Сашка

В больничной палате нас четверо. Самому старшему, деду Митрофану, ветерану войны, перевалило за восемьдесят. Старика часто клонит в сон и он нередко засыпает, сидя на кровати, уронив свою с редкими седыми волосами голову на грудь.
Среднего возраста пациенту, Дмитрию Герасимовичу около сорока. Он страдал болезнью желудка, выражаясь его словами, отсутствием аппетита. Но глядя на него, трудно было поверить, что он чем-то болен. Розовощекое лицо пылало здоровьем, а в уголках губ всегда теплилась виноватая улыбка. Он  самый прилежный  пациент, охотно принимал зеленого цвета  микстуру, таблетки, которые утром и вечером  приносит в палату дежурная медсестра Верочка. Она часто ставит Дмитрия Герасимовича нам в пример. Зато надо было видеть с какой боязнью прилежный больной шел на инъекции в процедурную, где постоянно витал запах эфира и других лекарств, а в никелированной ванночке кипятились шприцы. Тогда одноразовых изделий еще не было и в помине.
— Если бы не проклятые уколы, то жить здесь можно, как в санатории на курорте,— часто заявлял Дмитрий Герасимович перед тем, как отправиться на пытку. Я предполагал, что уколы скоро одолеют его и заставят сократить курс лечения. Но пока Дмитрий Герасимович терпеливо ходил в процедурную и долго потом сетовал, словно под микроскопом рассматривая ужаленное медсестрой место, будь то на руке или другом участке изнеженного, холеного тела. Насчет отсутствия аппетита он, конечно, приврал. Я однажды видел, как за один присест он слопал  принесенную женой курицу. Как знать, может у него дело пошло на поправку.
Я не познакомил вас с Сашкой Барвинком.
Мы с ним ровесники. Если сложить наши прожитые годы, то будет  сорок два. Он среднего роста, худощавый,  высокий благородный лоб, умные, карие с лукавинкой глаза и темные волнистые волосы. Сашку к нам перевели из соседней палаты. Три года назад он перенес тяжелую операцию на сердце. Боли снова обострились. Моя и Сашкина койки расположены рядом у большого окна, выходящего   в зимний сад. Когда налетает ветер, то голые ветки кленов и акации тоскливо стонут и стучат ветками в стекло, словно просятся к очагу. Черной шапкой висит почти у самой верхушки дерева  сорочье гнездо. Приятель часто смотрит в сад с облетевшей желто-бурой листвой, мягким ковром устлавшей землю.  В такие минуты его охватывает грусть. Он сидит неподвижно с отрешенным взглядом. Тогда я не узнаю в нем прежнего веселого парня. Хотя бы снег выпал и белизна и чистота взбодрила бы моего приятеля.
Субботний день. Заканчивается обход больных. Сашкин лечащий врач Григорий Иванович, сдвинув на переносицу очки в желтой оправе, долго рассматривал  на свет кардиограмму Барвинка.
— Что вам мое сердце рассказало? — спросил Сашка, с интересом взирая на исчерченную пером осциллографа бумажную ленточку.
— Крепись, дружок, и готовься к операции, —дружелюбно произнес врач.
— Стараюсь, Григорий Иванович, — Сашкино лицо оживилось. — Курить совсем бросил. Может без операции обойдется?
— Нет, терапия  должна уступить место хирургии.
Врач-терапевт внимательно прослушал Барвинка и вышел из палаты.
— Ты, Саня, не унывай, — подал свой басовитый голос Дмитрий Герасимович. —  Слышал ведь, что ученые изобрели искусственное сердце. Скоро люди вообще перестанут умирать. Запчасти для человеческого организма станут на конвейере выпускать, как для тракторов, комбайнов или других машин.
Он сделал паузу и продолжил:
— Вначале один африканский врач, а за ним и хирурги из других стран наловчились пересадку сердца делать от невольных доноров, пострадавших в авариях и не имеющих шансов выжить.
— Знаю. Но зачем мне чужое сердце, — вздохнул Барвинок.
— Конечно, верно, чужое оно и есть чужое, может не прижиться из-за несовместимости, — согласился Дмитрий Герасимович. — Однако на что только не пойдешь ради сохранения жизни. Никто не спешит  уходить туда, где, как сказал поэт «тишь и благодать», а тем более в молодые годы. Никто оттуда еще не возвратился, чтобы рассказать, что ждет?
— Вот ты, старина, — он обратился к дремлющему деду Митрофану. — Прожил много лет, ни один пуд  соли с хлебом съел, что на это скажешь? Собираешься на погост или…
Старик спохватился, обвел всех сонным взглядом, стараясь понять о чем и о ком речь.
— Жить то хочешь, аксакал-саксаул? — с иронией произнес мужчина.
