В полночь

— Матвеюшка, а, чуешь? Вставай, — кто-то затормошил старика за плечи.  Он сквозь дрему сообразил, что это голос жены Дарьи и открыл глаза, спрятанные за густыми белесыми бровями.
— Чего тебе, Даша? — уставился он на женщину сонным взглядом. —  Може  бессонница мучает?
Услыхал, что жена с трудом сдерживает рыдания. С тревогой приподнялся с постели. Заметил в полумраке комнаты ее сгорбленную жалкую фигуру.
— Горе, лихо у нас, — всхлипывала она. — Оленька, внучка занедужила. Стонет, голубушка и воды просит. Сильный жар у нее. Не  знаю, что и делать?
Больно кольнуло сердце в груди Матвея. Он встал и, позабыв надеть комнатные тапочки, поспешно прошел в угол  комнаты, где рядом с печкой находилась теплая лежанка. Осунувшаяся супруга с надеждой взирала на мужа. Он склонил голову над лежащей в постели трехлетней внучкой и, проведя ладонью по лбу девочки, ощутил жар и тяжко вздохнул.
— Как же так? Еще вчерась бегала, смеялась во дворе. Ох, не доглядели, стыдно будет невестке Галине и сыну Артему в глаза глядеть.
Матвей насупил брови. Хотел было прикрикнуть на старуху, но увидев ее горестные, глубоко запавшие глаза, сжалился, уронив узловатые плети рук.
— Может ей чаю с малиной или смородиной от простуды дать? — допытывалась Дарья. — Или сходить к знахарке Серафимы, что снимает порчу и сглаз? У нее разные лечебные травы и настойки есть. И заговоры она знает, по наследству от прабабки магия передалась?
— Ни магия, ни травы не могут, —  отозвался он, скептически относясь к ворожеям, врачевателям, колдунам и экстрасенсам, считая их шарлатанами. — В больницу ее везти надо. А то, не дай Бог, опоздаем, тяжкий грех на душу возьмем.
Старик живо оделся. Накинул на плечи старый полушубок из овчины и уже от порога крикнул жене:
— К Тихону я пошел. Может,  уговорю, чтобы отвез Оленьку в районную больницу. На «Жигулях» за полчаса обернется.
На улице было темно, прохладно и сыро, как обычно, поздней осенью, в пору листопада. Моросил мелкий, грибной дождик. Матвей с трудом в кирзовых сапогах пробирался по скользкой  дороге посреди улицы, где ни одного фонаря, а окна погашены. Над уснувшим селом  висели набрякшие влагой темно-свинцовые тучи, зловеще угрожавшие ливнем.
Он отыскал добротный дом Тихона Оглобли. За каменной высокой оградой с тускло сверкающими осколками стекла на гребне, чтобы пацаны не лазили в  сад, тревожно стучали голые ветки грецкого ореха, яблонь, абрикос и слив.  Сумрачно взирали на улицу черные квадраты трех окон с  толстыми металлическими
решетками. « Не дом, а крепость», — со смутным предчувствием  подумал старик. В надежде, что калитка не заперта, толкнул рукою и оказался во дворе.
Встревоженный его шагами из-за гаража, гремя цепью, выбежал огромный, величиною с телка, пес. Громкий лай разорвал тишину, вспугнул ворону, дремавшую на крыше у теплой дымовой трубы. Матвей хотел окликнуть пса, но от волнения запамятовал кличку. Оно и понятно, ведь во двор Оглобли он не ходок, а тут беда заставила.
Попятился к калитке, глядя на ощерившегося волкодава. Ледяной холод окатил старика при мысли, что в эти минуты  мечется в жару и умирает  любимая и единственная внучка. А он, как истукан, ничем неспособен ей помощь.
