Беглый конспект Мимолетного

В.В.Розанов. МИМОЛЕТНОЕ (1915)
Беглый конспект

Написано ровно сто лет назад, а читается как актуальный патриотический пост в ЖЖ. Те же проблемы ограбления России и глумления над  ней, с подготовкой большой Смуты, дабы ограбить еще больше.  Но текст, конечно, берет не только злобой дня. И    стиль, что делает непонятное понятным, а главное -  он обращает внимание на то,  что часто игнорируется. И – то, что не проигнорируешь, «тайна пола», с уходом в его «метафизику», достигаемым интимнейшими откровениями. А точнейший политический анализ и острые меткие заметки о культуре, литературе, истории. Да много чего!
По-моему,  «Мимолетное» - это лучший розановский сборник, и вершина, и квинтэссенция розановского творчества. Намного глубже популярных «Опавших листьев», драматичнее «Черного огня» и страшнее даже «Апокалипсиса». Автор еще хочет надеяться на лучшее, старается заговорить беду, отвести от России несчастье,  «заговорить» болезнь. Но – напрасно. Катастрофа на пороге. А ВВР даже несколько благодушен. Немцы наступают, а он воюет с немцем» Струве, заговорщики собирают силы, а философ уповает на  полицейские «мухоловки». Но ядовитых «мух» развелось слишком много: мерзких, как мухи навозные, опасных, как мухи це-це. И их опасности недооценили: и правительство, и полиция, и патриоты. Среди которых Розанов – первейший. Тем тяжелее ему будет встретить переворот и последующий «Апокалипсис».
Можно ли высказать замечания к тексту «М», например, о длиннотах, слишком обширных цитатах и самоповторах. Можно? Но разве это главное. Стоит читать, Розанова НАИВНО, то есть буквально, «как есть». Ведь ВВР стал добычей филологов и прочих изготовителей диссертаций, и простую мысль «нашего Васечки»  всяческие лингвисты-семиотики легко заболтают своим птичьим чириканьем, после которого ясное станет неясным, а полезное бесполезным. Вообще, исследования о Розанове, по-моему, лучше вообще не читать. Разве что биографию, да споры современников о нем, памятуя о контексте эпохи. Что неясного для русского человека может быть в Розанове? Мне он открывался так, что я с изумлением заметил, что сам раньше написал примерно то же самое, почти розановскими словами (скажем, про преждевременную гибель Лермонтова). Или – «думал так же».
 Стоит понять, что «Мимолетное» Розанова – это также не какая-нибудь  глупейшая «история русской философии», и вообще не история. Это отблеск потерянной навсегда русской жизни и портрет ада (с обещанием еще большего), в котором надо выжить. 
Отчего же допустили, если все (или почти все) понимали и тогда. И про «подполье, и про фонды германские, и про финансирование террористов, и про разлагающую роль «передовой» литературы. Жирный вопрос? Но, мне кажется, здесь роковую роль сыграло стремление «уподобиться Христу», своеобразные религиозный мазохизм, который потом перекочевал и в культуру, и в общественную жизнь. Ну, и получилась РОССИЯ РАСПЯТАЯ.  А если бы с врагами не церемонились «по-христиански» (тьфу!), то была бы богатейшая Сверхдержава, где народу не пришлось бы целый век мечтать о еще и элементарном безопасном быте. И у ВВ тоже было это стремление «пострадать» с эсхатологическими оттенками.  Дострадались до «Апокалипсиса наших дней». Вот здесь с Розановым мы решительно расходимся, несмотря на все его таланты.
Христос Россию не спас. И – не спасёт.

ИМЕНИТЕЛЬНЫЙ И РОДИТЕЛЬНЫЙ
РАЗНОЕ. ХАРАКТЕРИСТИКИ

«Литература есть выражение человека».
 А «моя литература есть выражение меня».
 Чего толковать.
  (За что сердятся критики – не понимаю.)
*
...вы поскандалили в христианстве, в церкви, в религии, в душе человеческой, в совести человеческой...
 ...позвольте же теперь мне поскандалить в вашем скандале.
(«Уед.» и «On. л.»)

ТАКТИКА
«Все куплю», – сказало злато.
 «Все возьму», – сказал булат.
 Так и будет и, значит, должно быть. Еврей будет высасывать из людей деньги и складывать их в «золотые кучи», в свои «банки». А мы будем нападать на них, колотить их и отнимать, а частью просто – разорять, их банки и имущество. Напрасно они нам предлагают торг, т.е. то, что они умеют, в чем они талантливы, в чем они всегда останутся с выигрышем. Мы же не дураки и на это не пойдем, – т.е. не пойдем, если не дураки. Мы со своей стороны предложим им то, чту умеем, – подраться. Ибо мы благородные и лыцари («рыцари») и вот это умеем. Они не согласятся и попросту, повернув спину, – улизнут. Тогда мы будем колотить их в спину. Сказав: «Господа, турнир – это так же древне и так же почтенно, как ваш банк. Но вы – не деретесь («не умеете»), и тогда вас просто колотят».

 МЕРЕЖКОВСКИЙ
Суть Мережковского в преувеличениях.
 Это делает его смешным и неумным.
-
Не только в Мережковском есть странная ирреальность, но и «мир его» как-то странно недействителен. Он вечно говорит о России и о Христе. Две темы. И странным образом ни Христа, ни России в его сочинениях нет.
-
У Мережковск. трезвая голова и пьяные ноги.
(засыпая после обеда)
*
...мне кажется иногда (часто), что Мережковского нет... Что это – тень около другого... Вернее – тень другого, отбрасываемая на читателя.
 И говорят: «Мережковский», «Мережковский»: а его вовсе нет, а есть 1) Юлиан, 2) Леонардо, 3) Петр, 4) христианство, 5) Renaissence, 6) Тютчев и Некрасов, 7) Чехов и Суворин и т. д., и т. д., и проч., и проч.  Множество.
 А среди его... в промежутках между вещами, кто-то, что-то, ничто, дыра: и в этой дыре тени всего... Но тени не суть вещи, и «универсальный Мережковский» вовсе не существует: а только говоря «о Renaissence'e» – упомянешь и «о Мережковском».
 Оттого в эту «пустоту» набиваются всякие мысли, всякие чувства, всякие восторги, всякие ненависти... потому именно, что все сие место – пусто.
 О, как страшно ничего не любить, ничего не ненавидеть, все знать, много читать, постоянно читать и наконец, к последнему несчастию, – вечно писать, т.е. вечно записывать свою пустоту и увековечивать то, что для всякого есть достаточное горе, если даже и сознается только в себе.
 От этого Мережковский вечно грустен. «Мережковский» и «радость», «Мережковский» и «веселость», «Мережковский» и «удовольствие» – contradictio in adjecto[28].

ГОГОЛЬ
Гоголь копошится в атомах. Атомный писатель. «Элементы», «первые стихии» души человеческой: грубость (Собакевич), слащавость (Манилов), бестолковость (Коробочка), пролазничество (Чичиков). И прочее. Все элементарно, плоско... «Без листика» и «без цветочка».
 Отвратительное сухое дерево. Отвратительный минерал.
 Нет жизни.
 «Мертвые души».
 Отсюда сразу такая его понятность. Кто же не поймет азбуки. Понял даже Чернышевский, не умевший различить чубука (трубки) от жены (основная идея «Что делать»). («Не обижает же вас, если кто покурит из вашей трубки: Почему же сердиться, если кто-нибудь совокупится с вашей женой»).
 Отсюда-то его могущество. Сели его «элементы» на голову русскую и как шапкой закрыли все. Закрыли глаза всем. Ибо Гоголь ее (сила таланта) «нахлобучил на нас».
*
«Гоголь в русской литературе» – это целая реформация...
 Не меньше.
  Только «реформация»-то эта «без Бога, без Царя»...
 Пришел колдун и, вынув из-под лапсердака черную палочку, сказал: «Вот я дотронусь до вас, и вы все станете мушкарою»...
 Без идей... Без идеала...
 Великое мещанство. Но мещанство не в смирении своем, как «удел человеку на земле от Бога», а мещанство самодовольное, с телефоном и Эйфелевской башней. Мещанство «Гоголевское», специфическое...
 «Мне идей не нужно, а нужно поутру кофе. И чтобы подала его чистоплотная немка, а не наша русская дура. Кофей я выпью, и потом стану писать повесть Нос»...
 – У, идиот... У, страшный идиот. Ты одолел всех и со всех снял голову. Потому и тою силою снял, что на тебе самом не было головы, а только одет был сюртук, сделанный уже не у сменного портного «из Лондона и Парижа», а у Рокфеллера или Эдисона.
 «Все настоящее. Цивилизация».
 – И эта цивилизация – смерть.
*
Приходит на ум, что «Мертвые души» и «Ревизор» – лубок.
 Лубочная живопись гораздо ярче настоящей. Красного, синего, желтого – напущено реки. Все так ярко бьет в глаза – именно как у Гоголя. «Витязь срезает сразу сто голов». И драконы, и змеи – все ужас.
Именно – как у Гоголя. Все собираются перед картиной. Базар трепещет. Хохочут. Указывают пальцем. Именно – «Гоголь в истории русской литературы».
 Сразу всем понятно. Это – лубок. Сразу никакое художество не может стать всем понятно: оно слишком полно, содержательно и внутренно для этого.
 Ведь Гоголь – он весь внешний. Внутреннего – ничего.
 Пошлость. Мерзость. В тайной глубине своей Гоголь – именно мерзость.
 Подумать, что он «понял и отразил нашу Русь», – нашу Святую и прекрасную (во всех ее пороках) Русь, – с ее страданием, с ее многодумием, с ее сложностью – это просто глупо.

