лицо напряженное и злое. Что-то не так. Два дня назад было все так, а теперь… Что же за эти два дня изменилось? И раньше тошнило Виталия от военных программ, но он ей не мешал, наоборот даже, готов был вообще к монтажу не касаться. Что же…
- Этот вот эпизод уберем, - произнесла Валечка, с видимым усилием стараясь говорить примирительно, - он всего-то минуты полторы…
Александра раскрыла рот, чтобы так же мирно объяснить: эпизод этот с сидящим перед камерой невменяемым офицером-спецназовцем, только что вышедшим из боя, где на его глазах погибла большая часть отряда вместе с командиром, эпизод этот… Но тут Виталий демонстративно-презрительно произнес:
- Да кому вообще это нужно? Всем давно эта война надоела…
Расслабившийся было видеоинженер снова перестал дышать, и возникшее вновь напряжение потрескивало невидимыми искрами. Вдохновленный тем, что Александра замерла на секунду с раскрытым ртом, Виталий продолжил:
- И как редактор я считаю, - качество никуда не годится. Кто так снимает?
Игорь Комиссаров, - замедленно подумала Александра, - его нигде нет в кадре, в предрассветном сумраке совсем непраздничного мартовского Грозного, - в кадре только офицеры СОБРов, потрепанные, злые, помятые, ошарашенные. Уцелевшие. Серый рассвет, серые развалины, серые лица. А его в кадре нет…
- Поезжай, сними лучше, - безразлично сказала она, думая, что надо проверить титры, могут и забыть, не поставить, им-то, здесь сидящим, все равно, Кольцов, Комиссаров, кто-то еще…
- Да, а кассету я забираю, - так же безразлично продолжила она, и тогда Валечка молча пробежалась пальцами по кнопкам, и запись пошла, но Виталий не унимался, хотя Александра не слушала его, уставившись в монитор, где в углу мигали цифры тайм-кода: 1996, март, седьмое…
И вспомнила его слова только потом:
- Все говорят, что отряды эти не нужны. И нечего про них целую программу…
Она не слушала, потому что отчетливо поняла: это ее последний монтаж, и больше никогда она не войдет в аппаратную телецентра…

Январь 97. Москва.
- Может, вы что-то хотите посмотреть? – Робко улыбаясь, предложила видеоинженер. Кажется, ее зовут Оля. 
- Да, - Александра резко встала и удивилась, как замерло сердце у двери аппаратной. Почему так страшно?
- Вот, - Оля перебирала стопки кассет, - хотите, Леша, режиссер тут был, он спектакль поставил, хотите?
- Мне старую кассету, - опять удивление, как хрипло прозвучал голос, - новый год, прошлый. И майская, которая не вышла.
- Сейчас, - шелест тетрадки, щелчок открываемой коробочки, Александра медленно протянула руку и нажала кнопку включения. Потом, не глядя, нащупала за спиной кресло.
   - Я сама, спасибо.
Кассета скользнула в щель, на экране появился Кирилл, сидящий под елочкой, улыбнулся и сказал:
- Я хочу говорить о любви…

Февраль 97. Северный Кавказ.
- Я на телецентре персона нон грата, - весело сказал Кольцов, и вид у него был как у заговорщика после удавшегося переворота, - а ты как бы сама по себе, ты же официально от Москвы…
- В Москве за Чечню сразу рот затыкали, - хмыкнула Александра, - по крайней мере, на нашем канале. Это здесь непуганые были. До меня. Только не пойму, чего они опять зашевелились? Валечка звонила, сожалела, не поняли, оказывается, друг друга. 
_ А чего тут понимать? – Кольцов пренебрежительно махнул рукой, - то было нельзя, а теперь им сказали: можно. А у них нет ничего, того, что у нас.
Александра не подумала словами, и не вспомнила подробно десятки кассет, разными путями попавшие к ней в руки, но возникло вдруг ощущение безмолвного крика, словно пропитавшего беспорядочные, безнадежные, бесконечные метры пленки…
- Покажи это, покажи, - кричал тот самый офицер, стоя в предрассветной темноте у разбитого БТРа невидимому оператору, пусть все увидят…
Она тоже хотела бы увидеть и услышать его, Игоря Комиссарова, или своего друга Виталия Носкова, показавшего ей эту кассету, но оператор молчал, просто продолжая снимать, и кто-то сказал за кадром спокойно и безразлично: никто этого не покажет…

Январь 97. Москва.
Александра оглянулась на стук двери; вошедший оператор поставил на пол чемодан с камерой и блаженно повалился на диван, не сняв куртки. Следом вошли водители и, увидев ее, заулыбались.
- Привет! Опять к нам? 
Она тоже улыбнулась им, и она была рада, что они не затеяли никчемный светский разговор, а сразу заговорили о жутком холоде, голоде и отсутствии денег. Крутился на экране яркий новогодний клип, а за ее спиной сотрудники наскребли, надо полагать, необходимую сумму, и теперь препирались, кому идти в буфет. Идти выпало водителям, а оператор остался на диване, вздыхая и бормоча чего-то про жуткий холод.
Александре очень хотелось посмотреть на него, и она спросила, повернувшись:
- Кирилл приехал?
- Да, - он смотрел на монитор, и неуверенная улыбка замерла у него на губах.
- Хороший клип, - рассеянно сказал он, - помнишь, с шампанским восемь дублей?
Она продолжала смотреть на него, словно хотела увидеть что-то другое в нем, необычное,  п о с л е   т о г о… Глаза их встретились на секунду, и он сразу отвел взгляд. Она не замечала, что по лицу ее текут слезы. Боль узнавания, возвращения в свой мир. А мир был разрушен.

Декабрь 96. Северный Кавказ.
- Давай, - скомандовал Андрей, и Петя, водитель и особа, приближенная к командиру, жестом фокусника извлек откуда-то бутылку шампанского и коробку конфет.
- О! – Александра удивилась и откинулась на спинку стула, - она обрадовалась, увидев Андрея и понадеявшись уговорить его, все-таки, сниматься в клипе, но из вежливости сначала поинтересовалась:
- А что у вас за дело?
- Уж так и дело, - Андрей был подчеркнуто весел и беспечен, и держался необыкновенно светски, из чего она поняла, что дело действительно есть. – Вот, заехали просто. Мы теперь люди свободные.
- И как вам? – Не удержалась она, и они тут же принялись хвастаться, превознося образ жизни вольных охранников, но вдруг Петя сказал:
- К командиру заезжали, выпили в гараже. Он как узнал, что Андрей тоже ушел, одно только сказал: извини, … отряду.
Андрей тоже что-то говорил, но она не услышала, зацепившись за петину фразу:
- Заезжали, значит. А я думала, вы его… - она хотела сказать «предали» и не решилась, - бросили.
Она испугалась повисшей паузы, и Андрей поспешил заполнить ее рассказом о каком-то дорожном приключении, но Петя вдруг наклонился через стол и тихо произнес, глядя ей в глаза, так близко-близко:
- Это еще неизвестно, кто кого… бросил.