— А як же, уси житы бажают. У мэнэ онуки,  та правнук, — улыбнулся щербатым ртом Митрофан и пригладил иссушенной с бледно-синими нитями вен рукой жидкие волосы. — Чекаю литку, щоб  з правнуком  Богданом на пасики пожыть. Дюже гарно,  бжолы, мэд…
— И зачем существуют болезни, причиняющие людям страдания.
Это сказал Сашка. Я увидел печаль в его глазах. Всего неделя, как мы познакомились, а ощущение таково, что будто долгие годы знаем друг друга. Мне нравится его любовь к книгам. Он прочитал все, что  удалось найти в небольшой больничной библиотеке. И теперь на его тумбочке лежит книга рассказов Александра Куприна.
Мы с ним в палате одни. Дед часто Митрофан спит, как сурок, а Дмитрий Герасимович ушел к Верочке за порцией инъекций или витаминами в жидком виде. Из процедурной доносится холодный металлический звон инструментов, приглушенные  женский и мужской  голоса.
— Ты читал «Гранатовый браслет»? —  перехватив мой взгляд, спросил Барвинок. Утвердительно киваю головой.
— Правда, здорово?! Вот это настоящая любовь, —  с восторгом говорит он. — Такая, наверное, только в книгах бывает. Знаешь, я тоже пробовал писать, но с трудом дается. Может, Господь способностями, талантом не наделил и зря стараюсь?
— Все прекрасное достигается с трудом, поэтому и цениться высоко, — успокаиваю я  его. Мы заводим разговор о художественной литературе, классиках и современных писателях и я удивляюсь широте и глубине Сашкиных познаний.
За окном вечереет. Синь словно пленкой затягивает проемы рам. Вдруг Барвинок  замирает, прислушивается. В этот миг раздается  стук в стекло.  Я замечаю по ту сторону окна  тонкие  пальцы, а потом девичье лицо с большими глазами и губы в нежной улыбке.  Сашка преображается  в озорного мальчишку. Он  объясняется   жестами и девушка за окном понимающе кивает головой.
Стремительно покидает палату. Через полчаса возвращается, неся в руках  пакет, сверток и книги.  Складывает их на тумбочке.
— Угощайся, — предлагает он и поясняет. — Мать не смогла сама прийти.
— Кто эта девушка?
— Танечка, мы с нею по соседству живем. Славная, добрая девушка.
—И красивая, —  к его радости замечаю я. — Она твоя невеста?
— Похоже, что так, —  соглашается он. — Только зачем я ей с проблемами, почитай, инвалид.
 Сашка опустил голову и продолжил:
— Я ей однажды сказал, что, мол, зачем  я тебе больной с пороком сердца. Она обиделась и ответила, что сердцу не прикажешь, хотя за ней  парни на выбор увиваются.
Сашка замолчал, глядя в темное окно на желтый, расплывчатый свет фонарей. Потом, обернувшись, сокровенно  признался:
— Знаешь о чем я жалею?
И сам же ответил:
— Страшно  умирать, осознавая, что нет наследника, сына или дочери. Надо, чтобы в ком-то пульсировала твоя кровь, тогда и твоя жизнь продолжиться, не оборвется…
— Да, наше продолжение и счастье в детях, иначе жизнь не имеет смысла, — отозвался я.
Он задумался, лицо побледнело и лоб покрылся испариной. Тревожное, смутное предчувствие овладело мною. За окном, стуча голыми ветками, стонали и тяжко вздыхали деревья. Охватывала, сжимало  сердце холодными обручами жуть. Ночью я долго не мог заснуть. В голове путались разные мысли. А когда заснул, то сквозь сон слышал чьи-то торопливые шаги, тревожные голоса.
Сашка, Сашка, что с ним?  В полумраке я нащупал постель на соседней койке. Она была разобранной, пустой и холодной.
Ночью у Барвинка случился сердечный приступ. На  сей раз Григорий Иванович  оказался бессильным — Сашкино сердце остановилось. Я  не смог в это поверить. Сашка, Сашка, спазмы сжимали горло. Дед Митрофан кряхтел, стирая с впалых щек скупые слезы и повторял: « На все Господня воля». 
Дмитрий Герасимович отказался от микстуры и испуганно взирал на аккуратно заправленную койку. Когда в палату вошла с покрасневшими от слез глазами Верочка, он заканючил: « Сестричка, попроси,  чтобы Григорий Иванович меня выписал. Я уже здоров и аппетит появился.
В коридоре я увидел сломленную горем Сашкину мать. В ее карих, как у сына глазах, застыли слезы.  Рядом с ней я узнал Татьяну. Она беззвучно плакала, держа в руке пустой пакет. На полу были рассыпаны краснобокие яблоки.
 
с. Новый Мир. Крым