 Созерцание Гоголя было не глубже, чем Милюкова и Гессена, которые тоже «страдают о несчастиях Руси».
 И он родил тысячи и миллионы Милюковых и Гессенов, и – ни одной праведной души.
 Ничего праведного, любящего, трогательного, глубокого не пошло от Гоголя. От него именно пошла одна мерзость. Вот это – пошло. И залило собою Русь.

КОРОЛЕНКО

Я заговорил о Короленке.
 – О, это бухгалтер!
 Я был поражен. Никому в России в голову не приходит.
 – Скаред. Рассчетлив. Любит деньгу.
 Кому же это может прийти на ум об авторе «Лес шумит», «Река играет», «Сон Макара» и «Слепой музыкант»: «Музыка, а не писатель».
 И всех обманывал. Вот вам и литература. Да это «уборная актрисы».

ЛЕРМОНТОВ
 
 Бедные ученые Бедные мы.
 Я всегда думал: доживи он хоть этот год до конца, 1832, кажется. А если бы этот год и еще один следующий (один год!! только 12 месяцев!!! – Боже, отчего же Ты не дотянул??? отчего языческие парки перерезали нить?) – он бы уже поднялся как Пушкин, до высоты его – и сделал бы невозмжным «Гоголя в русской литературе», предугадав его, погасив его а priori.
 Ту, что мы все чувствуем и в чем заключается самая суть, – это что Лермонтов был сильнее Пушкина и, так сказать, «урожденнее – выше». Более что-то аристократическое, более что-то возвышенное, более божественное. В пеленках «архиерей», с пеленок «уже помазанный». Чудный дар. Чудное явление. Пушкин был немножко terre-а-terre[70], слишком уж «русский», без иностранного. Это мило нашему сердцу, и мы гордимся и радуемся: но в глубине-то вещей, «когда русский без иностранного» – и по сему качеству излишнего русизма он даже немножко не русский. Итак, terre-а-terre и мундир камер-юнкера, надетый на него какою-то насмешкой, выражет втайне очень глубоко и верно его terre-а-terr'ность. В Лермонтове это прямо невозможность. Он слишком «бог», – и ни к Аполлону, ни к Аиду чин камер-юнкера неприложим...
 Но все умерло. Разбилось. «Метеор так мал. Всего 7 п. 10 ф. 24 золотника».
Материя Лермонтова была высшая, не наша, не земная. Зачатие его было какое-то другое, «не земное», и, пиша Тамару и Демона, он точно написал нам «грех своей матери». Вот в чем дело и суть.
 Поразительно...
 Чего мы лишились?
 Не понимаем. Рыдаем. И рвем волосы...
 – Горе. Горе. Горе.
 Ну, а если «выключить Гоголя» (Лермонтов бы его выключил) – вся история России совершилась бы иначе, конституция бы удалась, на Герцена бы никто не обратил внимания, Катков был бы не нужен. И в пророческом сне я скажу, что мы потеряли «спасение России». Потеряли. И до сих пор не находим его. И найдем ли – неведомо.

СТРУВЕ

В Струве живет идея честного порядка.
 Он очень любит Россию.
 Но отчего же он «неудачен на Руси».
 Он любит Россию нерусскою любовью.
 Ему можно быть благодарным, но его нельзя любить.
 Трагическое, – не крупное, но трагическое лицо в нашей истории.
 Ему «удавалось», когда он плыл в нелепой революции. Т.е. хотя был сам и разумен и целесообразен, но поместил этот разум и эту цель внутрь нелепого явления, нелепого процесса.
 «По-нашему».
 Его «несли», славили, хвалили.
 Но он вдруг стал «в самом деле человек» (теперь).
 От него все отшатнулись.
 То-то, рече Бернардович, – «трудны дела русские»:
 Умом Россию не понять.

БЕЛИНСКИЙ И РОЗАНОВ
Белинский – основатель мальчишества на Руси. Торжествующего мальчишества, – и который именно придал торжество, силу, победу ему.
 Тут и положительные качества и бедствия. Свежесть, задор, молодость «последующей литературы»... Ее изменчивость, богатство движений... «Мальчишка» и «мальчишка». Так и прыгает, скачет. Хохочет. Свистит. «С мальчишкой весело»: и на 50–70–80 лет после Белинского в русской литературе установилось «весело».
 Пока не стало несколько скучно. «Все мальчишки»: профессора, академики. Сюда звали церковь и государство. Те сказали: «Не хотим». Мальчишки им отстригали фалды, рукава, плевали на «регалии» (ордена).
 Пока всем стало скучно...
 – Где же мудрость?
 Вздрогнули все. «В самом деле, где мудрость?»
 «Без мудрости» решительно неинтересно жить. Не за-ни-ма-тель-но.
 А как же в литературе без занимательного? Везде можно без занимательного, в литературе нельзя.
 И потянуло нас к мудрости.
 Это «теперь». Это (я думаю) «Розанов», с его странной смесью «мальчишки» и «старика».
 Так совершается «переход времени».

СУВОРИН И ЧЕХОВ

Забавное (и страшное). Я хорошо знал Суворина, – Чехова вовсе не знал, но через суждения и отношения Суворина к Чехову и обратно могу судить и о Чехове.
 Суть и разгадка взаимных их отношений в том, что Чехов был значительно спиритуалистичнее Суворина, развитее, образованнее его (не был в универс, т.е. Суворин) и вообще имел голову «более открытую всем ветрам», нежели Суворин, и до известной степени проникнутую большим количеством мыслей, большим числом точек зрения, чем как это было у Суворина.
 Проще, сжатее – был умнее Суворина.
 Но тут начинается страшное:
 Он был хитрее Суворина. И хуже его сердцем. Гораздо.
 Суворин был замечательно ясное сердце. Да: с 4 миллионами в кармане, с 3 домами, собственник типографии и самой бойкой книготорговлей, он был «кадет в удаче», «талант, каких мало», «влюблен в родную Землю», и, среди всех актрис и актеров – сохранил почти детское сердце, глубоко доверчивое к людям, верящее в них, любящее их.
 Я долго к нему присматривался и к «встрече» с ним вышел из «антипатии к нему» (толки, общее представление).
 И – кончил тем, что рассмеялся. Богач, хозяин, писатель и торговец – он имел «житейское сердце», как редко встретишь у кого, и поистине он был «любимец Божий» за эту ясность свою и простоту.
 Чту-то было «щедрое в нем», – о, не в деньгах (хотя и в них)! Щедрое – во всем. Он был щедр на похвалу, щедр на любовь, щедр на помощь. И (удивительно!) – никогда не помнил зла.
 Воистину «любимец Божий».
 Чехов же, – не имея отнюдь его гения и размаха (практического, в делах), – был его тоньше, обдуманнее и, увы, ловчее... Это горькою «ловкостью», которая так «не нужно» в могиле.
 
ДОСТОЕВСКИЙ

Шестов, тоже еврей, сидя у меня, спросил:
 – К какой бы из теперешних партий примкнул Достоевский, если бы был жив?
 Я молчал. Он продолжал:
 – Разумеется, к самой черносотенной партии, к Союзу Русского народа и «истинно русских людей».
 Догадавшись, я сказал:
 – Конечно.

ТОЛСТОЙ

Художество Толстого мы все и признаем.
 Идеи Толстого – вообще все и всякие – «ни в какое число (Пифагор) не ставим».
 
ОСЕНЬ МИРА И КРИЗИС КУЛЬТУРЫ

Осенью в дождь все грибы гнилые. Так и наше время. Чего же я сержусь? Чего недоумеваю? Точно удивлен и негодую.
 

