Больничный конспект
Вставать мне нельзя, нельзя даже сидеть. Здесь строго. Но это не страшно, что ничего нельзя, у меня всё равно нет сил практически ни на что. Вот если бы были силы и желания, тогда это обидно – быть привязанным к кровати. Но нет, я не привязан к кровати в прямом смысле, как наркоман в ломке, разве что трубкой капельницы. И всё на своём месте: - я в кровати, катетер во мне, в нём трубочка капельницы на стойке. Стойка капельницы напоминает стойку бара. На ней сразу несколько склянок и пакетиков с лекарствами, а санитар, словно бармен - шприцует их разными добавками и поочерёдно подключает к моему кровотоку. Правда эйфории и от этого не ощущаю. Впервые в больнице в качестве пациента и сразу такая удача – реанимация. Всё окружено вниманием и заботой, прямо обслуживание в номерах: раздели, уложили, вот только не кормят совсем, даже пить не дают из медицинских конечно соображений и моих возможностей.
Вот оно – лежу обнажённый в компании трёх обнажённых женщин, да палата четырёхместная, прямо групповуха какая-то. Хорошо, что все прикрыты простынями и нельзя подниматься, а то прямо как в фильме… Я только представил себе, что все четверо, держась за стойки капельниц, бредут по сумеречному коридору, озаряемому разными вывесками. Хичкок – отдыхает, фильм и реальность несопоставимы. Рядом со мной, но на достойном расстоянием между кроватями-каталками, лежит возрастная дама с неясным пониманием происходящего. Напротив – почтенная бабуля с дополнительной трубкой для питания. И только по диагонали лежит, кажется, молодая женщина. Кажется только по голосу, которым она обращается к персоналу, лица почти не видно. Между собой все четверо, включая меня, не сказали ни слова. Какая эгоистичность.
Да, четыре дня в этой занимательной палате, напичканной всякими штучками, приборчиками, трубочками и нескончаемо бурлящими пузырьками воздуха для дыхания соседки. Круглосуточные капельницы в режиме «non stop». Здорово, что катетер воткнули не в руку, а где-то в области ключицы, это давало относительную свободу в выборе положения на кровати. Я переворачивал себя, как блин на сковороде, не давая «подгореть». Некоторое смущение вносили гигиенические процедуры медсестёр в четыре руки, с одновременным обсуждением на кого я похож или кого больше напоминаю. Сошлись на Шарапове. Поскольку моя реакция или вернее одушевлённость их мало волновала, перестал беспокоиться и я. На третий день мне разрешили пить воду. На четвёртый принесли йогурт, который я так и не успел вкусить, - его сразу же отобрали из-за важного обследования и вероятно забыли об этом потом. Словом перевозить меня из реанимации в хирургия решили натощак.
Путешествие это было словно детский аттракцион. Улыбающийся взгляд провожающего лечащего врача и медсестра устремляет мою каталку по коридору к лифту. Грохот железных дверей, кнопка и я взмываю ввысь, насколько это позволяет расположение хирургического отделения, т.е. всего на пару этажей. Снова грохот дверей и я уже закладываю вираж в коридоры своего нового местообитания. И как финал аттракциона – переброска моего тела на финишную кровать. Вновь ощущение некоторого неудобства из-за отсутствия моих личных вещей. Их отдали родственникам, словно предполагая, что они мне больше не понадобятся, ведь есть у них какая-то кладовка. Возможно, я так и выглядел. Однако нагота и отсутствие подушки не самые удобные компоненты для знакомства с новыми соседями, каждый из которых заслуживает отдельного внимания. Внимание – вот что порой необходимо даже самому закоренелому отшельнику, а тем более почти беспомощному мне. Подушку и пижаму принесли. Я так этому обрадовался… Мягкая, в клеточку пижама ласково окутала моё тело, и я был готов к исследованию нового пространства.
Размеры её были те же, что и в реанимации, только стена и дверь в коридор были не прозрачными. Период жизни за стеклом или рыбки в аквариуме сменился на рыбку в консервной банке, где дверь палаты, словно открывающаяся крышка, а мы тут лежим, благо, что не в собственном соку. Приходящие медсёстры тычут в нас иголками, словно вилками. Кому в вену, кому в мышцу, да и больных здесь оказалось чуть больше,- шестеро. Лежачим оказался только я, хотя и не сразу это понял, поскольку, думал, раз меня сюда переместили, всё наладилось. Остальные могли свободно передвигаться и временно покидать нашу банку. Я же, не чувствуя дискомфорта в одежде и самочувствии, нагло и самоуверенно решил подняться и пройтись, однако попросив сопроводить себя для страховки двух молодых ребят из "ходячих". Как я забыл про существенную потерю крови? Видимо голодание отключило мозг. В горизонтальном положение, слабый кровяной ручеёк всё-таки омывал внутренние органы, но легкомысленно приведя тело в вертикаль, я всё слил. Нет, с минуту я держался. Потихоньку дойдя до двери, выглянул в коридор и отключился. Очнулся в центре суеты и внимания медперсонала. Меня вновь водрузили на предписанное мне ложе, привязывать не стали, а просто пришлось выслушать монолог хирурга, как впоследствии оказалось, моего нового лечащего врача. Так и познакомились.