— Тихон! Тихон! — закричал  Матвей и закашлялся, не в меру заглотнув холодный воздух. Спустя пять минут, которые ему показались вечностью, стальная дверь отворилась и желтая полоса света упала  на забетонированный двор, выхватив из темени жалкую,  сутулую фигуру старика, прижавшегося к  ограде от
разъяренного с острыми клыками и огненно-красным языком пса.
— Чего орешь, будто тебя режут как барана!? — набросился на Матвея с упреками хозяин дома и подворья. —Или глаза самогонкой залил и в  чужой двор забрел? Так я сейчас Барона с цепи спущу. Он тебе даст жару, скипидару.
Тихон величественно, словно скульптура на пьедестале, стоял на крыльце в  проеме распахнутой двери. Жирное лицо с двойным подбородком лоснилось,  сверкнув несколькими золотыми зубами, он  сердитым взглядом, как дрелью, сверлил старика.
— Слышь, дед, ступай домой и проспись, — посоветовал, зевая Оглобля. — В это время  все нормальные люди отдыхают. Только тебя черт, как лунатика носит по чужим дворам.
Он намеревался было затворить дверь, так и не выслушал Матвея,  вдруг оробевшего под напором обвинений.
— Тихон, будь человеком, помоги, — усталым голосом попросил старик. — Внучка сильно заболела, жар, бредит. Срочно надобно в больницу свезти. Боясь, что до утра не продержится. Вся пылает.
— Какая еще внучка, Жучка с репкой, бабкой и дедкой? — скаламбурил Оглобля, вспомнив сказку  про репку.
— Старшего сына Артема  дочка, — с затеплившейся надеждой ответил старик. — Сам он в России на заработках, а невестка в командировке, оставили внучку на нас.
— Не адресу обратился, я не доктор, не врач.
— Знаю, что не доктор, но у тебя транспорт, колеса. Прошу, Христом умоляю, в больницу внучку отвезти, — запинаясь, произнес Матвей.
— Дед,  у меня, такси, — недовольно проворчал Тихон. — Может,  и оказал бы эту услугу, так ведь машина на приколе, аккумулятор сел и бензин нынче дороже молока. Рад бы помочь, но сам оказался безлошадным, пешком передвигаюсь, как простой мужик. 
Старик почувствовал, как тугой комок подкатил к горлу, глаза застили слезы и он с  трудом выдавил из себя:
— Тихон, я заплачу за бензин и хлопоты. Давеча пенсию получил.
— Не серчай, дед. Сказал же, что аккумулятор сел и бензина нет, бак сухой, до заправки не хватит доехать.
— Души у тебя нет, а не бензина, — прошептал Матвей и, не опасаясь вдруг присмиревшего пса, пошел со двора. Опомнился лишь на улице и остановился в растерянности. Обрадовался, вспомнив о конюхе  Семене, своем ровеснике. Ему перевалило за шестьдесят пять, но держится молодцом, подрядился ухаживать за лошадьми в фермерском хозяйстве. Иногда на вечеринках Семен любил исполнять свою коронную песню об извозчике, у которого лошадь споткнулась и  «Ихав казак на вийненьку». За это и прозвали Семена казаком. Он гордился этим званием. Матвей разбудил приятеля среди ночи и вместе направились к конюшне, расположенной на околице села.  Объяснили  заспанному сторожу ситуацию и тот, полагаясь на непререкаемый авторитет Семена,  позволил запрячь в бричку выбранную конюхом, покладистую и резвую  кобылицу  Звездочку  темно-бурой масти с белым пятнышком  на лбу.
— Спасибо тебе, друг сердечный, — закивал головой Матвей.
— Погоди, остановил его Семен. Вместе поедим,  сподручнее будет, а то ведь придется управлять вожжами. Девочку по очереди  будем держать на руках.
Подъехали к дому с освещенным окном  и их встретила, встревоженная  долгим отсутствием  мужа, Дарья.
— Как Оля? — спросил Матвей.