РУСЬ-ТРОЙКА

Ухи с налимом тоже нет в Зап. Европе.
*
Вся русская литература написана не на русские темы.
*
Оснуйте вы сто кабаков и три училища. Что выйдет? Вот Россия «теперь».
*
В России только кажется, что 8 университетов и 500 гимназий и 15 000 каких-то школ...
Это – мундиры, формы без содержания. Сути нет. Суть просто в мужике, который пашет себе хлеба, в попе, который служит себе обедню, и в солдате, который «провожает глазами начальство» (ну и защищает отечество; солдат – молодец).
Прочее – мишура и только кажется, что есть.
 Россия есть первобытная, первоначальная страна. С реками и озерами.
*
Гриша – гениальный мужик. Он нисколько не хлыст. Евгений Павлович сказал о нем: «Это – Илья Муромец». Разгадка всего.
*
...болит за ее нигилизм.
 Если «да» (т.е. нигилизм) – тогда смерть, гроб. Тогда не нужно жизни, бытия. «Если Россия будет нигилистичной» – то России нужно перестать быть, и нужно желать, чтобы она перестала быть.
 «Исчезни, моя родина. Погибни». Легко ли это сказать русскому? И кто любит родину больше (о, неизмеримо) себя. Но твердо говорю: «Если Россия вправду нигилистична – пусть не живет».
*
Как мне хочется быть собакой.
 Собакой, лошадью на дворе и оберегать Дом и хозяина.
 Дом – Россия. Хозяин – «истинно русские люди».
*
«Мы ленивы и нелюбопытны» оттого, собственно, что «у нас за печкой» живут прелюбопытнейшие истории и что нам не надо и со стула встать, чтобы достать рукой до бирюзы в целое небо величиной.
*
Открыть Россию, ее достоинство, ее честь – это гораздо труднее в 19..., в 1856–1910 гг., нежели было в 1492 году открыть Америку.
*
Извне сосет немец и жид.
 Извнутри – социализм.
 Как же «русской коровушке» не быть худощавой?
*
Кто любил Англию – называется Питтом, а кто любит Россию – называется «потреотами», черносотенниками, зубрами. Правда, к ним причисляются Пушкин, Одоевский, Тютчев.
Но Тютчеву уже «срезал голову» Мережковский, Пушкина растолковывает на университетских семинарах Семен Венгеров, а биографию Одоевского изучает и рассказывает позитивный профессор Сакулин.
*
Жидки, кажется, очень рады, когда заработал нож гильотины и повалились старые головы маркизов и графов. «Вырубают аристократию». «Теперь не Франсуа, Альфреды и проч., а будут Самуилы и Исааки». Отлично. И они пристали к революции и подперли ее плечом.– «Вали».
 Повалили.  Пронеслись десятилетия. И на верху положения одни жидки.
 Банкиры.
 Журналисты.
 «Великий Спиноза», «Бергсон» и «Коган».
 Пропер и Кугель с Гессеном.
 Совсем хорошо. Нам, русским, только Богу молиться.
*
Пока не передавят интеллигенцию – России нельзя жить.
 Ее надо просто передавить.
 Убить.
*
Я отрицаю, собственно, не очень много: Кантемира, Фонвизина, Грибоедова, Гоголя, вторую половину Толстого и всех «писателей 60-х годов» с «судебного реформою». Что же я отрицаю, собственно? Непонимание России и отрицание России.
*
И чай с анисовым яблоком – только на Руси.
 Немцы до этого не докудахтались, несмотря на все «произведения Гете».
*
Мухоловки (листы) – тоже с какими-то английскими названиями (этикетки). Это черт знает что: «Войну и мир» написать умеем, а намазать клей на бумагу и освободиться от мух – не умеем.


МИСТЕРИИ ПОЛА

Пахучесть половой сферы есть самое древнее ее качество, – от тех времен, когда растения еще не отделялись от животных. И, поистине, ее суть и история покрывается стихом Пушкина:
 ...ее пленительная сладость
 Прошла веков завистливую даль:
 Вдохнув ее – стыдливо рдеет младость,
 Утешится безмолвная печаль,
 И ветхая задумается старость…
*
– Все от ОТЦА...
 Т.е. жеребенок и человек, в 3 рубля ценой или в 300 рублей ценой, определяется тем, кто не трудился, не страдал, не заботился, не думал, а только «5 минут погулял с зазнобушкой».
 ОТЕЦ...
 Да и Библия ни о Еве, ни о каких матерях не упоминает, а говорит: Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова и т. д. и т. д. Мать никогда даже не названа...
 Библия: да и нрав народный, обычаи этнографии: деньги дают «этому весельчаку», имя отца-матери (фамилию) откидывают, дабы «прилепиться» к весельчаку и «быть с ним». Я как некрасивый никогда не обращал на мужской пол внимания, к тому же и «сострадание к женщине»: и мы вообще питаем «культ матери», а «культа отца» у нас совсем нет.
 – Папашу забываем.
 Но вот бледность и уторопленность Евгении Ивановны (сама – страдающая женщина). И я все вспоминаю ее.
 Да. У женщины – грудь. Шесть дней недели – в отношении деторождения. И долго, и тяжело. Мужчина же не трудится, но ведь и суббота не трудится, а «празднуствует». «Веселится» суббота, ничего не хочет делать, – и не прибавить ли: «скачет по горам как лань», «как молодой козленок бегает по дулам». Суббота – одна, а важнее шести дней недели. Чудо. Мужчина в браке – его суббота, т.е. ГЛАВНОЕ, ВСЕ.
*
Действительно, мужчина задыхается в сперматозоидах, не знает куда деть, томится, ищет – самец. Самка и «жена» только вместилище для его сперматозоидов, и вот за чту дают «тысячи»...
*
Лет 5–8 назад я прочел корреспонденцию из Кисловодска (вырезка и сейчас в «Архиве» – долго искать, читатель поверит): молодая замужняя женщина выехала из Кисловодска, – и муж ее... «ввел в дом женщину». Что же случилось? Мать ее (теща) побежала по соседям, рассказала, и скоро дом легкомысленного мужчины был окружен женщинами. Они кричали, угрожали, – до тех пор пока он вынужден был «отпустить женщину». В формальном и равнодушном изложении корреспондента это разительно. Я задрожал. В чем дело? Отчего прибежали женщины (нужно же встать ночью с постели), отчего закричала старуха? Нарушился великий закон:
 – Тьфу мужа принадлежит только жене.
*
...механизм лезб. л., – те «рычаги, через которые осуществилось все», или через которые природа дала миру любимое свое дитя, – заключается в том, что ведь им самим не видно у себя, а можно видеть только взглянув на другую особь.
*
Пол – магическая точка...
 Т.е. я хочу сказать, что ту, что в истории именовалось и именуется «магиею», это в жизни проходит магическими струйками, имеет точкою своего извода, своего исхождения – пол человека...
 Пол «мой» или «его»... Совокупление – вполне магический акт.
*
Танцы имеют своею душою любовь. Зовут ее, рождают ее.
 Это – всемирно. Танец входит в организм любви (чуть ли тетеревы и куропатки не танцуют).
 В танце – главное ноги. Т.е. где помещены половые органы, родник всего, суть всего.
 «Безумно люблю танцы».
*
– надо издать закон о неоскорблении любви…
ведь не говорите же вы, чтобы капиталист «сам берег имущество от вора», и не говорите, чтобы «храм сам берег свои святыни»: отчего же только дары любви и возраста вы кинули на расхищение: – Бери кому нужно, если она сама не хранит.
*
Вспомнил. Доктор-хирург Логинов, умерший лет 8 назад в СПб., говорил мне: «Учился я в Нижнем, в Дворянском пансионе. И в старших классах гимназии бывал в одной семье, где и мать семьи, и все ее взрослые дочери сожительствовали всем гостям, которые к ним приходили». «Приходящие» же были исключительно, кажется, гимназисты (не спросил подробно).
 Вообще тут философия, а не деньги. Деньги – деньгами: но ведь и писатели, даже «с огоньком», берут деньги: однако огонек-то таланта и призвание писать родился у них не на зов рубля. «Рубль пришел совсем потом».
*
– Чту ты узрел, рассматривая формы, выпуклости, впадины и столь немое «сосредоточение нервов»...
 – «Оплодотворение»? – Друг мой, какое же «оплодотворение» может выйти из встречи четырех девушек?
*
Но пол у замужней, у которой именно трижды или дважды вся кровь и силы и душа приливают к половому ее органу, во время совокупления, – конечно, он неизмерим и несравненен с половым органом девушки, у которой «почти ничего» или «мало», все и не живет, все – во сне, или в бессильной истерике. Говоря физически, сказал бы, что запах ее несется на версты, а девушки – на сажени. Ее сила, «сияние» около нее, это специфическое женское, самочное сияние, совпадающее и пахучестью, подавляет совершенно девичье стыдливое, испуганное, буквально «кое-что»... Толстой это заметил: Китти, девушка, «в своем роде прелестная», – отшвыривается как кораблем щепка – Анною: и жених просто  перестает чувствовать свою невесту в свете Анны. Ибо – совокупляется. Но ведь также и женатые неодолимее влекут, нежели «очень скромные юноши», еще «ничего не испытавшие». И победа 40-летнего над 24-летним – часта и обыкновенна.
 Девушка водяниста. Замужняя масляниста. Вот и все. И вопрос решается.
*
Женское тело отличается от мужского не половыми органами, а каждой складочкой, каждым пальчиком – кровинкой, душком, черточкой, волоском.
 Женское тело – совсем другое существо, чем мужское тело. Более «другое», чем минерал.
 И только от этого – такое стремление, такой порыв друг к другу.
*
Да: дочери ограничены и не вправе выбирать гнили, т.е. обмана и корыстолюбия: но вот в этих «границах» на этом пути очень суженном все-таки выбирают они, выбирают инстинктами своей крови, своего тайного и священного «тьфу», перед которым должны поникнуть седые головы тайных советников.
*
Засевайте поля. Засевайте поля. Засевайте поля.
 Юноши, чего вы смотрите: засевайте поля.
*
Мужчина – «я».
 Женщина – «твоя».
 Милосердие, самоотвержение, нежность, привязчивость, воля «иметь от тебя детей» – все есть последствие того, что женщина не содержит в себе «зерна» и «я». Наоборот, мужской эгоизм, жесткость, черствость, твердость – броня около ценного «зерна», «я».
Ухаживают за красивыми.
 Женятся на некрасивых.
 И только после венца оказывается, какая это правда.
 Общая тенденция красивого – к бесплодию. Эстетика не рождает.
 Поэтому «к тому» – красивейшие женщины и не влекут.
*
Моя подруга замужем за хорошим тихим человеком, чиновником, живет у своих двух теток, в Сибири. Муж – в частых служебных отлучках. Долго не было детей (оба здоровые, молодые, ей 28 лет, ему 29).
 Вот что она мне рассказала:
 «Долго тетки просили: рожай ты поскорей! И наследства лишить грозились, приставали страшно. Но вот, муж уехал по службе недавно. Живем мы на глухом сибирском «хуторе», до Омска верстах в 60, дороги нет. Утром лежу в постели, читаю. Вдруг входит тетя Даша с тетей Анной, садятся на кровать и начинают: «Обе мы – вдовы, на своем веку изрожали детей довольно, все в люди вышли, живем мы теперь с тобой втроем, радости не видим. Баба ты здоровенная, высокая, статная, а хочешь неродихой помереть. Не допустим мы этого. Добром не хотела – поучим, благо, кричи не кричи, – никто не услышит.– Я думала – шутят. Смеюсь. Тут тетя Анна вдруг из-под блузы вынимает длинный пук прутьев (штуки четыре тонких длинных прутьев, связаны). Я хотела было вскочить, не тут-то было... Повалили на живот, я – кричать... Они позвали солдатку, бабу лет 30, сильную как вол.