Сколько всего нового и необычного может нас ждать и поджидать неожиданно? Всегда находясь здоровым и молодым, вне зависимости от возраста, разве мог я предполагать, что первая прописка в больнице, а тем более в реанимации случится не после кирпича на стройке или тайфуна на Сицилии. Первая потеря сознания, а то я и не мог понять, как это падают в обморок. Отчасти понятно, почему обмороки чаще случаются с женщинами. Словом: вставать мне запретили. Еду стали приносить соседи по палате и те, с кем в дальнейшем посчастливилось познакомиться. Интересно, что абсолютно все критикуют больничную еду, но как торопятся выстроятся за ней заблаговременно. Словно из открывшегося окошка начинают раздавать сочные свиные окорока и лишь потом переходят к измученному цыплёнку, поделенному на энное количество порций. Интересно, этих птиц где-то специально выращивают для больничного и другого общественного питания? В магазинах они на кур похожи… Не торопились лишь я, и мой сосед слева. Ну со мной всё просто: порцию приносили в конце или процессе общей трапезы и выглядело это кушанье так, что описать его не представляется возможным. Это Гоголь мог наслаждаться и дразнить читателей, описывая приём пищи Чичиковым. В моей еде понятно было только то, что его вид, консистенция и содержание были предписаны медицинскими показателями и благими намерениями. Впоследствии мне было разрешено вносить в эту еду определённые добавки и скрашивать свой рацион детским питанием из баночек, йогуртами и соками. Дальше больше: фарш варёного мяса, сырое яйцо заменили омлетом, и так далее до общего стола. Но тогда это было ещё впереди, а пока лёгкая баланда на завтрак, обед и ужин, чтобы я не набрал лишних килограммов в лежачем положении.
Так вот соседи. Слева кавказец, прописанный на Украине и имеющий Российское гражданство или наоборот, но имеющий доступ к медицинскому обеспечению в Москве. Дядька хороший и как выяснилось давно ходячий. Ходячий из одного отделения этой больнице в другое уже давно. Поступил в терапию, переведён в хирургию, обживая всю территорию уже второй месяц. Может более. Он питался ещё прикольнее, - пакетиками через трубочку и почувствовать вкуса хоть какой-то еды просто не мог. Думаю, мне он не завидовал, а вот поглодать хороший мосол бараньей ноги… И это не предположение, а скорее цитата соседа. Порой трудно представить себе те или иные неудобства, внезапно постигшие организм, пока этот организм чужой. Обморок, невозможность встать,- всё временно и я был в этом уверен, а если нельзя встать ни когда? Или что-то другое, но никогда? Неприятно, очень мягко говоря. Тот дядька тоже был уверен в своём временном состоянии, но оно было столь затянувшимся, что мечта о бараньей косточке порой звучала как несбыточная, так как звучала не единожды. Его пребывание скрашивали ежедневные посещения родственников и знакомых, или они все родственники? Они приходили, как правило, целой компанией. От двух до пяти. Прикольно звучащая фраза, словно из какой ни будь уголовной статьи. Дружные они люди. Выписываясь, я пожелал ему выздоровления.
