Наследие А. Вельского 32

     «…могу объяснить, как это случилось. Но мы любовники. Господи, как же это чудесно, я не то, что объяснить, я даже выразить этого не могу. Ее тело, огонь, или даже нет, какая-то иная субстанция. Горячая, как лава, текучая, как вода. Волосы, рыжие, их оказалось море, в котором, наверное, можно утонуть. А кожа, я когда коснулся ее груди в первый раз… не могу передать… бархат, шелк, это все такое грубое, такое колючее, такое неприятное, по сравнению. А теперь у нее новая привычка – она не одевается дома. И мозги от этого у меня естественно набекрень. Не появляюсь ни в клубе, ни на собрании. Да и вообще удивительно, что иногда хоть вспоминаю о них…
    
     …окном осень. Сыро слякотно, тоскливо… Уже понятно? - Она пропала. Еще вчера мы с ней занимались любовью до самого утра, а потом еще днем, а потом еще…

     Я проснулся, за окном вечер, сумерки, а ее нет. Сначала я подумал, что она ушла в магазин, но потом присмотрелся – ее вещей тоже нет. Она ушла вслед за теплом. Это она однажды мне так сказала, что не может переносить холода и сырости. Теперь я понял, о чем она говорила. Но почему она не позвала меня за собой – я бы ведь пошел. Бросил бы все и ушел. Пешком. Как угодно. Но ее нет, и я не знаю, как смогу это пережить. Все у меня разладилось…

     …усталость какая-то сумасшедшая. Не от дел, движений или работы, нет. Усталость от жизни. Я вдруг понял, что слишком уж зажился на этом свете. Пора уходить. Эх, только бы еще раз увидеть ее. Пусть даже в окно автобуса. Один раз и больше ничего не надо…
    
     …ней на кладбище. У нее какая-то патологическая страсть к посещению подобных мест. У нас она посетила каждое, даже в какие-то деревни забиралась. Из Гагры мы с ней возвращались на ее машине, так она останавливалась на каждом, которое попадалось нам на пути. Не важно, было ли это большое городское, или маленькое, с покосившимися крестами, где срок давности практически уже истек. Я пытался вызнать у нее, так, между делом, почему ее так влечет в такие места, но она только улыбается загадочно и все. Лишь однажды она произнесла:
- Знаешь, Паша, я никогда тебе не рассказывала, да и не думала, что до этого дойдет, а сейчас вдруг захотелось. Меня ведь мать на кладбище родила.
- Как это? - помниться огорошено переспросил я.
- А вот так. Она своего Сашу, где только не искала, после того. Полстраны, наверное, исколесила. Потом она мне объясняла, что ее что-то вело. Так вот, ночью одной замечательной помстилось ей, что она увидит своего Сашу на кладбище. Вот она и бросилась туда. А сама, между прочим, была на девятом месяце. Там у нее воды и отошли, а потом схватки начались. Представляешь, ночь, тишина, кладбище и мы с матерью. Жуть…

     …вот прочитал сейчас и подумал: а о своем прошлом, она мне так ничего и не рассказала. Так, лишь кое-какие отрывки. Вроде как с историей ее появления на свет. Хотя, мне думается, что она это все придумывает, что бы меня позабавить. Но чувство юмора у нее такое же странное, как и манера появляться и исчезать…
    
     …думалось, что хоть в этом году я смогу удержать ее на месте. Ну, показалось мне, что прикипело ее сердце к нашему городку. Да что там кривить душой, не к городку, конечно, а  ко мне. Именно ко мне, старику. Помстилось, что нашла она во мне нечто такое, что искала всю жизнь. Искала, искала и вот…
    
     Надеялся. Почти поверил, но наступил день «Ч», и ее не стало. Ни записки, ни намека на прощание. Просто исчезла, как будто и не было ее никогда ни в этой комнате, ни в этой постели. А меня снова одолевают думы о смерти и тоска…
    
     …стыдно признаться, но за все время наших взаимоотношений, я ведь так и не удосужился прочитать все эти тексты. Прочитал только три. «Боец», «Война в райских чертогах» и «Твой взгляд с прищуром…». Всего три, а потом бросил. Не то, чтобы не понравились они мне, или были плохо написаны, или не интересны. Вовсе нет. Хотя я и не любитель этого жанра – сплошная фантастика и мистика. Дело не в этом. Дело в том, что когда она была рядом со мной, то читать я не мог. Просто не мог и все. Любая литература пролетала мимо меня, стоило мне ощутить, что она где-то поблизости…