Декабрь 94. Северный Кавказ.
Впервые Петя появился у нее в кабинете в большой шумной компании, приехавшей навестить попавшего в больницу боевого товарища. Разговоры крутились вокруг скорого отъезда и вестей из Моздока, где уже сидела половина отряда. Настроение у всех было препоганейшее, и только Петя, всем своим видом: румяной круглой физиономией, непосредственной живостью и разговорчивостью, новеньким «снегом», украшенным непременной кобурой со «Стечкиным» являл собой рекламную картинку бравого спецназовца. Он все время что-то говорил, когда возникала мрачноватая пауза, но Александра среагировала только на неожиданную, тоскливо-отчаянную интонацию:
- Скорее бы туда. Командир там, а я здесь. Как же он без меня…

Декабрь 96. Северный Кавказ.
Опешив от петиного откровения, Александра повернулась к Андрею и неожиданно увидела его лицо, как будто сквозь энергичное веселье и светскую улыбку  микшером проявилась многодневная усталость и безнадежная тоска. Он снял куртку, войдя в кабинет, и только сейчас Александра поняла, что все время подсознательно не давало ей покоя, что было не так. Не успев подумать, она спросила вслух:
- А как же ты без оружия?
Андрей дернулся, и она с радостью поймала бы и затолкала обратно свои слова, потому что в его светлых глазах полыхнула черным такая боль, и на короткое мгновение лицо неузнаваемо изменилось, но он тут же нацепил на него голливудскую улыбку и равнодушно пробурчал:
-Подумаешь!

Январь 97. Москва.
- Кирилл просил погромче, - виновато сказала видеоинженер, протягивая Александре наушники к «Бетакаму» и включая магнитофон. Знакомая манера Кирилла, гонять одну и ту же песню до бесконечности. Это значило, что он задумал клип. Он задумал клип… Куда?
Она надела наушники, но звук мощных динамиков, казалось, заставлял дрожать воздух, и маленькая комната заполнилась низким хриплым голосом, и изображение на мониторе дрожало и расплывалось, и Александра молча глотала слезы, не разбирая знакомых, написанных когда-то ею слов в наушниках, а ощущая только дрожащее в воздухе отчаяние. Оглушительная тишина, щелчок магнитофона, и голос зазвучал снова: «Дремлет притихший северный город…»
Кто же это? – замедленно подумала она, когда на экране прокрутилась последняя заставка, и пошли титры – О чем это?
 Она стянула наушники, ощутив перемену за спиной, и оглянулась. Аппаратная была пуста, а в дверях стоял Кирилл в неизменных джинсах и кожаной куртке. Длинный шарф, размотавшись, свисал почти до пола. Кирилл оторвал взгляд от монитора, и глаза их встретились. Она вскочила, ожидая каких-то слов, но он сделал шаг назад, в коридор, и почему-то оглянулся.
- Кирилл! – Александра сделала шаг к нему, не слыша себя в магнитофонном грохоте, - Кирилл… это важно, послушай.
Он отступил в коридор и отрицательно помотал головой. Губы его пошевелились, но она не слышала ничего, потому что все заглушал хриплый отчаянный голос в динамиках. Отчаяние того, кто потерял свой мир. Александра замерла среди плотного вибрирующего звука пустой аппаратной, вдруг поняв, что бесполезно всё: слова, действия, картинки клипов, даже мысли, всё. Всё так, как хрипит этот голос:
«И чисто по привычке я тогда кричу…»
Губы Кирилла снова пошевелились, и она поняла, не услышала:
- Я не могу, - сказал он, - потом. Позже…

Октябрь 96. Северный Кавказ.
- Или в автобус, - сказал Андрей, отвернувшись на секунду от мишеней, - совсем замерзнешь.
Александра упрямо помотала головой, не отрывая взгляда от разложенного на столе оружия.
- Ты обещал мне дать пострелять.
За три часа на полигоне Андрей погонял стажеров на штурме автобуса, захвате машины, стенке каких-то развалин, и она все это молча, с интересом, правда, смотрела, снимать он не разрешил. А теперь, когда дело дошло до стрельбы, уходить? Еще чего! Он посмотрел на нее более внимательно, улыбнулся и вытащил из кобуры свой «АПС».
- Иди к крайней мишени.
Замерзшие руки плохо слушались, пистолет был тяжел для нее, и первые выстрелы попали в края мишени.
- Ничего, - Андрей защелкнул новый магазин, и когда она подняла пистолет, положил сверху руку, придавив ее пальцы к рукоятке:
- Оружие любит твердость…

Июль 96. Москва.
- Может, не надо Кирилл? – Нерешительно сказала Галка в аппаратной Шаболовки, - это же не вранье, просто не весь синхрон.
- Это – не враньё, - с расстановкой произнес Кирилл. - А хочешь, у меня здесь, - он неожиданно ткнул рукой в сторону мониторов, - в этом синхроне главком скажет, что Паша – дурак? А потом Ковалев, что надо продолжать войну? Я всё могу, - теперь он обвел взглядом все мониторы, - здесь. Монтажом можно сделать всё…

Февраль 97. Северный Кавказ.
- А чего? – Александра с веселым удивлением посмотрела на Кольцова, - ты в Госдуму? Почему нет?
- Вот и я думаю, - Кольцов взял бутылку и принялся оделять соратников, Обстановка был непринужденная, и где-то даже легкомысленная. Здесь собрались, в основном, газетчики, но был и звукооператор с телецентра, свой человек в тылу врага. Все весело обсуждали политические перспективы Кольцова, которому неожиданно взбрело баллотироваться в Госдуму, где освободилось какое-то место. Атмосфера царила примерно такая: а почему, - ха-ха, - и нет? Александре даже в голову не пришло поинтересоваться его программой, или средствами, на которые он собрался затеять предвыборную кампанию, все это ее не интересовало. Она не прислушивалась к развеселому журналистскому трепу, блаженно замерев с полным стаканом в руке и представляя клип, который она увидела сразу, от начала до конца. В голове стремительно выстраивался видеорял, послушно ложившийся на голос Высоцкого: «я к микрофону встал, как к образам. Нет-нет, сегодня точно к амбразуре…»
 
Декабрь 96. Северный Кавказ.
- Мы не нужны, Алка, - нехотя проговорил Андрей после долгого молчания. Петя тоже молчал, крутя в пальцах незажженную сигарету.
- Мы не нужны. Поэтому командир и ушел. И всё…

Ноябрь 96. Северный Кавказ.
Кольцов потянулся за бутылкой воды и налил полный стакан. Александра удивилась, заметив, как дрожит его рука. Чего это он? – Она недоуменно оглядела маленький зал пресс-центра международной конференции: местные журналисты, уже не раз видевшие его фильм, отвлекались, что-то записывали, тихо переговаривались. Приезжие, что журналисты, что депутаты и правозащитники, смотрели внимательно, не отвлекаясь. Хасан, телевизионщик из Грозного, сидел у самого экрана, и ни разу не пошевелился, пока не закончился финальный клип, и не затих голос Высоцкого, отчетливо допевший: «нужно выстрелить в висок, иль во врага…».
Кольцов вдохнул, снова потянулся было за стаканом с водой, но передумал. Все молчали, а Хасан проговорил медленно и задумчиво:
- Вы сделали очень хороший фильм, Сергей. Там много правды.
Все также молчали, а Александра повертела головой, зацепив взглядом побледневшего почему-то Кольцова.
- Но я не могу показать его в Грозном. Там у вас, - Хасан помедлил, - неточности.
Александра перестала слышать возражения Кольцова, бездумно разглядывая пыльные солнечные блики на полу. Он из Грозного, - замедленно подумала она, - кассеты тоже оттуда. Неточности! Вся эта война – одна большая неточность. Неправильность.
Кирилл говорил об армии, войне и политике, а только потом о любви. Кольцов о смерти и пирровой победе в разрушенном городе. Те, кого снимал Комиссаров, - о предательстве. Она сама - о теплом, замкнутом мире отряда. Который был разрушен.
Надо было говорить о любви...
- Бандиты – это и наша проблема, - так же медленно, словно подбирая слова, проговорил Хасан. – Но их и считают бандитами. Это не народ. Я не могу показать фильм там.
- Да я и не… - Кольцов привстал, редактор, сидевший рядом, потянул его за полу куртки. Сев, он секунду промолчал и продолжил с видимым усилием:
- Надеюсь, мы найдем общий язык.
Наступившая было напряженная тишина снова сменилась негромким гулом, и Хасан как-то печально кивнул и протянул руку через стол:
- Я тоже надеюсь.
Редактор согласно кивал…