 Повалили на живот, руки и ноги привязали к перилам кровати, рубаху на плечи и... отстегали. Стегала тетя Анна, а тетя Даша в кресле сидела, считала.
 Дали (мне потом они сказали) – 50 розог. Я кричала, что покончу с собой, а они хлестали вовсю и приговаривали: вот тебе, неродиха!
 После розог говорили: жалованье у мужа маленькое, куда он тебя повезет устраивать? Да и наследства лишим. Да и расскажем всем, что тебя как маленькую по заду выстегали. А ты лучше потише! Полежи, поплачь, подожди, чтобы там зажило, а муж приедет, – ты все эти каучуки да трубки брось – и забеременей. Нам внучка принеси. А не хочешь – через месяц белье осмотрим – коли опять не беременна – не прогневайся, не так-то еще высечем, всю шкуру спустим. Такие окорока всю сотню выдержат».
 И... она забеременела через 5–6 недель.
 ВСЕ до слова верно. Ходят тетушки радостные, в церковь сделали пожертвованье... А подруга моя рада-радешенька, что не выпороли еще раз. И еще интеллигентная, в гимназии была. Только у нас в России еще это возможно. Мужу она не сказала, что высекли. Так и скушала березовую кашу.
 Мария Л.
*
Чту такое ГРУДИ?
 – Имя существительное.
 Ха-ха-ха... Но может быть, это и глагол?
  – Глагол? Не приходило на ум. Но кажется, в самом деле тут есть и оттенок глагола.
 Я вижу, вы понимаете: но тогда не найдете ли вы, что это есть и «знак препинания», в особенности если подумать о многоточии?
 – Действительно, если они поднимаются, но еще маленькие, то тут есть и многоточие. Также если в брачную ночь муж входит в спальню невесты, то, – конечно, многоточие. Груди есть «;;;;;;;»[13], – какое-то движение и переход из одного состояния в другое состояние.
 Но знак восклицания?
 – О, конечно: с него начал Адам. Первое слово человеческое было «Ах!» – и оно вырвалось при взгляде на женские груди.


АЛИЕНЫ И РЕЙДЕРСКИЙ ЗАХВАТ

Чту же, если они так глупы, что ищут моего, 1/160 000 000 части населения, «сочувствия» себе, как будто оно что-нибудь значит в смысле «помощи им» или «опасности для России», – то о чем с ними разговаривать? Это в случае «серьезно»: но, кажется, это имеет значение в смысле «партизанской войны».– «Будем выбивать по одному у русских и особенно – из молодежи. Этого повесят или сошлют и вообще он погибнет. Вместо 160 000 000 русских – их останется 159 999 999, и я ослабил врага моей Отчизны». Иезуитское и немного ослиное рассуждение. Оно поправляется только одним практическим соображением: «Я займу место в русской службе, – и с ним кусок хлеба себе и каши, – если этого студента сошлют».
*
– Главное – иметь ироническое отношение к вещам. Ирония!.. Ирония!.. Вы ее имеете? – о, тогда вы далеко пойдете...
(редактор новичку, принесшему рукопись)
Еврей:
 – Ха-ха...
 Семинарист:
 – Го! го! го!..
(история русской литературы)
*
...давите, давите нас, евреи. Ничего. «Стерпится – слюбится».
 Вы и со Христом справились. Чего же вам стоит справиться с русским народом.
  «Гевалт».
 «Гевалт» («распни Его!») заглушил нагорную проповедь и речи на Гениссаретском озере: разве же Кугель, Левин и Бикерман не заглушат Пушкина, Гончарова, Жуковского.
 Он все решает (Гевалт) «Иерихонские трубы».
 На месте победы ваши Ривки сейчас же размножатся. Кости Розанова, конечно, будут выброшены вон. «Разве они нужны России?»
 – России? – Пхе! Это решает Петербург, т.е. Кугель с Гессеном, «выражающие петербургское мнение».
 Чту «столица решила – ту и Россия». А в «столице» уже теперь 4/5 «мнения» еврейские: «День», «Современное Слово», «Речь», «Биржевые Ведомости» – утреннее издание, «Биржевые Ведомости» – вечернее издание, «Петроградский Курьер»... Газета «Копейка».
 Против единственного «Нов. Времени» (если не считать нечитаемых газет – «Земщ.» и «Русск. Знамени»).
 Ну, хорошо, господа: Христос Б. распят и русский народ, конечно, будет съеден. Но как-то вы-то не «пухнете» от этих побед? Жид и всегда тощ (кроме Венгерова). Никак не может наесться. Съел быка – и все грустен.
 И грустно вам будет, евреи, и после Христа, и после России.
*
Вот еще:
Евреи пытаются, настаивают и делают «реальные шаги» переменить у нас образ правления. Между тем нам не позволяют переменить у себя метод убоя скота. Почему такая разница? Почему они вправе, а мы не вправе.
*
И корень ясен: распяв Христа, хотите распять и христианство… Они все так связаны и завязаны в «узелок», кагалом ли, традицею ли, что у них никто не смеет поднять голоса против «своего», каков бы этот «свой» ни был. И вот это положение: этот народ «святых» и «избранных» идет с петлями и векселями на русских овец, у которых есть и покаяние, и скорбь о себе, и вечный упрек в своей неправде. И они нам кричат уже издали: «занимайтесь своим покаянием, – пока мы обираем вас», и «плачьте о грехах ваших, пока мы вам выворачиваем карманы», потому что это вам указал ваш Христос, распятый нами Бог ваш, и потому что это вообще есть закон вашей души и вашей жизни.
 Что же нам делать?
 «Будем по Христу» – и будем убиты. Распяты будем.
 Воистину: нам нужно именно проклясть евреев и отогнать их, как уже Христос изгнал торгующих из храма: ибо тогда только, освободившись предварительно от евреев, мы можем зажить по-христиански. Христос величально предрек разрушение Иерусалима. А кто разрушил Храм – тот разрушил и религию.
 Не «евреев» мы должны гнать, – и Христом дано и указано нам право гнать, а – еврейство, «закон Моисеев» и обрезание.
 Религиозная война, религиозная борьба. Пусть они оставят прибаутки о «гигиеничности обрезания» и почти «вегетарианстве» мяса с выпущенною из животного кровью. Пусть оставят это: и не обескровливают никакое животное и не кокетничают со своим «богом» – своим удом. Пусть прекратят обрезание.  Или Христос, или Иуда. Нет выбора, и нет сожительства. Дадим им право говорить – я желал бы вслух: но если предрассудки старой бюрократии запрещают это, пусть они перед нашими духовными академиями, перед нашею церковью выскажут все, что имеют против Христа. И если опрокинут Христа – отречемся от него и станем обрезываться, а если они Христа не опровергнут – запретим обрезываться им.
 Да будет ОДИН, а не два...
 Да будет КТО-НИБУДЬ из нас.
*
Уже теперь евреи приняли тон, что русская литература существует для пользы, чести и прославления евреев. «Наша маетность», где «ни гу-гу против нас», «ни-шитка». Какое в самом деле имел основание и право еврей Изгоев выразиться о Суворине, когда еще его не зарыли в землю, что «он был сын битого фухтелями солдата и безграмотной попадьи». Да он и объяснил дальше: «Да потому, что Суворин проповедовал еврейские погромы». Т.к. Суворин ни в одной собственной строчке и ни в одном номере своей газеты не «проповедовал погромов» (ведь он – не «Земщина» и не «Русское Знамя»), то слова Изгоева выражали ту параллельную себе мысль, что «Суворин держал себя независимо и подозрительно в отношении евреев, и не желал расширения наших прав и вообще уравнения нас с русскими».
 Да: не желал в России «уравнять» ненавидящих Россию и вредящих ей, клевещащих за границею на нее, – с любящими Россию и служащими ей трудом, честью и правдою.
 Но ведь это же его, Суворина, право: «Не люблю и не доверяю».
 За чту же Изгоев-еврей оскорбил отца и мать Суворина, честного солдата и офицера и честную попадью?
 Да «ни за чту», в «почему»: Изгоев знал, что около Струве, редактирующего журнал, стоит «советником» и «соглядатаем» еврей Франк.
*
...гады, гады, гады...
 ...и смысл ваш гадить, и цель ваша гадить, и задача ваша гадить... гадить талантливо...
*
...евреи уже почувствовали в себе, всего через 40 лет крадущейся борьбы, такую силу, что вслух, громко запрещают русским в России любить свое отечество. Любовь, Гессен, Минский – пишут «потреоты» о русских патриотах, а «истинно русские люди» не употребляют без насмешливых кавычек.
*
НАВЯЗЧИВОСТЬ евреев и вечное их самовосхваление и вседовольство – отвратительны. Столпнер мне тоже говорил: «везде – еврей» (о каких-то живописцах) в Голландии.
 Но, друзья мои: тем больше будет воя, когда вас всех погонят.
*
...интеллигенция продала русский народ евреям «на убой скота». Не знаю, как отнестись к этому факту. Я не могу равнодушно.
(моя публицистика; отчего я волнуюсь)
*
А социал-демократ, распропагандировал Розановых и «так любит Белинского и Некрасова» и «самого Христа». Но, – как и основательно, им после «родного Акибы» дела нет ни до каких наций, не говоря уже о маленьких Некрасове и Белинском.  Они только «делают вид» среди других наций. Им подай «золото» и «вся земля наша».
*