     И без нее я не мог читать. Потому, что было что-то в этих произведениях, что просто вселяло в меня ужас. Какую-то тоску вселенскую. А тоски-то мне хватало и так, и честно говоря, казалось мне, что однажды, обчитавшись этого Вельского, я покончил бы с собой. Было что-то в этой литературе такое…
    
     Стоп! Стоп, я что-то нащупал!
     Мне бы только разобраться. Я практически на пороге озарения…»
    
     Я вздрогнул и покатился вдоль позвоночника ледяной поток, от которого внутренне я начал корчиться, словно грешник на пресловутой сковородке. Только здесь запись этого дня превращалась в размытое пятно бледно-фиолетового цвета, совершенно невозможное для прочтения. Что я только с этим листом не делал, и на свет пытался рассмотреть, даже принес из кабинета увеличительное стекло – бесполезно. Вода начисто съела текст.

     Вздохнув от разочарования, и одновременно от облегчения, потому, что показалось мне на миг, что открытие, которое сделал Павел Васильевич, не принесет мне желанно облегчения, и даже более того, станет мне еще хуже.
    
     Казалось бы, с такими мыслями, самое простое, бросить эти дневники в мусорное ведро и успокоиться. Не даром ведь говориться, что многие знания порождают многие печали, но не мог я бросить эту странную историю. Чувствовал, наверное, что вовсе не закончилась она со смертью Павла Васильевича, как не закончилась раньше – со смертью Александра Вельского. Все, самое страшно, было еще впереди. Откуда я это знал, спросите Вы – а разве не об этом говорили мне сначала учитель, а потом и Анастасия?
    
     «…сходиться. Только если смотреть со стороны и не допускать этих мистических натяжек, то ничего не сходиться. Выкладывается на столе какая-то гора разрозненных событий и, абсолютно не связанных между собой событий. Как так может быть одновременно – сам не знаю, и нахожусь в каком-то рептильном недоумении.

     Правда, в одном, я теперь уверен на все, сто, да что там – на двести процентов – Марина никогда не писала этих текстов. Не могла она их писать. Во-первых, чувствуется здесь мужская рука. И стиль не ее. Абсолютно непохож, если конечно, не предположить, что письмо это она писала специально, предвидя, что мне придет в голову, как специалисту сравнить стили…

     Тогда, если за рабочую гипотезу взять именно то, что она специально так сделала… извините, но руки у меня дрожать начинают почему-то… тогда, исчезает моя милая, неуравновешенная девочка, а возникает на ее месте… Даже и не знаю как сказать. Какой-то Демон. Враг рода человеческого в юбке…

     Не верю! Не могу поверить!
     А вот поселилась эта дурацкая мысль, и уже не могу рассматривать ситуацию, не имея где-то в подкорке этот вариант. Так страшно. Так мерзко. Так больно… Только зачем ей меня…
    
     …самого утра ноет сердце. Ничего не помогает. Наверное, правда, пора сходить к Ивану Андреевичу, и то, сколько я уже не был у него – года два, кажется. Да, практически, как начал встречаться с Мариной. Точно. А произошло за это время многое. Слишком много всего. Нет, правда, надо сходить, пусть посмотрит своим медицинским оком, может у меня там, что не так внутри…

     А с другой стороны, и к врачу ходить не надо, я и так знаю, что ноет у меня и болит только по одной причине – нет рядом Марины. Пусть она хоть Демон, хоть ведьма, да хоть целый шабаш ведьм – она  единственная, кто в состоянии сделать меня счастливым. Появись она здесь, сейчас. Не вру, я согласен умереть хоть завтра! Думаете, человек в моем возрасте должен думать о душе, а не о женщине? - Так вот, для меня, она и есть душа. Без нее я пуст, практически мертв. А возраст… наверное, мне страшно повезло, что встретилась мне Марина. Рядом с ней я понял вдруг, что все, чем я занимаюсь, все, что я считал важным и необходимым – становиться меньше. Увы, но я не Гоголь и не Достоевский, чьи имена, не знаю, как Атланты, наверное, не меньше. Без них мир не был бы таким, а без Афанасьева, ну подумаешь, сотня человек не поплакала бы над судьбой Ирраиды. Хотя, чего в ее судьбе необычного? - ничего. Возьми любую русскую женщину и вот она жизнь. Не добавить, не убавить…».