Январь 97. Москва.
- Я не помогаю убийцам, - Тамара стряхнула пепел и подвинула пепельницу Александре, - я согласна, они нуждаются в психотерапии, но пусть с ними работает кто-то другой. У меня есть матери… там. Вот туда я опять поеду.
Александра, расслабленно откинувшись в кресле, оглядывала комнату, - низкий, застеленный непривычно ярким покрывалом диван, - африканское, - таинственно засмеявшись, сообщила Тамара, - с конгресса; стадо плюшевых и пластмассовых бегемотов в кресле под абажуром торшера; книжные полки до потолка и завалы книг в углах. Беспорядок и уют. Африканская выпивка, пахнущая неизвестными плодами и жутко вкусная, конфеты на низком столике и неведомого происхождения банан. Глаза Тамары казались в тени абажура огромными и загадочными; она уютно устроилась на диване со стаканом экзотического пойла в одной руке и сигаретой в другой.
- Я их не обвиняю, - Тамара продолжила все так же ровно и мирно, - понимаю, приказ. А солдатики, так вообще… Просто я не хочу с ними работать.
Александра непроизвольно вздрогнула при слове «солдатики». Перед глазами сразу встали кадры с тех самых кассет, декабрьских, январских, потом марта 96… Она встряхнула головой и осторожно спросила:
- А это твоя точка зрения? Или вашей… организации? Работать только с мирным населением.
- Пожалуй,… да. Это общая установка. Потому что до них… того самого мирного населения, государству не будет дела никогда. Только мы. Правозащитные организации.
- До моих… до наших ребят тоже никому нет дела, - рассеянно сказала Александра, не возражая, а просто констатируя факт.
- Да, - Тамара кивнула и капризно, очень по-женски улыбнулась, - но я просто не хочу…
Александра удивлялась, что не ощущает разочарования, хотя надежды на получение информации не оправдались, но было просто хорошо. Спокойно, уютно и хорошо.

Апрель 97. Северный Кавказ.
В избиркоме Кольцов регистрировался последним, и ожидавшие его журналисты тихо переговаривались, скучающе оглядывая остальных кандидатов. Посуетился слегка оператор новостей телецентра, и тут же исчез. Кольцов вышел в сопровождении большой компании. Почти всех Александра знала, и они ее никогда не интересовали, как и всё, не имеющее отношения к монтажу программ. Но тут она увидела их всех как бы со стороны и изумилась: да что же их объединяет, таких разных, и таких… Она поискала слово, нашла и не решилась произнести даже про себя. Они были неприятны, и они…
Она посмотрела на Кольцова, отвечавшего на какой-то вопрос своим хорошо поставленным голосом телезвезды, и поразилась вдруг: да что же его связывает с его командой? Он кажется чужим среди них, он из другого мира, - профессионалов, которых так старательно уничтожают сейчас, но для них все равно остается только их дело, так почему вокруг него  э т и? Эти… непрофессионалы…
Журналисты, бравшие интервью, сворачивали шнуры микрофонов, операторы укладывали камеры, сам Кольцов, дав какие-то распоряжения, вышел на лестницу, доставая на ходу сигареты, и тогда, выбрав момент, Александра спросила с неловким смешком:
- А вот я не задала тебе вопрос: зачем тебе все это надо?
Кольцов протянул ей раскрытую пачку своих крепких сигарет, щелкнул зажигалкой, и, посмотрев на нее с сосредоточенным вниманием, ответил:
- Я скучаю по аппаратным телецентра...

Январь 97. Москва.
- Английским как владеешь? – Тамара ответила вопросом на вопрос Александры о ее публикациях.
- Ну-у…
- Вот именно. А я сразу пишу на английском. Здесь это никого не интересует. В Африке интересует, а здесь – нет.
- А чего ж ты здесь?
- Я здесь живу. И сын мой здесь живет. Я не хочу, чтобы он жил в ненависти. А такие, как этот, твой…
Что удивительно, Кольцов слова при Тамаре не сказал на той конференции, и вообще ее не заметил, а вот она его сразу как-то непрофессионально возненавидела.
- Так это и есть, - уныло возразила Александра, - синдром. Вот и надо же…
- Не надо, - Тамара покачала головой и взяла конфету, - чаю еще хочешь?
- Хочу.
Тамара поставила чайник на яркую салфетку на столе.
- Я бы даже поработала с теми, кто стрелял. Они-то не осознавали…
Чего же, не осознавали, - вздохнула про себя Александра, откусывая необыкновенно вкусную конфету. Еще как осознавали! До сих пор в сознание не придут…
- Да ну их! – Тамара легкомысленно махнула рукой, - давай еще выпьем!

Апрель 97. Северный Кавказ.
Александра с досадой развернулась в кресле, когда в аппаратную ввалилась шумная компания. Теперь работать не дадут, пока все не расскажут и не расползутся. Редактор хлопотливо собирал со столика бумаги и перекладывал кассеты, одновременно доставая из знаменитого редакторского портфеля бутылки и закуску. Кольцов весело рассказывал о только что закончившейся встрече, и Александра хмыкнула, уловив фразу:
- Если бы я выпил столько, сколько электорат, меня бы там и похоронили…
Видеоинженер с чувством принюхивался к запаху еды, как к чему-то давно забытому, и, поглядев на него, Александра со вздохом остановила кассету.
- Саша, иди сюда, - Кольцов протягивал ей стакан, - тебе-то можно.
Она поглядела на пузырьки в его стакане и ехидно заметила:
- Спиваться, значит, должна команда, а кандидат весь в белом? Как-то еще спьяну не монтировала.
- У тебя еще все впереди, - пообещал редактор, раздавая бутерброды, - а кстати, кто это там, такой знакомый?
На стоп-кадре был Хасан с микрофоном в подъезде разрушенной многоэтажки. Сквозь пролом за его спиной светило солнце, и отчетливым был только силуэт.
- Убери его, - редактор вдохновенно махнул стаканом в сторону пульта, - нам эти не нужны…
Александра молча встала и вышла в коридор, заставленный каким-то хламом. Кольцов появился через несколько секунд, щелкнул зажигалкой, поднося огонь к ее сигарете, и закурил сам.
- Ну что с тобой? – Интонация его была так безошибочна, и низко вибрирующий теплый голос прямо-таки призывал пожаловаться и с рыданиями упасть на грудь героя. Профессионал!
В ее случае это было бесполезно просто потому, что в монтаже ее интересовал только монтаж. И Кольцов, будь хоть трижды героем фильма, мог занять в нем только то место, которое видела она. Или никакого.
Александра молчала, глядя на быстро тающий кончик сигареты, и с ужасом думала, что надо уходить, И из этой аппаратной надо уходить. А куда? И куда девать все то, что уже есть у нее в голове? И – нет. Ведь нет же ничего этого на кассете!

Январь 97. Москва.
- Брось, - Татьяна, появившаяся в офисе сразу после ухода Кирилла, сидела за длинным светлым столом в привычных джинсах и незнакомом белом свитере, - мы всё это уже пережили, похороны, всё…
Александра недоуменно провела рукой по лицу, наконец, сообразив. Рука была мокрой. Боже мой, - растерянно подумала она с каким-то странным раскаянием, - я ведь думала сейчас не о Машке. Я думала о программе.
Машка была частью этого разрушенного мира, на месте которого теперь зияла пустота. И каждый воскресный эфир канала напоминал об этой пустоте, потому что на месте программы было что-то другое, ненужное,  н е  т о…
- Мы пережили, - повторила Татьяна, - а мать и сейчас звонит мне. Каждый день. Не Кириллу, а мне! Кирилл… он молчит, ни слова. Ему легче.
Александра медленно покачала головой. Не было слов, чтобы объяснить. И у Кирилла, наверное, не было слов. Татьяна знала взрослого, воевавшего офицера, «настоящего полковника», как шутили они когда-то, журналиста, не боявшегося ничего и никого. А там, в их столетней давности детстве остался мальчик с большими глазами, которые становились почти круглыми, когда он говорил Александре таинственным шепотом:
- На войне не совсем убивают. Мы сейчас доиграем, и все оживут.
Каково ему было узнать, что так не бывает?