 ...сладенький жидок.
 Жидки вообще сладенькие. Они вас облизывают. И вам так приятно быть, под их теплым, мягким, влажным языком.
 Вы нежитесь. И не замечаете, что поедание вас уже началось.
 Так съели они Египет и Рим. Справиться же с вислоухой и легкомысленной Европой и Россией им уже ничего не стоит.
*
Но вот русская революционная песенка обошла молчанием и петербургского Ротштейна, и Вавельберга, и берлинского Мендельсона, и Блейхредуэра, и парижского Ротшильда. Да отчего? Да песенка-то сложена для чтения русским, а написана она евреем Таном-Богоразом. И русские купцы, как и русские дворяне и «троны», Богоразу не родня, и ему «все равно», а Вавельберг и Ротшильд едят те же «кугли» и «мацу», как и Богораз в свою пасху, – и он так же волнуется около Менделя Бейлиса и благородного офицера Дрейфуса, как и Ротшильд. Но Ротшильд платит деньги подкупным газетам, а Богораз участвует в подкупных газетах.
 Бедные русские студенты, бедные гимназисты и несчастные рабочие: какая длинная петелька, издали брошенная, затянулась над вашими шеями. Как понятен «на две руки работавший» Азеф, – который и по сю пору оставался бы во главе «боевой организации социал-революционеров», не проболтайся тогда Лопухин. Да они все, оно всё, «еврейство в революции», было коллективным Азефом, безличным Азефом: ибо по существу их цель – «передушить русских русскими же руками» – есть просто задача исторического еврейства, которому чту до «Ярослава Мудрого и Александра Невского и Сергия Радонежского»?
*
Евреи устроены спрутообразно.
 Сосут, п. ч. кончики ног, рук, рта, головы – с присосочками. И сосут, к чему бы их ни приложить.
 Сосут как дышут.
 Сосание необходимо как дыхание.
 Ничего не поделаешь.
 Нельзя судить, осуждать. Колотить можно.
 Зубы у волка. И он дерет. Но у быка рога, и он бодает, а у коня копыто, и он лягает.
 Евреи всё жалуются, зачем конь лягается.
 «Лягается, п. ч. ему больно. Ничего не поделаешь».
 Мир, однако, не создан к погибели, но к «событиям».
 Я думаю, ни евреи никогда не дососут, и бык никогда не долягает их до смерти.
 Евреи будут вечно тучны. Богаты. В основе глупы, «с одним уменьем сосать».
 Нация без песен. Без повести и рассказа.
 Народы около них вечно будут рахитичны, бледны, малокровны и немощны.
 Как человек с солитером.
 И выходя из себя – принимать «не эстетические меры».
*
Почему же Кугель пишет, Столпнер ораторствует, Гессен юрисп-руденствует. И все – о России, а не о бедре.
 Все три – захватив наших Милюкова, Философова и других «нуждающихся».
*
Мошенник всегда имеет вид фанфарона. И понятно теперь, почему радикальные писатели «не вступали в полемику» со своими противниками, отчего они «не подавали руку» людям иного направления и именовали себя единственно «честными гражданами России».
 У каждого из них нога была привязана на ниточку, и все ниточки сходились в Берлинской политической полиции. Оттого они были так «свободны в России», держали так «независимо себя от русского правительства», критиковали вечно министров, а на улице говорили грубости «кварташкам» и «приставам».
 Издали и невидимо, «потаенными знаками», они «отдавали честь» берлинскому «супер-полицмейстер-провокатору».
 Бедные судьбы 9/10 русской прессы. То-то в «Русском Богатстве» ни разу, ни разу, ни разу не говорилось о немецких колонистах-магнатах, о «латифундиях» немцев в Екатеринославской и Елизаветпольской губерниях. Последовало бы:
 – Цыц. Не ту! Только – русских помещиков, русское дворянство, русского купца-кулака, русские монастыри-собственники.
 Бедная, бедная, бедная, несчастная русская литература... 9/10 и 50 лет.
*
Ап.Григорьев, Страхов, Данилевский, Юркевич ничего «от себя» не говорили, а выступив против «Странствующей акулы», он же Джим Джонстон, заступили грудью Россию и сказали: «Оставьте ее жить в покое. Как жила и как хочет жить. Мы не в праве ее насиловать, ни мы пятеро, ни вы 60 человек, – с 100-тысячным обществом врачей, адвокатов, журналистов, вами же сманенных к «перевороту» через 2–3 удачных журнала».
 Остановленный мошенник «сжал кулаки» и вообще начал делать, что полагалось «Странствующей акуле».
 Господи, – да как же они смели? Общество из 100 000 интеллигентов (совокупность читателей «Современника») – что такое среди (тогда) 40-миллионного населения, «Современника» не читающего и «Современнику» повиноваться не обязанного? Так – насилие, а не «история», благородная история, с Кимонами, Фемистоклами, Катонами, с Эдуардом Исповедальником, с князьями и царями от Ярослава Мудрого до Александра II.
 Так не «народовольчество», а «народоизнасилование». О том, как 60 прохвостов и 100 000 «побежавших за ними» вздумали изнасиловать русский 40-миллионный народ...
*
Слонимский: «Нельзя отрицать существование у нас целого ряда мучительных национальных вопросов, постоянно напоминающих о себе в таких формах, каких уже не знают другие культурные страны. В собственной внутренней жизни России не соблюдаются еще принципы законного равноправия национальностей и вероисповеданий. Как справедливо замечает кн. Евг.Трубецкой...»Вест. Европы, июль, стр. 336)
 – Дайте нам! дайте нам! «равноправие» мотеля и барана... Дайте нам, дайте, дайте... Душно нам, глухо нам, сухо нам, дайте, дайте, дайте...
 Так настойчиво.
 И «дадут» русские. И будет барашек: – Бе-е-е-е...
 А Мотель: хо! хо! хо!..
 Все иудейство: хи-хи-хи...
 Бедная Россия: вся ты будешь Андрюшею Ющинским. Именно после страшной войны, с самого же начала которой уже послышался визг и шип по всей линии газет: «иудейское равноправие, как непременный результат войны», – ты и будешь, Россия, подведена под длинный нож, «который режет без боли».
*
1/3 страницы посвящена скончавшемуся Великому Князю Константину Константиновичу, – у коего сын убит на войне, зять убит на войне, который был Президентом Академии наук.
 6 страниц посвящены скончавшемуся Яковлеву-Богучарскому. «Потому, что он был революционер».
*
Евреи захватывают «оптом» (кагал), а русским оставляют «мелочи» (индивидуализм).
За простой сон министру дадут миллионы. Справа, слева. От Германии, от Японии.
*
 И «депутатам» дадут. И журналистам.
 Где же спасение?
 ЦАРЬ и ПАТРИОТИЗМ. Страхова не подкупишь.
*
До чего противны эти имена двух фанфаронов, Маркса и Энгельса (тесть и зять, жиды), которыми пестреет вся печать. Два всесветные мошенника, по всему вероятию, на тайной пенсии у берлинской жандармерии.
 