     Вот уж не знаю. Не думаю, конечно, что в дневнике Павел Васильевич станет кривить или притворяться, не важно. Я верю ему, хотя и не согласен. В самом главном я с ним не согласен. Возможно, он и не Толстой, но его место, под литературным небом России определено, и никому его не занять – это точно. Хотя. Я тут сказал, что не согласен в самом главном. Сказал и подумал о Верочке. Собственно говоря, мое отношение к ней в чем-то сродни отношения Афанасьева к Марине Вельской. С той лишь разницей, что Верочка моя не ведьма. А и будь она ей, неужели, меня бы это остановило? И правильно Афанасьев сказал, что многое в жизни меняется, точнее не так – на многое смотришь другими глазами, когда в жизни возникает женщина. Любимая женщина…
    
     Что-то я куда-то не туда сбился. Начал вроде говорить о литературе, а вынесло меня совершенно в другую сторону…
    
     «…смешно. Я даже и не знал, сколько у меня внутри органов, пока они не начали болеть. Иван Андреевич осмотрел меня. Загнал на сдачу всех подряд анализов, и при следующем посещении ознакомил меня с результатами. Относиться ко всему тому, что он перечислил можно двояко. Либо сразу найти соответствующее местечко на кладбище и приготовиться заранее, либо смеяться. Я предпочел над этим смеяться.  Я – да, но не Иван Андреевич. Он вообще-то не склонен к юмору, а здесь прямо-таки рвал и метал, когда я отказался ложиться в больницу. Ругал меня страшно, называл безответственным мальчишкой. Более того, разошелся настолько, что пообещал пожаловаться в братство, а потом и вовсе – вызвать милицию.

     Потом он успокоился и попытался меня убедить по-человечески. И был убедителен. Чертовки убедителен. Я клятвенно обещал подумать и дать ответ не позднее понедельника.

     Почему понедельника? - я возлагал на него определенные надежды, почему-то мне кажется, что Марина может появиться именно в понедельник. А если не появиться, что же,  тогда точно пойду сдаваться. Прямо во вторник и пойду.
    
    
     …абсолютно все. Я даже знаю, чьи это происки – Ивана Андреевича. Он запретил мне работать. А кроме всего прочего, подселил ко мне каких-то необыкновенно бодрых соседей. Они мне говорили, что у кого из них болит, но я не запоминал. А кроме того, по ним и не скажешь, что они больные. День начинают свой за час до обхода, оказывается, что у них существует некая договоренность с администрацией. Просыпаются и идут на пробежку. Сегодня я смотрел в окно, как они медленно трусят по дорожке вдоль забора. И хочу заметить, что позавидовал им. Думал, может, стоит присоединяться к этой группе здоровья…
    
     …тебе Господи. Приходила Марина. Я такого даже и представить себе не мог. Она появилась неожиданно и стремительно. Без халата, в каком-то умопомрачительном костюме, копна волос растрепана и немного отстает от нее…

     Я в этот момент дремал, а соседи мои обсуждали какие-то очередные политические коллизии в странах тихоокеанского региона. Под их мерную речь я и задремал. И вдруг их как выключили. Я шевельнул веками, а перед глазами пламя и запах. А потом ее дыхание горячее, точнее, обжигающее. Попробовал подняться, но ее руки уложили меня обратно. Господи, спасибо тебе еще раз! Я счастлив. Я готов умереть, но хочу жить. Чертовски хочу жить. Марина вернулась!!!

     А потом прибежала дежурная медицинская сестра, нянечка, дежурная по этажу. Дежурный врач. Боже мой, сколько ненависти было в их глазах, в их словах, в их жестах. Мне показалось, что они готовы растерзать ее. Ей говорили, на нее кричали, но она слушала их спиной, а может, даже и не слушала, потому что смотрела на меня. А потом поднялась и оглянулась, чтобы посмотреть на того, кто так бесцеремонно дергает ее за рукав. И тогда снова воцарилась тишина. Я знал, что ее взгляд невозможно перенести. Он буквально замораживал. Но это я знал, а не они. Так они  и замерли на половине начатых фраз.
- Что вы от меня хотите? - спросила она.
 