Апрель 97. Северный Кавказ.
- Борис! – Кольцов заглянул в дверь и отступил, пропуская вышедшего редактора. Тот недоуменно смотрел на них, стакан в его руке угрожающе покачивался на грани равновесия.
- Слушайте вы, оба. Вы тут все гении, и это жутко усложняет. – Он улыбнулся Александре как мог, очаровательно, и мгновенно вошел в образ романтического героя, - я вас всех люблю, вы же – моя команда…
Она с изумлением ощутила, что против воли поддается его профессиональному обаянию, но… надо уходить. Неужели надо?
- Боря! – Кольцов неуловимо изменил тон, мгновенно перейдя от роли соблазнителя к роли своего парня, - то, что делает Саша… я это тоже… ненавижу. Я знаю, это – не журналисты, это – спецслужбы. И вопросы они задают… не журналистские.
Александра дернулась, чтобы возразить, как это? Хасан, такой доброжелательный, такой спокойный, неагрессивный, он что, агент? Кольцов махнул рукой, остановив ее.
- Ты не понимаешь еще, да тебе и не надо. Боря, - он повернулся к редактору, - пусть Саша делает, как хочет. Так даже… - он оборвал себя, и у нее внутри зашевелилось что-то неприятное, колючее. В общем-то, ей только что дали понять, что она – дура. Ну и что? Зато можно оставаться, можно монтировать, можно избавиться от того, что постоянно ворочается внутри, не давая думать ни о чем другом, сбросить все на кассету, и делать клип, и…
Редактор чудодейственно освободил столик, компания гуськом потянулась к выходу, видеоинженер с тоской провожал взглядом редакторский портфель, доедая последний бутерброд. Александра замерла, пытаясь сосредоточиться, и не обратила внимания на подошедшего сзади Кольцова. Она не смотрела на мониторы, поэтому не сразу поняла, что он сказал.
Аппаратная опустела, видеоинженер сидел в соседнем кресле, и только тогда до нее дошло.
- Мы еще встретимся, - произнес Кольцов, обращаясь к стоп-кадру, - а я стреляю лучше…
Надо было уходить. Надо было встать, сложить кассеты, выключить всю аппаратуру, а потом свет. А потом закрыть тяжелую металлическую дверь, с трудом провернув ключ, и больше никогда сюда не приходить.
Мгновения неподвижности среди привычного, невоспринимаемого шума мониторов, шелеста вентилятора, дрожания разноцветных огоньков на пульте… последние? Вот сейчас надо встать…
- Поехали? – видеоинженер нажал кнопку, и изображение ожило, - что дальше?

Январь 97. Москва.
- Кириллу я бы помогла, - Тамара некоторое время смотрела на экран, где только что докрутились титры его старой программы, - это безумно тяжело для него, но он должен говорить.
- С тобой?
- Да, конечно. Но я не об этом. Он должен говорить с Машкой.
- Это такая техника?
- Техника? – Недоуменно переспросила Тамара, потом встряхнула головой, - ну да, техника. Работа со смертью. Это… страшно. Я спрашиваю мать, чей ребенок погиб при бомбежке: ты думала, что там будет безопаснее? – Да. – Ты сама была в более опасном месте? – Да. – Так в чем вина? Он послал бы кого-нибудь на опасную съемку?
- Он сам всегда…
Вот видишь. Синдром командира. Он должен говорить…

Ноябрь 96. Северный Кавказ.
За столиком собрались знакомые Кольцова, и разговоры у них были свои, перебиваемые непременными офицерскими тостами за присутствующую женщину, изрядно ей досаждавшими. Александра вовсе не смущалась, она предпочитала, чтобы ее не замечали по другой причине. Она старательно замирала, отодвинувшись куда-нибудь в тень, чтобы о ней забывали, воспринимая предметом обстановки, и вот тогда…
Говорили все, громко и беспорядочно, перебивая друг друга, и знакомая уже география и хронология этой войны приобретала конкретные имена, даты, названия. Кольцов, казалось, тоже забыл о ней, он пил, как и все, много, и лицо его менялось, становясь более контрастным, почти черно-белым, и светлые глаза тоже начинали казаться черными.
- Третий, - негромко сказал незнакомый майор, и все нестройно поднялись, отодвигая стулья. Кольцов не глядя протянул руку и сжал ее пальцы. Рука его был ледяной, и он не сразу отпустил ее, когда все выпили, и молчание сменилось беспорядочным разговором, и произнес, все так же не глядя на нее:
- Помнишь, год назад Вальку хоронили здесь?
Майор кивнул, глядя в пол и бесцельно крутя в пальцах стакан.
- Мать тогда кинулась к нам, мы его привезли… - Кольцов помолчал и продолжил хрипло и невнятно:
- Ко мне. И кричала: почему ты жив?

Январь 97. Москва.
- Кириллу не нужен психотерапевт, - Галка грустно улыбнулась, - Кириллу нужен эфир. Это его жизнь, а… ее нет.
Кирилл поставил ногу в открывшуюся дверь лифта.
- Я уезжаю завтра, - Александра боялась посмотреть на него, - позвони Тамаре, она поможет. Позвони.
- У меня погибли люди, - Кирилл тоже не смотрел на нее, - что же тут можно изменить? Они погибли, а я жив.
Он зашел в лифт, незнакомо нервным движением поправив шарф. Александра смотрела на него, ощущая отчаяние и бессилие. Бессилие от невозможности найти слова. Она не думала, что когда-то не сможет найти слов. Дверцы лифта поехали навстречу друг другу, и тогда Кирилл быстро сказал:
- Алка, мне еще никогда не было так плохо…   

Декабрь 96. Северный Кавказ.
- Мы думали с ним… к нему, - Петя отодвинулся от стола и достал сигарету, - думали все вместе, опять… все равно, где. А он сидит один, и мы ему не нужны…
Андрей молчал, потом неожиданно сказал:
- Таких, как я, учить не надо. А молодым он был нужен в отряде. А ему сказали, не надо. И теперь он один. И там… никого.
Александра не знала, что сказать. Они напоминали сейчас обиженных, брошенных детей, и нельзя было утешить их сказочной ложью о том, что все станет, как было, и все будет хорошо. Они уже знали, что не будет…

Январь 97. Москва.
В аппаратной было тихо, светились буквы на пустых экранах «Бетакамов», мигало звездное небо компьютера, и можно было вытащить любую кассету из косо развернутой стопки, - не бывало при Светке такой небрежности. Александра рассеянно улыбалась, не думая ни о чем. Это было так хорошо, ни о чем не думать, ощущая полную пустоту в голове, и просто смотреть на экран, где медленно проявлялось изображение Юры, сидевшего с микрофоном на низкой детсадовской скамеечке, а рядом с ним сидел насупленный малыш в низко надвинутой на лоб офицерской фуражке, тщательно и невнятно выговаривая слова:
- Я не хочу быть военным. Я телевизор видел, они там… они людей убивают…
Кассета была технической, а не эфирной, и в углу мигали цифры неубранного тайм-кода: 1995, июль. После Буденновска…
 