Сосед справа. Молодой парень покинул больницу на следующий день, поскольку завершил весь комплекс обследований по направлению военкомата. А вот его приемник заставил меня понаблюдать за ним. Да не просто наблюдать, а почти шпионить! Дяденька, не сильно дряхлый, однако потрёпанный жизнью и вредными привычками. О вреде всех этих привычек известно каждому, но сладость «запретного плода», эйфория поднятого градуса и дымная пелена всё же манят, завлекают и не редко завладевают мыслями, умами и судьбами людей. Но это лёгкое отступление к дяденьке мало относится. Не до эйфории… Скорее неполноценная еда в детстве да суррогатный алкоголь в молодости лишили его части желудка еще несколькими годами ранее. Сегодня какое-то обострение. В былые времена, работая плотником на стройке, он вставлял окна и двери в новостройках Москвы. Работал и летнюю жару, и зимний холод, неся благоустройства в наши жилые кварталы. Видимо уже не первое обострение внутренних шрамов привело его на больничную койку. Моя беда и повод следить за ним заключалась именно в его со мной соседстве. То, что некий безымянный хирург наотрез запретил ему бросать курить, верилось, конечно, с трудом, но со слов дедули, хирург сказал, что если бросишь курить умрёшь! Якобы слишком большой стаж. Вот дедок и боролся за свою жизнь с помощью перекуров. Конечно, в хирургическом отделении курить запрещено, наверное, как и во всех остальных, - больница всё-таки. Хотя разве поймёшь этих медиков, если дед не врал? Но ведь туалет, это такое некое государство в государстве. Здесь свои законы и порядки или их отсутствие. В конце концов, каждый волен издеваться над своими лёгкими используя собственные фантазии, которые не должны выходить из уборной комнаты. Но дедок экономный, воспитанный в бережливом ключе привлёк моё внимание. Возвращаясь с перекуров, он приносил с собой страшно неприятный запах. Нет, не тот запах из курилки, который многим знаком и течением некоторого времени улетучивается или приглушается. Тот был иным. Мерзкая и не проходившая со временем вонь. Такое исходит от затушенных окурков. Но как? Мне и в голову не могло прийти, что в пачку с ещё целыми сигаретами он прячет и недокуренную, оставляя её на второй раз. Ведь этот запах пропитывает и целые сигареты в пачке. Мне всегда был приятен запах хорошего табака. Я был уверен, что те времена уже канули в лету, и нет необходимости беречь каждую вонючую крупицу. Времена то канули, а дедок остался верен себе. Разоблачив его скрытую угрозу, я был вынужден отслеживать перекуры деда и контролировать возвращение в палату. Даже предлагал ему деньги на сигареты, что бы он не экономил свои. Денег он не взял, но стал перепрятывать «бычки» в коробок со спичками. Спички пришлось заменить зажигалкой. От окурков в палате мы избавились. Я не видел, как он с ними расставался, надеюсь без слёз.
Напротив лежали трое. Крайний левый,- возрастной дядька и уже дедушка. Бывший военный и какой то нудный. Иногда так отчаянно хотелось ходить. Жаль только было его бедные руки, все истыканные иглами для капельниц. Катетер в руку ему догадались поставить не сразу. Видимо это решение зрело у медсестёр, пока на нём не осталось девственного места для иглы, или они просто на нём поочерёдно практиковались. Мой же катетер под ключицей с изящной пробочкой гарантировал неприкосновенность моих вен. Ни чем другим гражданина в углу вспомнить нельзя.
Центр, прямо напротив меня лежал «бомж». Его так кто-то прозвал, хотя он кажется имел жильё. Во всяком случае, регистрацию. Историю его появления мне поведали позже, завидуя, что я этого не застал. Он появился грязный, пьяный и вонючий. Прибывая в таком состоянии, проспал сутки или более, принуждая остальных довольствоваться лишь проветриванием помещения. Когда он ожил, начал приводить себя в порядок, открывая реабилитационный период. Он мылся, брился, перестирывал свою одежду, беря её из хранилища. Вместе с этим принимал назначенные ему лекарства и капельницы. Жизнь налаживалась. Как, оказалось, попасть в больницу ему удалось не с первого раза. Это была спланированная им задача. Поставив перед собой цель, он вызывал скорую помощь и с жалобами на боли в животе его привозили в больницу. Грязного и скверно пахнущего, без ярко выраженных признаков болезни, его выпроваживали на улицу. Отойдя немного, он снова звонил и ехал в другую больницу и так до тех пор, пока не приобрёл кров еду и покой в нашей обители. Почти безобидный он даже умудрился самостоятельно подстричься, стоя перед зеркалом. Почти, по тому, что блуждая по больнице, пока его не выписали, бомж успел привести к нулевому балансу мобильные телефоны нескольких пациентов. Звонил и узнавал, кто где находится из его окружения, наличие денег и ночлега, записывался на собеседования по каким-то вакансиям до тех пор, пока ему уже ни кто на этаже не давал свой телефон. Собирал он свои вещи уже с твёрдым намерением вступить в ряды ЛДПР. Некоторые больные с напряжением следили за своими вещами. Однако одно зарядное устройство от телефона всё же исчезло. К концу сбора своего рюкзака бомж превратился в настоящего агитатора партии Жириновского. Обещал 500 рублей и бесплатный обед новоиспечённому члену. Наконец отобедав на дорожку, хоть всех и выписывают после завтрака, бомж покинул гостеприимные стены.