     Нашлась только нянечка. 
- Сюда без халата нельзя, дамочка.
- Так принесите, - бросила Марина и отвернулась.

     И вы не поверите, нянечка, толстая, неповоротливая, как тюлень в пустыне и при этом крикливая, как гагара, повернулась и потрусила за халатом, а остальные просто тихо убрались из палаты. Все, включая соседей. А потом пришел Иван Андреевич. Спокойно и делово прошел в палату, приветствовал Марину, подошел ко мне с другой стороны и взялся за руку, стараясь поймать пульс…
- Вы не против, - произнес он, взглянув на Марину.
- Да-да, конечно, - кивнула она и поднялась.
- Минуточку, - остановил он ее, - как Ваше имя?
- Марина, - представилась она, - Марина Вельская.
- Очень приятно, я Иван Андреевич, лечащий врач. Если Вы не спешите, Марина, я попросил бы Вас подождать меня. Это не займет много времени. Буквально пять минут.
- Хорошо, - кивнула Марина и вышла.

     Дверь за ней закрылась, и Иван Андреевич посмотрел на меня. Я, честно говоря, ожидал разноса, но ошибся.
- Это та дама, из-за которой Вы не желали ложиться в больницу? - абсолютно спокойно поинтересовался он.
- Да, - кивнул я.
- Она – огонь. Пламя, - пробормотал он и посмотрел на меня, - понимаете, о чем я говорю?
- Да.
- Тогда, и обращаться надо с ней, как с огнем. Чтобы выжить, а не сгореть.
- Не совсем…
- Подумайте, - не дал мне договорить Иван Андреевич, - Вы умный человек, поэтому и говорю Вам. Подумайте.

     Загадочно и туманно высказался. Потом улыбнулся доброжелательно так и вышел, пообещав навестить меня вечером. За дверью его ждала Марина. Уж не знаю, о чем они там говорили, но какое-то время спустя они вернулась в палату. Халат на ней белый был, волосы забраны, что немного ее портило, а Марина, по-видимому, зная об этом, коротко пояснила:
- Иван Андреевич настоял, пообещал, что если так не сделаю, не разрешит мне тебя навещать. Пришлось пойти на уступки.
- Он нормальный мужик, - наверное, оправдывая его распоряжение, произнес я.
- Да, - согласилась Марина, - добрый такой дядька.

     А потом мы просто разговаривали. Я выспрашивал у Марины, по каким городам и весям ее носило, а она, стараясь сделать эти истории смешными, рассказывала их в лицах и фигурах…»

     Я посмотрел на дату – жить Павлу Васильевичу оставалось без малого год. Я отложил бумаги, зажмурился несколько раз и помассировал глаза. Что и говорить я отвык от рукописных текстов…
- Интересно все-таки, - пробормотал я вслух, поднимаясь со стула и делая некоторое подобие гимнастики, - куда постоянно носило эту рыжею ведьму, по имени Марина?
    
     Обыкновенный, риторический вопрос, я и ответа на него не ждал. Просто сознание таким вот образом отреагировало на некую часть полученной информации. Я думал, что тут же забуду его, стоит мне только произнести его вслух. Но не тут-то было. Вопрос занозой остался во мне.
    
     Я курил, готовил себе еду, заваривал чай и все время пытался понять, что же такого в этом вопросе. Что именно не дает мне покоя. Зная за собой эту особенность, ну, в том смысле, что меня может, буквально, заклинить на какой-то детали, я начал переворачивать вопрос. Менял в нем слова, менял интонации, перефразировал, пока до меня, наконец, не дошло. Я даже вернулся в комнату и нашел нужное место:
     «…она своего Сашу, где только не искала, после того. Полстраны, наверное, исколесила. Потом она мне объясняла, что ее что-то вело…»

     Вот оно! Вот что не давало мне покоя – эту фразу я слышал о другом человеке. Рыжая моталась по стране, как когда-то моталась ее мать. Мать искала отца, или скорее уж, его следы, а вот что тогда искала Марина? Вроде бы все тот же самый вопрос, но и не совсем тот же. Нет, я уверен, что рыжеволосую ведьму влечет что-то другое. Я сверился с текстом еще раз. Именно так – влекло или вело. Многое передается по наследству, но вряд ли, чтобы такое…
    