Апрель 97. Северный Кавказ.
- Сергей, зачем вам это нужно? Вы надеетесь что-то изменить?
Задавший вопрос журналист доброжелательно улыбался, и вся обстановка была насквозь неофициальной, дружеской, и даже каверзные вопросы звучали слегка не всерьез. Кольцов был своим, и то, что он отвечал на вопросы, а не задавал из, забавляло всех.
- Нас называют четвертой властью, - Кольцов оглядел зал поверх расставленных микрофонов, и Александра замерла в отрешенном восторге, увидев, как эта картинка ляжет на слова Высоцкого: «я приступил к привычной процедуре…»
- На самом деле сейчас не свобода слова, а свобода властей от слова. Все вы это хорошо знаете. И вы знаете, что происходит с независимыми телекомпаниями. Если они не поддаются давлению, их просто закрывают, так, или иначе.
Он взял со стола пульт видеомагнитофона, и на экране развернутого к залу большого телевизора появился молодой парень в пестром свитере, который нервно говорил в стоящий перед ним микрофон:
- Сейчас к нам приехал взвод автоматчиков. После передачи о городской администрации нам сказали, что мы нарушаем санитарные нормы. Это неправда, вот документы… 
Изображение закрылось чем-то темным, шум, звуки передвигаемой мебели, другой голос: выключите камеру… снова голос ведущего: снимай второй камерой… на миг появилось изображение комнаты, спина в камуфляже, и все исчезло…
- Дорогие зрители, - симпатичная девчонка улыбалась в камеру, - мы рады, что сегодня вышли в эфир, хотя нам отключили электричество, и наши сотрудники сидят сейчас на дереве с проводами.
На экране появилась крона дерева и крупный план довольной, улыбающейся физиономии, выглядывающей из ветвей, - конечно же, наши власти этого не ожидали…
Толпа на улице с лозунгами и транспарантами окружила номенклатурного вида деятелей, растерянно оглядывающихся и с надеждой косяшихся на милицейское оцепление. Изображение прыгало, и сквозь шум толпы и крики: прекратите снимать! Выключите камеру!, - послышался отчетливый женский голос:
- Мы хотим знать, почему закрыли нашу телестудию?

- Многие из вас были на войне, - Кольцов снова оглядел зал, - вы знаете, вам не надо объяснять. И сейчас я вижу, что происходит с моими боевыми товарищами. Они для государства сделали все… там. Государство моментально о них забыло. Помочь им - это наша задача.
В зале стояла тишина, Кольцов помолчал, ожидая следующего вопроса, потом неожиданно проговорил:
- Я потерял там друзей… Я видел, как они умирали, я их потерял…

Июль 95. Москва.
- Давай вопросы, - прошипела Машка, покосившись на экскурсовода, или просто историка, который сопровождал их по музею Вооруженных сил. Он только что рассказал об английском заговоре, который привел к войне с Наполеоном, и заслушавшись, Александра забыла, зачем, собственно, они пришли…
Она полезла в карман джинсов за смятой шпаргалкой с обязательными вопросами, но тут Машка передумала, и так же громко прошептала:
- Давай ты в зале оружия. А я пока костюмы посмотрю…
Александра кашлянула, боясь, что голос не подчинится, рука, державшая микрофон-«пушку» заметно дрожала. Взгляд их собеседника был так спокоен и внимателен, что, забыв о шпаргалке, она спросила с искренним интересом:
- А почему оружие всегда так красиво?

Ноябрь 96. Северный Кавказ.
В редакции Кольцова было шумно, многолюдно, и Александра остановилась в дверях, пожалев, что пришла сюда. А куда было идти?
Кольцов, сидевший за заваленным бумагами столом, поднял голову, оторвавшись от какого-то текста, и после секундного молчания резко встал.
- Пошли, - он обнял ее за плечи, подталкивая к дверям соседней комнаты, - садись.
Александра села, бессмысленно уставившись на заставленные папками полки у противоположной стены, а Кольцов достал откуда-то неполную бутылку, два стакана и в замешательстве хмыкнул:
- Закусывать нечем, извини.
- Откуда он знает? – Вяло подумала она. Весь день на работе ей хотелось выпить. Нет, не выпить, а именно напиться, потерять сознание, не вспоминать, не думать, не видеть… Почему, за что? Почему Машка? Совершенно безопасная, обыкновенная, особо не нужная съемка, почему?
И теперь перед глазами крутится бесконечный, закольцованный видеоряд, откуда в голове столько подробностей?
… Машка в кресле на ночном монтаже зевает, тихо ругается и идет курить…
… Машка открывает банку с супом, глотает, обжигается, а потом показывает Александре большой палец…
… Машка возвращается со съемки на заметенной снегом Тверской, заботливо развешивает на вешалке свою заячью шубку, - подарок мужа, - и старательно счищает снег маленькой щеточкой…
--- Машка, подмигнув оператору, бросается к офицеру, вышедшему из дверей Курского вокзала, громко выкрикивает название программы, и его лицо расплывается в улыбке…
- Я знаю, - сказал Кольцов, подняв свой стакан, - видел вчера в новостях.
Он выпил и замер в неподвижности, глядя куда-то мимо Александры. Комната поплыла у нее перед глазами, расплылись и исчезли куда-то не оставлявшие весь день картинки, и она тоже замерла, ощущая проходящее насквозь тепло. Она ждала от него каких-то слов, а оказалось, что лучше всего было сидеть и молчать…

Апрель 97. Северный Кавказ.
Видеоинженер вышел, и Александра привычно крутила кассету с записью новогодней программы Кирилла, слушая выученный уже наизусть текст.
- Я хочу говорить о любви, - в который уже раз сказал Кирилл и улыбнулся, и хорошо знакомые слова вдруг замкнули цепочку невнятных текстов и беспорядочных картинок, никак не выстраивающихся в едино целое, и она, наконец-то увидела весь фильм, от начала до конца. И героем его мог быть только Кольцов, и ничего с этим нельзя было поделать…
Видеоинженер отмотал на начало мастер, и медленно прокручивал кассету на плеере.
- Пишем, - Александра машинально ткнула в неработающую с ее стороны кнопку.
- Понял.
Изображение на экранах исчезло, а потом зазвучал голос Высоцкого, и Кольцов, стоявший у вагона в пятнисто-зеленой толпе, повернулся и привычным движением закинул на плечо ремень автомата…

Июль 96. Северный Кавказ.
Александра сидела в углу кабинета командиров отделений около сейфа. И ей видны были только спины в камуфляже и в полосатых майках, а уж на нее-то и внимания никто не обращал. И тем не менее, хотя господа офицеры о ней как бы забыли, речи их были вполне литературными, с уместными вкраплениями там, где синонимов не хватало. Да они вообще хорошо говорили, вот и в фильме тоже…
А сейчас услышанные обрывки разговоров вполне объясняли смысл происходящего. Все, что сказал генерал отряду, излагалось хоть и отрывочно, но с развернутыми комментариями.
В дверь всунулась стриженая голова с торчащими ушами и потребовала:
- Бумаги дайте. Пять листов.
Андрей, молча сидевший за своим столом, поднял голову:
- Не валяйте дурака, идите, работайте.
- Иваныч, - голова укоризненно покачалась, - мы все равно не останемся. После всего…
Кто-то протянул бумагу, и голова исчезла.
- Пусть пишут, - Александра узнала голос командира группы, - если все напишут, не уволят же всех?
Андрей вдруг засмеялся. Он резко встал и такими же резкими движениями принялся отстегивать кобуру.
- Мы – неуправляемая банда, все слышали? Нас надо посылать на патрулирование улиц. Все слышали? – Он бросил кобуру на стол с отчетливым в наступившей тишине звуком, и принялся стаскивать куртку. – И вообще, мы нужны только для войны. Войну специально затеяли, чтобы мы от безделья не…
- Андрей!
- Пусть пишут. – Он сел и уставился в стол, - Мы давно тут… мешаем.   