И наконец последний, крайний справа у окна. Интересный и добродушный паренёк. Его необычность заключалась в сочетании мягкого характера, наивных, почти детских рассуждений и накаченного тела, покрытого татуировками. Тату были явно не художественного характера и прямо указывали на однозначность их происхождения. Сам он об это ни чего не рассказывал, а напрямую спрашивать было неловко, но очень хотелось. Приходилось завязывать разговор о кулинарии и как бы невзначай поинтересоваться способом приготовления чифиря. Или ещё что-то более идиотское, но он реагировал удивительно, не замечая перехода. Парень попал, конечно «по глупости» ну, как и все. Только глупость у всех разная. Но дело даже не в этом, а в том, что за его глупость ему дали шестнадцать лет. Я несколько шокированный подобной цифрой не мог себе представить, что надо было сделать, правда, я совершенно не знаком уголовным кодексом. Однако невольно вспомнились и черти из тихого омута, и просто спросил. Его ответ очень походил на реальность и подходил к характеру паренька. Одно и то же деяние следственные органы могут по-разному квалифицировать, а соответственно и манипулировать сроками предполагаемого заключения, вымогая материальные средства у родственников. В итоги родственники смогли скорректировать срок его пребывания на чужбине с пересмотром дела и переквалификацией содеянного на менее тяжкое. Но что было, то было. В настоящее время его больше заботил вопрос, да нет, какой там вопрос? Все его мысли занимала некая особа, с которой он нежно переговаривался по телефону, уходя от посторонних ушей каждый вечер. И вот уже почти поправившись, он отпросился у медперсонала на воскресенье. Такое практиковалось. По выходным врачей нет, а у пациента только утром последняя капельница, да вечером укол, к которому он должен вернуться. И они договорились поехать к нему на дачу на электричке. Чтобы всё удалось, он рассчитал время, привязав его к расписанию поездов. Естественно, что когда спешишь, а спешить нужно было на вокзал, всё происходит как в плохом кино замедленного действия. И уколы с таблетками задержали, и медсёстры дольше обычного обмениваются вчерашними впечатлениями, облокотившись на стойки с капельницами, словно позируя для скульптуры «девушка с веслом». Ну вот, наконец. и долгожданная игла, словно в ней не физраствор с лекарством, а нечто более желанное. Как медленно капает, словно средневековая пытка. Обсудив всей палатой эту реальность, мы пришли к единственно правильному решению, - слить большую часть раствора в подушку. И ни каких следов. Всё было сделано, потери времени компенсированы. Вызвали сестру, которая отсоединила опустевшую ёмкость и наш Ромео умчался к электричке. В больницу он уже не вернулся. Наверное, совсем поправился. Как необыкновенно целебно может быть свидание с любимым человеком.
Его место впоследствии занял какой то аппендицитник. Неприятный и недовольный всем человек. Он недовольно ворчал даже на посещающую его жену, не стесняясь присутствующих. Правда, гостинцы брал у неё охотно. Её даже было жаль.
Контингент лечащихся был настолько богат… Только пример одной палаты собрал букет разнообразий. А сколько таких палат, и только в мужском отделении. Женского можно и не касаться, тем более что некоторые его представительницы время от времени прогуливались по нашей территории. Нейтральная полоса и вовсе посещалась дамами регулярно. Кого только не было на этаже? Молодые и старые, зачуханные пессимисты и оптимистичные идиоты, истыканные ножом в драке и привязанные к кровати наркоманы. Но это всё по окраинам, а в основной массе, обычные люди. Был даже свой человек-паук, как его звали. Хотя когда я стал ходячим и увидел причину его прозвища, улыбка слетела с моего лица. Жесток, и часто неоправданно жесток, бывает человек. Часто и много говорят о детской жестокости. Какие же мы дети! Оборачиваясь вокруг, можно увидеть, сколько людей не взрослеют с годами, а сколько никогда? Уходит только детская чистота. К счастью многие не взрослеют совсем иначе. Закатистый смех и юношеский задор, распахнутая открытость новому и глубокая преданность старому, бодрый, неунывающий дух, словно включённый внутри миксер.