— Жар не спадает и тяжело дышит, — ответила женщина. Укутав в одеяло, осторожно вынесли девочку из дома. Поверх полушубков, чтобы не промокнуть, накинули прозрачные полиэтиленовые плащи. Уселись в бричку, Семен взял в руки вожжи и, понукая  Звездочкой,  выехали из села.
 — Пить, пить, воды,—шептала горячими губами девочка.
—Еще немножко, Олечка, внучка, потерпи, — успокаивал ее дедушка, смачивая сухие губы губкой, пропитанной соком. Бережно заслонил полой полушубка от ветра. Хотя и ехали быстро, но Матвею казалось, что дороге до райцентра не будет конца.
Потеплело на душе, когда за серой стеной лесополосы с черными сорочьими гнездами увидели огни поселка. Подъехали к зданию больницы. Осторожно занесли девочку в приемный покой.
Дежурный врач-терапевт светловолосая женщина, осмотрела Олю, прослушала  дыхание стетоскопом, измерила температуру и пульс. Матвей и Семен молча наблюдали за движениями ее ловких, с длинными, как у  пианистки, пальцами рук.
— Симптомы ОРЗ, — произнесла женщина. — Сделаем жаропонижающую инъекцию,  температура спадет и станет легче. Спасибо вам, дедушки, что поторопись. С этой болезнью медлить нельзя. Скоро поправиться ваша внучка. Ишь, белокурая красавица.
Врач ласково погладила Олю по мягким  и светлый, словно лен, волосам и девочка открыла глаза и жалко улыбнулась, доверчиво  поглядела на врача, а потом на стариков своими зеленовато-бирюзовыми глазами и едва слышно прошептала:
— Деда, не оставляй меня, а где бабуся?
— Хорошо, внучка, я побуду с тобой, а бабушка дома. Молиться, чтобы боженька тебе помог, не оставил в беде.
— Ты, Сеня, езжай, — обернулся Матвей к конюху. —Я с Олей побуду, а  в полдень на рейсовом автобусом  возвернусь.
— Э-э, так не годится, — возразил Семен. — Где видано, чтобы  друзей  в беде оставлять. Вместе поедим, мне ни к спеху. А вдвоем в дороге веселее.
К утру девочке полегчало, жар отступил. Но врач велела лежать и принимать  лекарства. Матвей несказанно обрадовался  добрым переменам и только теперь почувствовал, что очень устал, годы ведь не молодые. Семен  был покрепче. Они сходили в магазин и накупили девочке соков, кефира, печенья, конфет и других лакомств, а главное куклу, говорящую: «Мама».
— Дедушка, не уезжай, — просила внучка.
— не волнуйся, Оленька. Каждый день с бабушкой будем тебя навещать, — пообещал он. — Ты только быстрее выздоравливай, не капризничай и слушайся доктора.
Когда выехали, солнце сияло в зените. Дорога слегка подсохла. Семен отпустил  вожжи и  Звездочка шла спокойно, кося глаза на зеленые поля озими. Семен покуривал трубку, а Матвей оглядывал окрестности, подернутые сизой дымкой. Так они и ехали, уставшие, но довольные тем, что все завершилось благополучно. Повернув на проселочную дорогу, увидели выезжающие из села «Жигули» темно-синего цвета. Матвей признал  автомобиль Оглобли, а за рулем хозяина. Тот тоже распознал старика и на узкой дороге, мастерски развернув  машину, поехал назад в село.
— Что это с Тихоном, аль забыл что?— удивился Семен, которого Матвей решил не посвящать  в детали ночного визита к зажиточному односельчанину.
— Наверное, он Звездочки испугался. Сбежал, чтобы не лягнула его копытом по золотым зубам. Поделом бы ему, — усмехнулся Матвей. Он то догадался, почему Оглобля вдруг стал выделывать виражи. Может, совесть проснулась. Старик с горечью подумал, что  людям, у которых все благополучно и обходит стороною горе, часто не хватает самого главного—человечности и доброты к тем,  кто оказался в беде.

г. Керчь