ФИЛОСОФИЯ ЖИЗНИ

«Живот» – начало тепла в мире. «Животная книга», «книга живота» – термины, понятные и сущие в круге деторождения.  Ну-с, а тепло в мире? Может быть «не нужно», «лишнее», он «и без него проживет». Но поистине мир легче обойдется без «меры и числа», чем «без живота»: и холодный он погибнет скорее еще, или станет еще отвратительнее, чем как оказался бы мир «не считаемый», без счета, без «числа в себе».
 Мир – «с животом»! О, слава Богу. «Без головы» он долго жил. Есть у дождевого червяка голова? У морской звезды? у разных морских  чудищ? Где у раковины голова? Ну, а без «брюха» – т.е. выкидывая аллегорию – без «детородного органа» нет ничего живого.
 Можно даже так сказать: долго мир существовал «об одном половом органе» – пока наконец у него выклюнулась «голова». Вот вам и Аристотель.
*
«Великие мысли»: да вовсе не «мысли» («мысли» и собаке могут прийти), и – великое движение и величие всей личности, кто двинулся......
*
...о дойная корова. «Стельная» (после теленка?). Идешь и молоко сочится из вымени... И оно такое красивое, белое, розовое, огромное. И такие чудные четыре соска. Розовые. «Прямо пососал бы». Это – я. Т.е. у себя пососал бы. Идет и слегка мычит. «Мурлычит от счастья».
 Страшно люблю, когда у меня молоко течет.
 И капает на травы, на растения. «Вся роза в молоке» – Васька прошел. «И вся крапива в молоке» – Васька прошел. И нет жгучести, злобы. Розанов умиряющее начало мира. «Все идите и сосите мои титьки».
 И хорошо бездумной корове. «Голова у меня пустая, да вымя хорошо».
 И хочется всех насытить. Я хотел бы, чтобы все телята кормились от меня. И в лучшую минуту я думаю, что мог бы насытить всех быков мира.
 Вот я.
 Розанов
*
Разве овца, дворняшка и свинья – имморальные существа? Тогда – я с ними. Но я думаю, овца не уступит Сократу в морали.
*
 Тема Христа – победить ужас смерти...
 А «бессмертие души» побеждает ужасное «кончено».
*
 – Друг мой Наполеон: ты не больше Солнца. Солнце вечно, а ты через 37 лет умрешь.
 И после тебя тоже «будут собирать грибы». Зачем же ты ронял корзины? Собирание грибов выше, и лучше, и чище Наполеона.
*
 Каждый обед, за который вы садитесь, милые дети, играя и шумя, как рой пчелок, как букет раскидываемых кругом белой скатерти цветов, был заработан тяжелым трудом чьим-то...
*
Молодежь ищет шума. Старость ищет тишины.
 И шум – поэзия юношества. А тишина поэзия старости.
 Как противны прыгающие старички. Да. Но и сонные юноши – «фи, как гадки».
*
Писать письма не полезно. Это перенесение нашей души вдаль, к другому, в какой-то чужой дом. И хотя письмо несколько уродняет нас с другим, но тут так мало уроднения, что не вознаграждает за ту, чту потерял у себя и вокруг себя.
 Надо жить тут и в себе. Это великое мастерство, великое уменье, которого почти всем недостает.
*
«Рот для еды». Прекрасно, допускаю. Но для этого надо просто отверстие, через которое «пронести бы ложку». Между тем рот не просто отверстие, дыра, а – рот.
 «Прекрасный рот»...
 Рот, я думаю, для поцелуев? Нет? Почему нет? Рот единственно прекрасен у человека, почему прочие животные и не целуются. Но у того, у кого любовь начинается с поцелуя, дан естественно «прекрасный рот».
 «Все в целях размножения».
 Да если вообще «живое множится», и притом одно «живое», – естественно, что у живого собственно все приспособлено для любви. И у «зайца оттого длинные ноги», а у волков «еще длиннее»: что и волк и заяц – каждый в мироздании – должен был догнать застенчивую зайчиху и испуганную волчицу, а не потому, что «волки гонялись за зайцами» (Дарвин). Соглашаюсь, что мое объяснение игриво: зато у Дарвина оно «стопоходяще». Мне мое больше нравится.
 Природу вообще не менее можно объяснить из игры, чем из нужды. Ибо природа больше играет, чем нуждается. Малютка грудь сосет пять минут, а играет ручонками с грудью полчаса. Собаки вечно играют.
 – М-и-р с-о-з-д-а-н д-л-я е-д-ы – мусолит Дарвин. Но губы созданы для поцелуев, отвечу я ему.
*
Мне кажется, до Рюрика жизнь была уже вполне историческая. Может быть, сложнейшая и лучшая, более счастливая и мудрая, чем как сейчас «на нашем селе».
 Все-таки ведь замечательно, что слагались целые былины. Теперь народ не умеет, нет таланта и «продолжительности ума» сложить целую былину, т.е. песенный рассказ про лицо Ильи Муромца, Добрыни, Святогора, Василия Буслаевича. Теперь – частушки. Что-то коротенькое и обрывающееся в начале же.
 Явно ум был широкий, большой, спокойный.
 Была ли торговля? О, да. Изделия? – Кустарная промышленность. В ней важно, что все «самими выдумано» и ничего нет заимствованного. Творчество явно было огромное.
 Последующая «история» или «так называемая история» скорее придавила народ. Пошли «порядки» от более умных и более сильных людей. Людям стало теснее, люди сжались. Заскучали люди и перестали петь песни и рассказывать сказки.
 Не очень хорошо.
 Я не люблю истории.
*
Менее ста лет прошло со времени Карамзина, и его уже нельзя читать для интереса. Для великолепия – можно, но это восхищенное чтение совсем не ту, что «просто», «для удовольствия» и «себя».
 Полезно и действует только простое чтение.
 Чту же эти негодяи сделали, от Чернышевского и Добролюбова – до М. Горького и Сакулина, лишив «читаемости» кн. Одоевского, т.е. отняв у России кн. Одоевского, и суя «свои произведения», столь замечательные.
 Отчего никто не кричит?
 Отчего Россия не стонет?
 О, рабья страна: целуешь кнут, который тебя хлещет по морде.
 И палачи эти – от Чернышевского до Горького, а рабы – это Академия наук, и университеты, и журналы, все...
*
Добро родится только от добра.
 Добро никогда не родится из зла.