Так вот о моей ходячисти. Лежать, говорить, читать и спать, конечно, неплохо, пару дней. Но та дверь в коридор, за которой бурлят события, некоторые волны которых захлёстывались и на берег нашей палаты. Новые люди, врачи, медсёстры, душ и наконец, столовая. И снова о еде, а как ещё, ведь столовая, - это больничный ресторан. Дамское общество, светские беседы на отвлечённые темы, коридорный послеобеденный променад. Я активно стал готовить себя по рекомендациям лечащего врача. Сесть на кровати и просто сидеть, сколько смогу. Звучит, как плёвое дело, а на поверку оказалось не более трёх-пяти минут. Стал засекать время, пытаясь его увеличивать с каждым разом. Бриться ведь тоже приходилось лёжа, хотя умывальник с зеркалом рядом, шагов пять-восемь, кто как ходит. Шло время, но из сидячего положения я падал на подушку, словно после марафона. Правда, быстро приходил в себя. Наверное, через неделю я уже мог сидеть достаточно долго. Потом был стул у раковины, где я уже сидя умывался и брился. Прогулки по палате, держась за спинки кроватей и первый выход в коридор, после которого перепуганная мною медсестра хотела бежать за врачом из-за чудовищной одышки. Шли дни, и наслал тот, когда я сам смогу отправиться в столовую.
Знатоки тамошней кухни брали с собой в столовую соль и прочие приправы, ведь большинство из них находились здесь именно в связи с болезнями от пищевода до аппендицита, что требовало не просто диетического питания, а еды исключающей солёное, острое и тому подобное. Украдкой они отравляли свою полезную пищу всеми доступными способами. Хотя один кадр, накануне своей гастроскопии поглощал принесённые уму гамбургеры. Он так был разочарован сроками перенесения своей выписки… Я тоже не сторонник пресной еды, однако желание скорее покинуть сию обитель превратило меня в удивительно послушного и даже примерного пациента. Кстати иной раз еда, предлагаемая за общим столом, мало отличалась от той, что приносили мне из специального меню. Однажды я даже стал невольным свидетелем разговора двух дам за соседнем столиком, которые не могли прийти к однозначному распознаванию крупы, из которой была приготовлена жидкая каша. Вероятно, именно консистенция данного блюда и длительность термической обработки не позволяла явно выделить вкус и форму приготовленного злака. Обед и ужин подобных споров не вызывал. Обед был главной трапезой дня. И первое, и второе были не просто сносными, а даже вполне себе приемлемыми. Вот только количество порции наводило на мысль, что её могли отобрать у воспитанников детского сада. Но это и правильно, ведь смиренный образ жизни не требует больших энергетических затрат. И вообще я, где то слышал, что человек должен выходить из-за стола с некоторым чувством голода. А ужин часто заставлял вспомнить поговорку, где его нужно отдать врагу. Может, разнообразие и было, но столь редкое, что практически незапоминающееся. В памяти твёрдо закрепились пара кусочков варёной свёклы. Была ещё свёкла тёртая, пара ложек. Так что вечерние часы скрашивались запасами из холодильника, заботливо затаренным родственниками из списка разрешённых продуктов. Список был настолько скромен, что не требовал заучивания, но позволял скрасить часы вечернего досуга.
Я общался с разными людьми ещё до того, как стал передвигаться самостоятельно. Они просто периодически заходили, знакомились, болтали. Один из таких заходил особенно часто и приносил еду из столовой. Всё говорил, спрашивал, общительный такой. Так оказалось, что он попал сюда из-за девушки. Расстался с ней. И переживания здесь отступают на второй план. Удивительно, но взрослый паренёк совершенно не представлял себе, что делать с продуктами, чтобы получилась пища. И когда я говорил ему о пельменях, он перебивал мой рассказ вопросами, превращая его в инструкцию. Брошенный дамой сердца, он оказался беспомощен перед полуфабрикатами, которые видимо вволю поглумились над его желудком. Вечерами он тесно общался с молоденькой пациенткой женского отделения, которая рассказывала ему о своём двухтомнике и планах лично снять художественный фильм по своему произведению. Жаль не удалось с ней пообщаться.
Круговорот пациентов больницы продолжал вращаться. Одних больных выписывали, других клали. Хотя выписывали всё же, наверное, уже здоровых или стремительно выздоравливающих и не нуждающихся более в услугах медперсонала этого учреждения. Вот и до меня дошла очередь на выписку. Конечно, остались нерассказанные истории из кабинетов гастроскопии и УЗИ, обходы врачей и уколы медсестёр, и прочее. К счастью, это далеко не единственный круговорот и уже новый, жизненный подхватывал людей у ворот больницы и увлекал дальше, словно биатлониста после штрафного круга, на трассу к финишу.
декабрь 2014 года.
Свидетельство о публикации №215061101312