Апрель 97. Северный Кавказ.
- Я исчерпал свои возможности, как журналист, - Кольцов медленно обвел взглядом расставленные перед ним микрофоны, - пора действовать на других уровнях власти. От беспорядка устали все…

Май 96. Москва.
- Мы с самого начала выступали против участия армии в чеченском конфликте, - Кирилл смотрел прямо в камеру, и глаза его казались черными, - то, что происходило… то, что сделали с военнослужащими, вызвало у офицеров шок…

Апрель 97. Северный Кавказ.
- Я хочу говорить о любви, - пробормотала Александра вслух.
- Что? – Видеоинженер повернулся, остановив кассету.
- Давай полигон, - она вытащила их стопки следующую кассету, - а потом вот это…
Андрей шел к вертолету, и тень от работающих винтов скользила по его лицу, фигуре, пригнувшейся серо-зеленой траве, и дрожащее изображение, замкнутое контуром люка, ничем не напоминало войну. Оно казалось окном в нереальный, сказочный мир…
Игорь, стоя в высокой траве, прицепил веревку к карабину на поясе и поднял голову, прищурившись от яркого солнца… 
Вертолет медленно поднимался от серо-зеленой травы к густо-синему небу, иллюминаторы и лопасти сверкали на солнце, и весь он напоминал праздничную елочную игрушку…
Сверкающая игрушка косо проплыла через весь экран и растаяла в безоблачной голубизне…
- Улетела птичка, - сказал видеоинженер и с любопытством спросил:
- А дальше что?
Все это было до войны.

Июль 96. Северный Кавказ.
В кабинет зашел новый командир, и разговоры сразу затихли. Верхнее начальство старательно подчеркивало, что отряд не отряд вовсе, а отдел, и командир – не командир, а так, начальник. Наверное, так им было спокойнее. В руках у него была кассета, и Александра испуганно замерла, о реакции генерала на фильм она уже слышала. Он подошел к столу и положил кассету перед ней.
- Про это не говорили, - он хмыкнул, постарался улыбнуться, и она с удивлением ощутила, что он растерян чуть ли не так же, как она сама. – Но снимать тебе больше не дадут, сама понимаешь.
- А что вдруг так с вами? – Она смотрела не на командира, а на Андрея. Он прикуривал, не поднимая головы, и руки его чуть заметно дрожали. И мгновенно в комнате возникло ощущение искрившего напряжения.
- Говорить некоторые любят, - ни к кому не обращаясь ответил командир, - много.
Он махнул рукой и вышел.
- Да уж, - подал голос командир группы, уверявший, что всех не уволят, - вот он и молчал там, у генерала.
Интересно, - меланхолично подумала Александра, - а что там можно было сказать? На дуэль, что ли, вызвать? Так это даже в девятнадцатом веке не прокатило бы.
Прежний командир не молчал. Вот его и нет.
Александра замерла, осознав, какая мысль все время скользила дрожащей тенью, не всплывая на поверхность. Разрозненные факты сложились, выстроив событийный видеоряд, и все стало ясно, как на смонтированной кассете. И - безнадежно.
Мартовские события в Грозном…Странное поведение Виталия в аппаратной… Нападение на стажеров отряда, оставшихся живыми только случайно… Статья в «Вечерке», где в развязном тоне их же назвали бандитами… Отсутствие зарплаты вот уже три месяца, а ведь в городе сейчас с этим нормально…
«Эти отряды никому не нужны…»
- С вами решили покончить? – Она смотрела на Андрея, и он неохотно поднял голову.
- А ты только поняла?
Он молчал, глядя перед собой, и лицо его было спокойным, но острая волна тоски и боли воспринималась физически, и хотелось сказать что-то единственное верное и нужное, и опять не было слов…
Комната опустела, и он рассеянно сказал как будто самому себе:
- Командира нет. Разве при нем могло быть…
Да при нем же и началось, – чуть не заорала Александра, - при нем-то и начали вас… слишком хороши вы были, слишком заметны… проще говоря, сверхкомпетентны. Да такого ни одна система не потерпит!

Апрель 97. Северный Кавказ.
- Перед вами выступала живая легенда нашей журналистики, - ведущая новостей телецентра профессионально улыбнулась, камера в последний раз скользнула по лицу Кольцова, только что реализовавшего свои законные минуты. Он скромно опустил глаза, слегка улыбался и вообще был хорош. Но что говорил!
Видеоинженер выключил телевизор, и некоторое время смотрел в пустой экран.
- Ужас! – Произнес он, наконец, - более идиотского видеоряда я не видел.
- Ты о монтаже? – Уточнила Александра. Монтировать на телецентре отродясь не умели, и страшно удивлялись, что картинки клеятся не просто так, а со смыслом, да еще и музыка… У них это называлось «перекрывать».
- И о монтаже тоже, - он вздохнул.
А я о контенте, - подумала она. Сколь же можно обманывать себя? У нас разные позиции, но я все равно не уйду отсюда, я просто сделаю так, как считаю нужным. Монтажом можно сделать всё, - вспомнила она слова Кирилла, и неожиданно для самой себя предложила:
- А давай их него миротворца сделаем.
Фильм отдельная реальность, - отрешенно подумала она, - а что такое реальность?
- Миротворца, так миротворца, - видеоинженер усмехнулся и пустил кассету, неожиданно проговорив то, что крутилось у нее в голове, не находя определения, - мы с тобой вообще показываем другую Чечню…

…Вокзал Гудермеса, еще целый, не разрушенный. Из-под большого камня выглядывали мордочки двух щенков. Камера отъехала вправо, и на экране появился Кольцов, сидевший на ящике. Он протянул руку, один щенок потянулся и взял что-то с ладони, другой внимательно обнюхал пятнистый рукав и тоже завилял хвостом…
…- Война – это потери, - Кольцов замолчал, неподвижным взглядом уставившись на микрофон, потом неуверенно продолжил, - это горький опыт, простите за банальность, но…
- Стоп, - Александра потянулась к пульту, - дальше не то.
- Я не хотел убивать, - все тот же десантник медленно говорил, раскачиваясь из стороны в сторону, - сначала. В нас стреляли, мы стреляли. Мои солдаты погибли… Я не знаю, зачем так…
- А у каждого из этих мальчишек есть мать, отец…, - Кольцов тоже пьяно качнулся.
- Да, - десантник кивнул, - у каждого. А виноват я… командир…
На тайм-коде был апрель 95…

Июль 96. Северный Кавказ.
- Андрей! – Александре хотелось отвлечь его от пугающего диалога с самим собой, - скажи, там, на кассете, что у тебя за орден? Я такого не знаю.
Он улыбнулся, встал и открыл сейф.
- Сейчас. – Она подошла ближе и с любопытством наблюдала, как он обеими руками вытаскивает глухо звякнувший берет, наполненный орденами и медалями. – Вот, смотри.
Он достал орден, но Александра, широко раскрыв глаз, изумленно смотрела на все это…
- Ну, - она помотала головой, глядя на него с тем же изумлением, - а почему ты только один надевал?
- А, - Андрей махнул рукой и помрачнел на секунду, неопределенно кивнув вбок и вверх, как бы в сторону начальства, - и так… раздражает. А вот, - он вытащил другой орден и мечтательно улыбнулся, - это мы с командиром тогда… помнишь, террористы с вертолетом? Я пилота изображал…