ЗАПИСКИ ИЗ ПОДПОЛЬЯ

Карточного домика построить не умеют. Но зато надеются, верят и рвутся построить идеальное государство. И приговаривают, меланхолически глядя на небо с облачком: «Взыскуем Невидимого Града». И такая игра на сердце, что «мы – самые лучшие».
*
 Гении, таланты, полуталанты и просто очень прилежные люди соединены были в течение века общим качеством, что были
 ПАКОСТНИКИ.
 И они испакостили народную душу, народный быт...
 Все 1) так хорошо писали, 2) были так учены, 3) графы, князья, профессора, поэты, журналисты, – больше всего журналисты, – которым решительно одинаково было:
 1) Если муж верен жене своей – скучно, если он изменяет жене – занимательно.
 2) Если молодой человек служит, занимается, строит дом и женится – скучно; если он беспутничает, лодарничает и попадает на скамью подсудимых – интересно.
 3) Если девушка с брюхом до брака – пиши роман; если после брака – нет романа.
 4) Если он ненавидит свое отечество – интересный человек; если любит свое отечество – что же о таком говорить?
 5) Кто говорит, что человек – небесное существо, – пошляк; если он утверждает, что человек произошел от паука, осла, а мож. быть сделан из резины – жмем ему руки.
 6) «Ура» все ослиное
 – «провались!» – все божественное.
 И это сто лет, сто лет, СТО ЛЕТ, без передышки в Нью-Йорке и Петербурге, во всякой Кинешме и Арзамасе: – но удивляться ли, что все стало
 ПРОВАЛИВАТЬСЯ.
 Ну, радуйся «наше подполье».
 Несчастные... О, несчастные, несчастные, несчастные!!!
*
Не нигилисты гадки, мы гадки, папаши. Были тараканы, тараканье время. Ну и чуть «размахнулся на всю Россию» нахал, в котором, кроме нахальства, не было крупицы ума.
 «Ноздрев всех победил». Ко временам «Современника» аршинный чубук сего мужа вырос в версту. Вот уж дерево, которое не поливают, а оно все растет.
*
НЕОГРАНИЧЕННЫЕ САМОДЕРЖАВНЫЕ революционеры, – так нужно формулировать дело...
 Когда они убили Александра II, то во всей печати никто пикнуть не смел против них. И тайно содержимый евреями (честь редакции – банкир Утин) «Вестник Европы» зашипел на полицию, каким образом она допустила «нарушить благоговейную тишину» какую-то бабу, заголосившую на площади Зимнего дворца о «злодеях»...
 Она назвала «самодержавных» «злодеями», – когда о них шептались в обществе, что это «герои», а в печати их называли осторожно «арестованными и подсудимыми»...
*
Был «процесс 143-х» (сколько тщеславия в названии!!!): кроме, кажется, 20, «123 вышли по суду оправданными». Что «оправдание» было основательным, видно из того, что из «120-ти» вышли все убийцы 1 марта..
*
Ну и угостили этих господ Азефом.– Черной водицей вы поили других, попробуйте испить сами.
*
...да разве все общество не чихало, не хихикало, когда эти негодяи с пистолетами, ножами и бомбами гонялись за престарелым Государем?
 Все чихали. Я слышал циничную фразу после выстрела Карповича, от старой девушки, «женщины 60-х годов»:
 – Вы знаете, по Петербургу ходит анекдот: когда Боголепов явился на тот свет, то Плеве и Сипягин сказали ему: «Мы вас дожидались. Недоставало 3-го партнера для виста».
 И вот «хоть поздно», но постигаем ноумен и Грозного и Аракчеева.
 – Чту же с этим отродьем делать, – с тем отродьем, которое называется «человечеством» и смеет кощунственно прибавлять – «крещеное человечество».
*
...праздно русское общество – воистину несчастное общество – разбирает «типы» Марка Волохова, Базарова, Раскольникова, «Бесов», как раньше Печорина и Евг. Онегина, воображая, что это не только «литература», но «дело»... Наконец-то «дело»!!!
 Несчастное. Какое несчастное! Кто внушил ему (а кто-то внушил!), будто это что-нибудь вообще значит и что Россия, которая никак не может уступить ни Турции, ни Англии, которой боятся – от нее ожидают помощи целые страны и народности, вдруг испугается и побежит от Верочки Фигнер, которая «прочла и усвоила все типы» и взяла в руки пистолет.
 Вера. Пистолет. И «типы». И бегущая перед нею Россия.
 – Потому что Герцен так демонски хохотал.
 Да для России Герцен есть просто мазурик, а Вера – гулящая заблудившаяся девчонка.
*
Революционеришки никак не могут понять, что их только щадят, что их щадил все время тот Старец-Государь, за которым они гонялись с бомбами и пистолетами, – щадил в самые минуты гоньбы за ним. Что он мог ступить и раздавить: но ему было жаль их, жаль этих молодых людей, о которых он не мог окончательно поверить, что это только негодяи.
*
Хвастовство – всегда противно. Противнее хвастовства ничего нет. И вот этим-то противным пропитана вся революция.
 Все они влюблены друг в друга влюблены в себя. Посмотрите «Подпольная Россия» у Кравчинского (Степняка). Прямо пишет эстетические святцы. Кроме «небожителей» и не встречается других.
 В «Русск. Богатстве» за месяц или за два до войны я читал захлебывающееся сообщение о «бабушке», как она поживает, в чем ходит и что кушает. Эта чудовищная старуха, родившая для Руси знаменитого Брешко-Брешковского (сотрудник и романист «Биржев. Ведом.»), на самом деле существует в революции «для последнего закала» убийц политических. Живет она за границей. И вот кого революция приспособляет к убийству, – то их, после предварительного воспитания, на месяц, на два переправляют за границу к этой «бабушке», уже древней старухе теперь, которая нашпиговывает несчастного юношу или девушку такою   специфическою ненавистью «к правительству», что он (она) готов на рожон лезть. Когда все кончено, она «благословляет на подвиг», юноша переезжает границу, ему дают бомбу или отравленный кинжал, и он «погибает смертью храбрых» (жаргон революции).
 Эта Ведьма хорошо знает свою роль, но так закурена жидовскими фимиамами, что ей и в голову не приходит, что ее роль лежит неподалеку от роли Азефа: приуготовлять к виселице.
 И вот она охорашивает и охорашивает барашков.
 Цензура, или совершенно провокаторская, или совершенно очумелая, пропустила сей печатный акафист цареубийце (Ек. Брешковская).
 Как не быть революции? Молодежь наша вся затянута дымом ее, который не пропускает ни одного луча света. Она читает такой сплошной фимиам революции, что у нее нет никакого средства, никакой нити добраться до реального положения вещей.
 (за «Рассказом неизвестного человека» Чехова; и этот – пошло льстит «конспирации»)
 ...да, к чему я говорил? – А вот к чему. Литературная революция, да и общественная (разговоры) рухнет в один прекрасный день вся и без остатка.
 Мне немножко непонятна история борьбы правительства с революцией, – именно та часть «мероприятий», которая показывает, что правительство как будто серьезно с нею борется. Их стараются изолировать, сажают «в одиночку», не дают друг с другом <общаться>: тогда как (на мой взгляд) им надо бы было Дать обкормиться друг другом, говорить и переписываться сколько угодно и, словом, «еще усилить порцию водки». Но вернусь к делу: революция умрет разом и вся, как только душа человеческая наконец пресытится зрелищем этого монотонного вранья, хвастовства и самовлюбленности.
 Она умрет эстетически. Ну, а таковые вещи не воскресают. Людям будет всеобще гадко глядеть на эту ораву хвастунов, лгунов и политических хлыщей. Главное – последнее. «Хлыщ» может играть роль Ѕ века. Но века? Но 500 лет? Нет, нет и нет.
*
В сущности, «уклонились» от революции в XIX в. очень немногие; да и они всю силу души положили на борьбу с революциею и через это (хотя отрицательно) также были «наполнены революциею».
 В чем суть ее?
 – Верю в бесконечно далекий день, а сегодняшний – презираю.
Т.о. суть революции, что она всех людей сделала нереальными, – тенями. Это – одно. Но и затем: она, введя пустоту (относительно «сегодня») в каждого человека, – так сказать безмерно огорчила его и сквасила, «прокисла» целый век.
 Поистине «огорченный век», век «огорченных людей».
 Глубоко несчастный век.
 Все эти хвастунишки и самовлюбленные в тайне вещей оттого шли на виселицу, что они никогда и ничем не могли бы насытиться и были глубочайше несчастны уже a priori, от первоначальной своей мысли, от самого «задания» своего существования:
 – Я революционер. Т.е. я все проклинаю.
 С этою мыслью если не повесишься сам, то пожелаешь, чтобы тебя кто-нибудь повесил.
 Характерный век революции неодолимо сделался «классическим веком» самоубийства. До XIX в. просто не существовало самоубийства как обыденного, повседневного явления, даже до вульгарности. Под ним кроется: «всем жить противно», «не хочу жить», «не знаю, зачем жить» (стереотип: «прошу в смерти моей никого не винить»).
 Но «виновный» есть.
 Это – «век».
 «Бесполезность» – прекрасна. Но «сегодня»?..
 – Только отвратительна. Умру.
Глубокая ошибка революционеров – разъединять, изолировать. Напротив, их надо было бы держать «в одной куче». Пусть насладятся меланхолией друг друга. Нужно бы устроить «Коммуну вкруг Чернышевского», ссылая всех «к нему». «В объятия».
 Все потеряли наслаждение сегодняшним днем; все потеряли осязание действительности. И история – остановилась и стала несчастна.
*
«– Но почему полиция просто-напросто не запретит этого притона? – взволнованно спросил Боб.
  Пинкертон улыбнулся.
 – Тогда полиция лишилась бы своего самого богатого места охоты!
*
Поверить, чтобы за 2–3 недели с объявления войны какой-нибудь Керенский, какой-нибудь Чхеидзе и даже чтобы Милюков и Родичев «возродились к иному», нежели чем жили, дышали и хлопотали 30 лет, чтобы стали «по-иному чувствовать» Петрищев, Мякотин и Пешехонов, «ученики Скабичевского и Михайловского», – и приняли в себя новое сердце, – было бы, конечно, наивно:
 Ту сердце не научится любить.
 Которое устало ненавидеть
*
разве «Биржевые Ведомости» и «Вестник Европы» не шипели «на Скобелева и прочих» во время Турецкой войны 1877–78 г., и разве в японскую войну не было ликования «об успехах Куропаткина».
*
И вот напрашивается страшный вопрос: вся «левая» (сторона) русской журналистики, русских газет не были ли относительно германизированы «43 года», хотя (в демократических слоях) и не читали по-немецки. Все эти «князья Крапоткины», все эти Плехановы, Лавровы-Миртовы («совершенный Добчинский», по замечанию Никитенко в «Дневнике»), все эти теперешние Проперы, Кугели, Гессены – бьющие 43 года на гниль России, на разложение России – не соработали ли Германии в лице ее работы «всей страны, в лице ее духовной и научной деятельности» (ген. Поливанов).

ИЗ ПУСТОГО В ПОРОЖНЕЕ

Выучить, чтобы куриный цыпленок научился плавать, а утенок – хорошо бегать по земле, чтобы барашек начал мяукать, а кошка – давать хорошую шерсть, – в этом заключаются все усилия русских училищ, гимназий, университетов и даже наших несчастных родителей, несчастной русской семьи. Никакого нет рассмотрения и простого даже внимания к предварительным способностям, к детским и отроческим априориям; к «врожденным зародышам». Декартовская мерзость: «животное есть машина», а человек есть «мыслящий дух», «Cogito ergo sum»[], эта типичная католическая и даже вообще христианская гадость – проникает всю европейскую цивилизацию. Никакого понимания зерна, зародыша, роста, т.е. никакого понимания метода Элевзинских таинств. Никакого метода фалла, «встал», «заснул», «пробудился».
*
 Школы должны быть не «реальные» и «классические», а их должны быть тысяча типов, удлинений, характеров, оттенков, характеристик. «Сколько ремесел, столько школ», «сколько душ – столько методов». «В каждой губернии – своя школа», даже – «в каждом селе». Точней – вся жизнь должна быть школою, мы должны вечно работать (с детства) и вместе с тем постоянно и до старости – учиться. Оттого древние и прежние государственные люди, безграмотные, были так мудры и добродетельны, и оттого в новой Европе «из школ выходят только нигилисты». А жены – флиртуют и не умеют к штанам мужа пришить пуговицы.
*
«Всякое определение есть сужение» (философия).
 И определять не нужно.
 Пусть мир будет неопределен.
 Пусть он будет свободен.
*
в Белом, Смоленск. губ., когда я приехал туда в 1892 г., было 3000 жителей и только одна «Кривая улица». Но ТАМ ВОВСЕ НЕ БЫЛО ВОРОВСТВА, и брат Коля, директор гимназии, мне рассказал, что, когда в квартире работали плотники или маляры, он никогда не запирал стол с деньгами и оставлял на столе кучки серебра, иной раз бумажку, – и меди, без мысли, что кто-нибудь украдет. И за 10 лет его службы этого никогда не случалось)
*
Многообразный, даровитый, нельзя отрицать – даже гениальный Влад. Соловьев едва ли может войти в философию по обилию в нем вертящегося начала: тогда как философия – прибежище тишины и тихих душ, спокойных, созерцательных и наслаждающихся созерцанием умов. Соловьев же весь б. шум и нельзя отрицать – даже суета. Самолюбие его было всепоглощающее: какой же это философ? Он был ПИСАТЕЛЬ – с огромным вливом литературных волнений своих, литературного темперамента – в философию. Он «вливался» в философию, как воды океана вливаются в материк заливами, губами и всяческими изгибами: и пенился, и плескался, и обмывал «философские темы» литературным языком и литературною душою.
 Это еще более, нежели к философии, относится к его богословию. В нем не было sacer[44] и не было sapiens. Вот в чем дело.
ВС - «Демоничен» он был, я думаю, в высшей степени. Это был собственно единственный мною встреченный за всю жизнь человек с ясно выраженным в нем «демоническим, началом». Больше я ни у кого не встречал. Все мы, русские, «обыкновенные» и «добрые». А-бы-ва-те-ли и повинующиеся г. исправнику. Вл. Соловьев в высшей степени «властей не признавал», и это было как-то метафизично у него, сверхъестественно; было как-то страшно и особенно. Михайловский, напр., «отрицал власти», и все «наши» вообще находятся с ним «в ап-па-зи-ции». Ну, это русское дело, русское начало, стихия русская. Дело в том и тайна в том, что Вл.Соловьев, рожденный от русского отца и матери (хохлушка) и имея такого «увесистого» братца, как Всеволод Соловьев, – был таинственным и трагическим образом совершенно не русский, не имея даже иоты «русского» в физическом очерке лица и фигуры. Он был как бы «подкидыш» у своих родителей, и «откуда его принесли – неведомо».
*
КЕРЕНСКИЙ
Это очень хорошо. «На кафедру Госуд. Думы вышли сапоги Керенского». П. ч. голова ему – совершенно лишнее украшение.
 Что же такое «голова Керенского»? А сапоги могут быть от Вейса и стоить 12 рублей.
*
Евреи представляют русским заниматься «народничеством». И сами напишут статейку, и примут от русского «в свой журнал».
 – Моя Хая любит этнографическую литературу. Не только о зулусах, но и о русских.
 Бедный Глебушко Успенский. Тебя Гессен и Хесен поставят на полку в шегреневом переплете и скажут:
 – Это же наш лучший беллетрист. Из народного быта. Студентики все будут покупать «Историю русской литературы» Когана и Пушкина «в издании Венгерова».