     Я взялся за мытье посуды. Пытаясь, в очередной раз, навести в голове порядок. Что-то складывалось, но все равно, общей картины, такой, чтобы все сразу охватить и понять, такой вот картины, не получалось. Я знал, что Александр Вельский, по каким-то своим причинам оставил семью. Насколько я мог соотнести даты, это было в начале его творческого пути. Это можно понять, или, по крайней мере, объяснить. Например, другая женщина. Но в противоречие вступают метания мадам Вельской, ее поиски. Не мог же Вельский уйти из дома без всяких объяснений. Уйти и не вернуться. Хотя…

     Ладно, это одна непонятность. А есть и другие, например, у меня складывается впечатление, что Ирина так и не нашла мужа. Косвенная информация говорит о том, что он умер или погиб. Но тогда другой вопрос – откуда у Марины рукописи Вельского. Да еще отпечатанные, да еще подлинники. Может быть, дочь нашла отца, или место, где эти рукописи были… Тогда конечно, это что-то объясняло. Но снова – только до определенного момента. Она уже все нашла, тогда, почему же продолжает свои странные путешествия. На лицо, так сказать, и другая «неувязочка», как говорили в каком-то анекдоте. Что ж, отметим и запомним…

     Далее, откуда, интересно мне, Марина знала про Афанасьева? Конечно, самое простое объяснение, кто-то просто рассказал ей о Павле Васильевиче. Но к чему тогда встреча на улице? Потом кафе. Рассказ какой-то, который Павел Васильевич даже и записывать не стал? Нет. В простые объяснения, когда речь шла об этой рыжей, почему-то не верилось. Более того, рисовались все больше какие-то черные, полу мистические картины. Одно слово – ведьма.   
    
     Кстати, а как она относилась к Афанасьеву? Тоже, кстати, интересный, и думаю даже, вовсе не праздный вопрос. Афанасьев рыжую любил, это понятно. А вот она… Уходила, возвращалась. Была любовницей и вела хозяйство. А потом снова в бега… По мере того, как возникали вопросы, возникали, естественно и различные варианты ответов. Чтобы не сбиться, я даже начал записывать, но удержать мысли упорядоченными, мне так и не удалось. Слишком уж много получалось вариантов, которые можно было рассматривать. Голова постепенно начала гудеть, я отложил бумаги. Вернулся в комнату и некоторое время просто ходил из угла в угол. Не знаю уж почему, но у меня начало складываться мнение, что все эти размышления, я имею ввиду размышления о Вельском, о Марине, и даже об Афанасьеве…, как бы это сформулировать… В общем, они вовсе и не разные вопросы, а один. Хотя, это конечно и не откровение вовсе, но главное, а вот эта мысль пришла ко мне впервые именно в такой формулировке. И еще одно – все эти вопросы, как бы это сказать, не главные, второстепенные. Понимаете меня? - Нет, не знаю, как это можно точнее обрисовать. В общем, все это, и даже я с Верочкой и Анастасия с Санькой, все мы, всего лишь фрагмент чего-то большого, огромного. Такого, что вовсе и не охватить сразу, особенно, если ты не приучен мыслить планетарными масштабами. В скобках замечу, я как раз таки и не приучен, но последнее время, я так много думал обо всем этом, так много испробовал вариантов, чтобы объяснить все происходящее, что вольно, а скорее уж невольно, но вышел на этот самый планетарный масштаб.
    
     Я понял, что опять увязаю в этих загадках и вопросах, словно в болоте. Тогда я решительно начал собираться и даже дал себе слово, что до завтрашнего дня не буду больше думать на эту тему. Решил сходить в магазин за сигаретами, а потом, решил, что неплохо бы забежать к девочкам, тем более, что обещал занести им рукопись. Уже стоя в магазине, я сообразил, с пустыми руками идти неудобно, поэтому после некоторых размышлений зашел в кондитерский отдел, выбрал симпатичный, и как клятвенно меня заверила молоденькая, симпатичная продавщица, необыкновенно вкусный торт. Потом я выбрал хорошую коробку конфет, вспомнилось мне вовремя, что Анастасия сладкоежка. В сумку отправились еще кое-какие вкусности, из тех, что может предложить обыкновенный гастроном рядовому гражданину. А уже на самом выходе, я зашел в винный отдел и купил бутылку вина. Подумал, что она не будет лишней, и даже если я почувствую, что попал не вовремя, то тогда я останусь только на чай с тортом, а если вдруг в стане Анастасии и Александры затишье и бездействие, то тогда может пригодиться и вино…
    