Апрель 97. Северный Кавказ.
В углу экрана мелькал тайм-код января девяносто пятого.
… Крышка люка БТРа на экране откинулась, и показалась голова в шлеме. Командир отряда стащил шлем и улыбнулся, увидев, что его снимают, и не какие-то журналисты, а свои, из такого же московского отряда. И командир москвичей живой, он погибнет только через год, в Первомайской, а сейчас он жив и машет рукой, и улыбается…
Александра тоже улыбалась, глядя на экран, но видеоинженер пошевелился, и она повернула джойстик, следя за быстро мелькающими кадрами:
- Вот отсюда.
…Спецназовцы обоих отрядов сидели на каких-то бревнах, и изображением казалось черно-белым от серого неба, серого камуфляжа, грязно-серого снега, четких черных линий замершей на заднем плане колонны, темных бликов жидкой грязи на раскисшей дороге, темной стены какого-то строения. И только почти прозрачное пламя костра иногда оранжево вспыхивало, а дым, уходивший к серому небу, тоже был светло-серым.
Командир рассеянно перебирал струны гитары, и взгляд его был отрешенно задумчивым, как и у всех, сидевших в этом круге. Камера медленно скользила по лицам, и Александру вдруг поразило одинаковое их выражение. Неподвижность и отрешенность. Кто-то прикуривал, и движения его были плавно-замедленными, кто-то просто сидел, глядя прямо перед собой на исчезающее в серой прозрачности пламя, кто-то держал в руке стакан, или хлеб, словно забыв о них в той же отрешенной неподвижности.
Она не знала слов, которые можно было сказать, потому что не была с ними там и тогда, и не знала того, что знали они. Видеоинженер кивнул, когда она отложила микрофон, и видеоряд ложился на музыку без слов, потому что и без слов все было понятно…

Июль 95. Москва.
- Еще бы не страшно, - не задумываясь, отвечал Кирилл, - всё чужое, климат, люди. Джунгли. Да континент другой, чего там говорить. И вообще, война - есть война, я же в столице не сидел, как советнику полагалось. – Он помолчал, рассеянно перебирая листки, принесенные Александрой, - заготовки сценария фильма «Наемники», про Африку, Кубу, Афган, про жаркие, словом, страны. – Всё чужое, - рассеянно повторил он, и вдруг тон его резко изменился, - а сейчас вообще… безумие. Своя земля, один язык…
Она жадно ловила его слова, боясь, что он замолчит, вспомнив о неотложных делах и встречах.
 - Самое страшное, - Кирилл остановил кассету с клипами и несколько секунд смотрел на застывший кадр, - многим это начинало нравиться…

Апрель 97. Северный Кавказ
Александра оглянулась на стук двери аппаратной и растерялась, увидев Кольцова. Все это время он демонстративно не вмешивался в монтаж, даже в аппаратную не заходил и появился в самый неподходящий момент. Кусок, который они просматривали, уж никак не мог понравиться герою, не подозревавшему, что он - миротворец.
Кольцов махнул рукой, садясь на стул и закуривая.
- Не обращай внимания.
Партизаны от монтажа переглянулись, и видеоинженер запустил мастер.
… Люди не должны убивать друг друга, - пожилая женщина говорила медленно, подбирая слова, - в любой религии это тяжкий грех…
… Колонна техники двигалась в неторопливом четком ритме клипа, а по краям дороги лежал нетронутый белый снег…
… Оранжевое пламя прилипало к стене дома, и совершенно непонятно было, что еще может гореть за пустым провалом окна…
… Закатное солнце освещало улицу бывшей деревни, а вдоль развалин бродили люди, всматриваясь в неподвижно лежащие на земле фигуры…
… Серое небо над серыми развалинами города, и такие же неподвижные серые фигуры на асфальте. Их было очень много, а живых всего несколько, и они так же медленно бродили по серому асфальту, всматриваясь в лица лежащих на холодной улице Грозного.
В углу экрана мигали цифры тайм-кода: 1996, 6 марта…
Запись закончилась, и видеоинженер остановил кассету. Кольцов молчал, глядя в пыльный угол, и взгляд его был таким же неподвижно-отрешенным, как у спецназовцев на кассете.
- Проводи меня, - Кольцов встал и кивнул Александре, и она вышла за ним на улицу, с удивлением вдохнув свежий холодный воздух. Готовность к спору ощущалась мелко дрожащим напряжением, но он молчал, курил, глядя куда-то вниз, на тускло блестевший под фонарями асфальт. Александра ощутила знакомую волну тоски и боли, и ничего в нем не было сейчас уверенного и агрессивного, и эта непривычная уязвимость вызвала теплое родственное чувство, которое она всегда испытывала к своим. Из отряда.
- Завидую отцу, - тихо сказал он, все так же глядя вниз. – Они были так счастливы в сорок пятом…
- Да, - она кивнула в темноте, - они думали, что это последняя война.
- Их не надо жалеть, - неожиданно резко сказал Кольцов, и она непонимающе посмотрела на него
- Кого?
- Я про отряд.
- С чего ты…
- Это видно, - так же резко перебил он ее, - ты так пишешь, так монтируешь. А это не нужно.
Александра помотала головой, все так же непонимающе глядя на него. Почему о них…  сейчас?
- Представь, если бы автомат… любое оружие начало бы думать. Они – оружие, хоть это ты понимаешь? Их дело не думать, а убивать. Они слишком много думали, а думать не надо…
Не хотелось спорить, возражать, доказывать. Она вовсе не жалела их, она их...
Вряд ли Кольцов был расположен говорить о любви.

Январь 97. Москва.
На мониторе был Юра, сидевший на корточках около низкой детсадовской скамеечки и сматывающий шнур микрофона. Он явно не видел, что камера еще снимает. Детсадовцы в кадре бегали между скамейкой и песочницей, размахивая пластмассовыми автоматами. Совсем маленький толстячок в огромном голубом берете, похожем на шляпку гриба, подошел сзади и медленно спросил:
- Поговорить можно? – Букву «Р» он не выговаривал. Юра вздрогнул и поднял голову.
- А что ты хочешь сказать? – Он держал микрофон отвернутым, но слышимость была прекрасная. – Ты у нас кем хочешь быть?
- Заожником, - старательно выговорил малыш.
Юра сел на землю.
- Кем?! Стой, - он спохватился и развернул микрофон, махнув в сторону оператора, - Пишем. Так кем ты хочешь быть?
Малыш удобно устроился на скамейке и деловито сообщил:
- Террористом.
- Что? – Микрофон в юриной руке повис.
- Когда я маленький, - поспешно заговорил малыш, словно боясь, что его перестанут снимать, - я террорист, а когда подрасту, буду заожником.
Юра опять вздрогнул и выпрямил микрофон:
- А почему? – Голос его стал хриплым, но малыш не заметил и так же деловито пояснил:
- Сейчас все – или террористы, или заожники…

Апрель 97. Северный Кавказ.
Видеоинженер укрупнил кадр, и он приобрел акварельную размытость, и улыбка Машки в замедленке стала потусторонне-загадочной. Или это теперь так казалось? Рядом с ней стоял водитель, высокий красивый парень, и они так хорошо смотрелись на фоне голубого московского неба и качающегося ярко-зеленого дерева.  Александра помнила, как Кирилл внезапно выгнал всех на улицу сниматься, но не видно было улицы, дороги, машин, только красивые лица на фоне синевы и зелени, и машкина улыбка…
«Лишь только замолчу, ужалит он. Я должен петь до одури, до смерти…»
По зелено-голубому прочертилась черная линия, замкнувшись в рамку, и хотя Александра сама придумала это, сердце все равно тоскливо сжалось. Видеоинженер продолжал увлеченно клеить следующий план, а она вспомнила вдруг фантастический роман, где погибшая девушка продолжала жить в сети, превратившись в программу, и главный герой мог общаться с ней. Может быть, Машка тоже живет где-то за холодным стеклом монитора? Это можно было бы сказать только Кириллу, и он бы понял.
«Я хочу говорить о любви…»