     Девушки наши странные были дома. Сидели в большой комнате, Александра читала какую-то книгу, с той самой, секретной полки Верочки, а Анастасия писала что-то в тетради. Я приветствовал их, вручил обещанную рукопись и поинтересовался, не сильно ли отвлеку их, если приглашу на торт. Анастасия сначала отказалась от торта. Но через некоторое время передумала, наверное, глядя на Александру, которая, весьма оживилась при слове торт.         
- Олег Владимирович, хотите верьте, хотите нет, но я только читала, как группа товарищей смачно закусывала в ресторане. Писатель попался весьма ответственный и очень подробно описал меню их застолья. Так вот, из-за всего этого мне очень захотелось кушать, при чем, кушать вкусно.

     Я рассмеялся, а Анастасия, глядя на подругу, только покачала головой.
- Эх, Санька, Санька. Я теперь точно знаю причину твой нескорой смерти.
- Что, от тоски по вкусному? - поинтересовалась Александра глядя на подругу.
- Вот еще, - хмыкнула Анастасия, - разорвет тебя, от обжорства.
- Никогда! - бодро откликнулась подруга, - у меня такая конституция, что я не могу потолстеть.

     Мы рассмеялись.
- Я пойду, поставлю чайник, - поднялась из-за стола Анастасия, но я остановил ее.
- Я сам. Кстати, чай будем пить на кухне?
- На кухне, - кивнула Александра, и добавила, - на кухне всегда вкуснее…

     Продолжая улыбаться я отправился на кухню и занялся готовкой. С некоторых пор, это стало доставлять мне удовольствие. Единственное, что мне не нравилось, это готовить для одного. Чай был под салфеточкой, лимон нарезан тонкими ломтиками. После некоторых размышлений я решил поинтересоваться у девушек, давно ли они ужинали.
- А мы еще не ужинали, - отозвалась Анастасия, - думали еще рано.
- Ну, тогда, я предлагаю совместить чай с ужином. Кто-нибудь против?
- Нет, - в один голос ответили подруги.

     Я вернулся на кухню, случайно услышав, как Александра говорит подруге:
- Аська, честное слово, матери твоей повезло с дядей Олегом…

     Мне было приятно. И даже обращение дядя Олег, как-то согревало душу. Я с утроенными усилиями начал стараться, чтобы оправдать свою репутацию. Потребовалось около получаса, может, минут сорок, чтобы стол был накрыт и готов к приему желающих ужина. Девчата были в восторге и от того, что стояло на столе, и от того, как это было сделано. Мы расселись, и уже было, собрались приступить к трапезе, когда я вспомнил о бутылке вина.
- У меня в холодильнике доходит до нужной кондиции бутылка вина. Вы как смотрите на алкоголь в небольших количествах и с малым градусом.
- Положительно, - кивнула Александра и вопросительно посмотрела на подругу, - мы ведь смотрим положительно?
- Положительно-положительно, - улыбнулась Анастасия.

     Ужин прошел в дружественной обстановке взаимопонимания, как любят выражаться наши газеты. Пустые тарелки отправились в мойку, и пока я резал торт и раскладывал его по маленьким тарелочкам китайского фарфора, Александра успела помыть тарелки и установить их в сушку.

     На столе осталось треть бутылки вина, три рюмки и все, что необходимо для чаепития. Какое-то время было тихо – шла дегустация сначала чая, потом торта.
- Вкусный, - произнесла Анастасия, отведав пару ложечек.

     Я перевел взгляд на ее подругу, та справилась уже с половиной, рот ее был набит тортом, ответить она не смогла, только скорчила забавную рожицу и завела глазки – это могло означать только одно – телесное блаженство. Торт и, правда, был хорош. С согласия девушек я наполнил их рюмки, и мы выпили, не под тост, и не все сразу, а так, по одному, когда каждый понял, что эта рюмка ляжет на место и принесет очередную порцию удовольствия…