Октябрь 96. Северный Кавказ.
Андрей забрал у нее пистолет и строго спросил, так что непонятно было, шутит он, или нет.
- Камера, диктофон?
Она развела руками.
- Сам видишь.
- Тогда смотри, - разрешил он, и направился все к тому же облезлому автобусу. Стажеры снова начали неловко запрыгивать в окна без стекол, Андрей поправлял, показывал, и постоянно в его речах мелькала фраза, которую он, видимо, не замечал: «а вот наш первый командир…» Наверное, он физически не мог произнести слово: бывший. Александра с удовольствие наблюдала за ним, слушая точные, без единого лишнего слова объяснения, и вспоминала «Парня из преисподней»: «В нем погиб великий педагог». Впрочем, почему погиб?
- Новички, - Андрей дал задание, и, поглядев на часы, отошел к ней, - я, конечно, их быстро научу…
Он замолчал, и взгляд его стал уходить куда-то вглубь, как будто он быстро отдалялся, думая о неприятном и неизбежном.
- Ты видишь командира? – неожиданно для себя спросила она. Вот уж кто был гениальным педагогом. Был?
Андрей долго молчал, глядя в сторону, и она вспомнила слова другого начальника отделения, со смешным позывным: Борода:
- Волк должен быть рядом со стаей, помнишь, в «Маугли»? – Голос его был пьяно-замедленным, и он словно забыл, что разговаривает с ней, а не с кем-то из своих, - а он ушел. Бросил… отстранился…
И продолжил, как будто отвечая на ее незаданный вопрос:
- Даже если его ушли…всё равно…
- Нет, - ответил Андрей, наконец. – За моей машиной всё время… - Он замолчал, потом неохотно продолжил:
- Я же в лицо знаю. Вышел, спросил, зачем? Ребята знакомые, говорят: извини, приказ. До сих пор его… нас боятся.
- Я думала, всё из-за войны, -= Александра смотрела не на него, а на серо-зеленую траву полигона с далекими зелеными пятнами мишеней.
- Война тоже. Так, как нас подставляли… Он ни на какое начальство не смотрел, лишь бы все были живы…
Командир тоже говорил о любви. Или не говорил, это она потом придумала, он просто их любил, и поэтому они вернулись. В это верили все…

Апрель 97. Северный Кавказ.
Александра засмеялась от удовольствия, когда в кадре появилась Татьяна, стоявшая рядом с Грачевым. Она что-то доказывала ему, энергично жестикулируя левой рукой, в правой был микрофон с размотавшимся длинным шнуром. И голос Высоцкого на все времена и все случаи:
«Я не пою, я кобру заклинаю…»
… Кадр был темным, и в круге света от фар БТРа можно было различить фигуру командира. Рядом с ним стоял Андрей, откинув капюшон куртки. Неслышная команда, и темные фигуры направились к машинам…
… Колонна проезжала мимо камеры, видны были только угольно-черные силуэты на фоне рыхло-черного ночного неба, и яркие круги включенных фар…
Все так же мигал тайм-код января 95, только время суток изменилось: была ночь.
«И слепят с боков прожектора. И жара… Жара!»

Май 96. Москва.
- Мы пытались привлечь внимание всего общества к армейским проблемам, - Кирилл смотрел в камеру, и голос его напряженно вибрировал, как будто он пытался и не мог объяснить то, что очевидно.
– А еще мы пытались доказать самим журналистам, что в Вооруженных силах служат умные, интересные люди, которые искренне хотят перемен, а значит, нуждаются в помощи и нашего телевидения, и нашей прессы…

Апрель 97. Северный Кавказ.
Темнота в кадре, только колеблющееся пламя свечей, или застывший свет маленьких фонариков, - снаряд танка разрушил генератор в комендатуре Гудермеса, и ребята говорили в камеру, передавая друг другу свечу.
- Я вот что хочу сказать, - дрожащее пламя ярко освещало лицо спецназовца из Тюмени, - мы должны вернуться живыми домой. – Он улыбнулся, и заросшее бородой лицо стало каким-то удивленно-расслабленным, - Ведь нас дома все-таки ждут.
Тени дрожали на лице и черно-серых разводьях комбинезона, и он договорил, улыбаясь:
- И пусть это будет последняя война.
Александра уже знала, что домой из этой комендатуры вернутся не все.
В углу экрана мелькали цифры тайм-кода: декабрь, 95…

Июль 95. Москва.
- Ну, зачем тебе это, Кирилл, зачем? – В голосе Татьяны было отчаяние. – Ну сказали же, ни слова про Буденновск, закроют же программу…
Кирилл молчал долго, а когда ответил, Александра не узнала его голос:
- Я и так молчал слишком долго…

Апрель 97. Северный Кавказ.
… Мать погибшего солдатика замолчала и теперь тихо плакала, забыв о камере. Хасан постоял еще секунду и повернулся к камере:
- Трагедия одинакова для всех. Мы должны помогать друг другу жить дальше, ведь народы здесь ни при чем…
… Кольцов сидел у могилы в помятом зеленом камуфляже, вполоборота к камере, и непонятно было, видит ли он, что его снимают. Он провел рукой по лицу и медленно встал. Камера тут же отъехала, и в кадре появились лица солдатиков в такой же зеленой форме…
… Первое возвращение отряда, ошалевшие радостные лица, объятия у автобуса и мешающие обниматься длинные стволы автоматов, которые они почему-то не догадывались выпустить из рук, крупные планы лиц, тут же рассыпавшиеся мозаикой перед тем, как пошли титры…
В углу экрана мигал тайм-код января 95.
Мозаику можно было и не делать, все равно они уже ушли из отряда…

Май 97. Северный Кавказ.
Александра заглянула в кабинет Кольцова и с досадой вздохнула, Опять полно народу. На этот раз какие-то странные, мрачного вида мужики в непонятной форме с непонятными же причудливыми шевронами; они явно пришли вместе и теперь окружали Кольцова плотной толпой. Он увидел ее и кивнул, потом громко сказал, легко перекрывая разноголосый гул:
- Фильмы прошли, и твой, и мой.
Он снова повернулся к ним, и она уловила фразу:
- Конечно, я тоже так думаю. Пора наводить порядок…
- Кто это? – Тихо спросила она у редактора. Тот довольно улыбался.
- Патриоты наши местные, ну и казаки. Фильмы посмотрели, теперь помощь предлагают. Они же за порядок…
В мире не было порядка, что правда, то правда. А реальность была, и в этой реальности был Кольцов, позволивший ей сделать фильм так, как она хотела. Она сделала, и что?
- Шансы есть, потирая руки, сказал редактор, - шансы есть…
Можно было не думать, потому что все мысли, образы, воспоминания, чувства, вместе со словами и голосом Высоцкого остались на кассете, и в голове была полная пустота, точнее, опустошенность, и улица казалась декорацией, и непонятно было, кому здесь можно было говорить о любви…
… А Кириллу даже не надо было врать и хитро монтировать, он мог просто сказать правду: теперешний президент на самом деле был меньшим злом из всех. Но тогда надо было забыть о размазанных по стенам в Белом доме, и тех, кто лежал на улице разрушенной деревни, или сером асфальте разрушенного города. Забыть и сохранить программу. Наверное, это была бы другая программа…
И Кольцов был на месте в эфире «Криминального канала». И когда-то ему даже не надо было говорить, достаточно было промолчать, и он сохранил бы свое место. А он потерял и стал искать его на войне. А на войне можно только потерять…
И командир отряда мог не думать, не спорить, не защищать своих людей, а просто выполнить любой приказ. Наверное, это был бы другой отряд…
Почему же они предпочли потерять? Не было ответа в реальности, и Александра снова смотрела кассету, отчетливо видя комнату московского офиса Кирилла, и веселых сотрудников, предвкушающих новогодний праздник, и пыталась понять, почему в разгар войны, в холодном московском декабре, Кириллу вдруг захотелось говорить о любви…