ПОЗИТИВИЗМ МЕРТВЯЩИЙ

«Музыки не надо, есть граммофон»: вот дарвинизм и история дарвинизма. Одно к одному.
*
Пустыни не нужно.
 Нужен сад.
 И вот оттого существуют курсы, куры, науки и несколько лицемерно приглашаемые туда профессора. Последние «воображают о себе».
 Но поистине гораздо их важнее студиозус, приносящий на юно-девичью сходку потаенно бутылку «Bier». И девушки его встречают... и, ей-ей, это мило и прекрасно.

*
Либерализм сидит так же твердо на своем месте, как чиновник, и так же долго. Действительный статский советник сидел 35 лет, а тайный советник даже 50. Он умирает 73 лет, начав службу в 23 года.
 Чему же я удивляюсь! Либерализму нет более 50 лет: и в этот срок «службы» действительного тайного советника улеглось 1 марта, Богучарский, 2–3 войны и «эпоха великих реформ».
 Он «сидит»...
 И «правит Россией»...
 Все «за ним бегают», хвалят, оценивают заслуги.
 Он «сделал нашу историю»: Стасюлевич и его тесть Утин. У них сотрудничает Максим Ковалевский. Все «честь честью и чин чином», как улыбается моя Мордвинова (москов. курсистка).
*
...не нашлось, кто зычным ломоносовским языком сказал бы ему «всероссийское» ДУРАК.
(о Чернышевском)
*
Для чего существуют Высшие женские курсы?
 – Для украшения России…
*
Безносые, безносые: а поди-ка «докажи» безносому, что он вошел в сад и воздух напоен ароматами.
*
Господи: благодарю Тебя, что Ты создал человека не по учебнику. (к полемике со Струве)
*
 ...да «русский прогресс» провалился уже в Щедрине и Некрасове...
 Когда «все за ними двумя побежали», – он и провалился...
 В сущности, начал проваливаться уже в щеголеватых декабристах...
 «Не ту! не ту! Не так! не так!»
 Это – не чувство мое. Это мысль, и вечное. Отнюдь это не «мое пристрастие».
 Настоящий русский прогресс давали Сераф. Саров., Амвр. Оптин. Но мы не умели выслушать. И никто не мог понять.
*
Вместо «Неба» будут «книжки». «Книжка» закроет небо, – ну, астрономия Лапласа или кого-нибудь, с чертежами и математическими знаками, которые ведь совсем не то, что населенное «Тельцами» живое, настоящее, таинственное, магнетизирующее и чарующее нас «богомольное» Небо...
 Небо станет «газета» с «новыми известиями», что открыли еще «астероид» и вычислили «орбиту»: «небо» для гимназистов, а не для стариков.
*
…А спартанки нагими боролись с юношами на состязаниях. Но разве это ту, что ужасы декольте: взгляни, соблазнись и про себя вспомни ночью. Это – онанизм.
 Онанизмом вообще замечательно пронизана европейская история. Весь «Декамерон» – плод онанизма Бокаччио и написан для онанистов-читателей. Вся французская живопись – это галерея женских тел в разных позах – плод фантазии, мужского онанизма.
 Все – украдкой. Все – «тайный грех влечет меня».
 Ну, как «жирные говяда» противны: п. ч. они отрицают дух в материи. П. ч. они унижают материю. П. ч. они показывают материю поганою.
 Когда она светла, сверкает, полна мысли и философии.
 «Жирные говяда» явились плодом расторжения связи духа и материи. «Направо» – чистый дух, spiritus sanctus, без вещества. «Налево» – косная, мертвая материя.
 Но в мире «левое» и «правое» суть просто стороны существа, «бока» одного я. Есть «я» и его бока, правый, левый: и левый столь же нужен и прекрасен, как и правый…  «Жирные говяда» – плод расторжения души и материи. В основе их лежит болезненный преувеличенный спиритуализм. Как ни странно, в основе его лежит платонизм и платонизация всех вещей. Когда она была доведена до конца, человек испугался своего «порока», своей ошибки, своего преступления против конкретных вещей, и воскликнул с отчаянием:
 – М. б., души нет.
 И когда он потряс душу и зачеркнул ее (вторая половина XIX века) – остались «жирные говяда».
 Это позитивизм Огюста Конта и кокотки из Монако.
*
В чем, так сказать, магия книгопечатания, отрицательная магия? Буквы, каждая напечатанная, потеряли лицо свое и с ним душу свою. Буквы стали неодушевленные и все строки неодушевленные, и вся страница, и целая книга. Книга неодушевленная!!! – черт знает чту такое. Труп, разложение, вонь. Ибо ведь по содержащейся-то в ней мысли книга есть одушевленное из одушевленного. И вот это одушевленное из одушевленного передано через машинные знаки. Граммофон раньше граммофона. Как граммофон убивает пение, так «книгопечатание» убило содержание книг, это пространство духа летящего и трепетание воздуха под крыльями. «По рукописи» я чувствую его, по печати – автора не чувствую.
*
Меня, однако, давно поразило следующее: Гершензон нигде не взволнуется. Это ровное и прекрасное течение его речи становится наконец подозрительно. «Отчего человек нигде не разозлится и не выругается?»
 Чтобы не испортить страницу. Это убийственно. Когда вы об этом догадываетесь – вас убивает.
*
Потом думал «сравнительно» о Льве Тихомирове. Тусклый редактор «Московск. Ведом.»
  и автор каких-то статеек, брошюр и книжек, которые нужны безграмотному, а грамотному не нужны.
*
Петух больше курицы.
 Сверх того – такое злодеяние – имеет другое оперение.
 Но «прогресс» все поправит. Образовалась целая партия уравнения петуха и курицы. Курсистки, студенты, профессора, очень многие из журналистов и некоторые философы, вторгаясь в дома хозяек, остригают хвосты петухам, кистью и краской «приспособляют оперение к курице» и, наконец, беря ножницы и заливаясь кровью, обстригают мясистый гребень, причем петухи кричат благим матом.
 «Потому что это НЕ НУЖНО».
 Действительно «не нужно» ни петухам, ни миру.
 Все бы ничего. Но такой ужасный вой в петушином и курином царстве. Довольны одни прогрессисты, «потому что их дело подвигается».
(смотрю на кур на даче)


ЛИТЕРАТУРА ВМЕСТО

 ...русская литература есть несчастие русского народа.
 ...неужели Государь ее читал? Ее нужно просто выкинуть из школ. Неужели можно «воспитывать детей» на проклинании и на насмешке над своею родною землею и над своим родным народом?
*
...да, но откуда же было взяться мудрости и достоинству? Литература не может дать ничего, кроме того, что лежит в среде. «Среда заела» – это более чем к чему-нибудь относится к литературе.
 Историю сделали генералы и митрополиты. Ниже волнение распространилось до архиереев и унтеров. Мужик и солдат прибавили сюда терпение и труд. Но «мы», от Гоголя до Философова?
 – Ничего.
 «Никто» не спрашивал, никто с нами не советовался.
*
Да вся литература (наша) XIX века и не имела другого устремления, как выесть душу человеческую и основать на месте ее  ПУСТОСЛОВИЕ
*
После 100–80 лет триумфов литературы Россия представляет колышущуюся утробушку, которая, осматриваясь по сторонам, дожидается:
 – Чему бы мне посмеяться?
 Да, чему бы тебе, «утробушка», посмеяться, уж не знаю. Папаша и мамаша «продернуты», «земля своя» – о, это главное «о-го!-го!-го!». Вера, Бог, небо.
 Ха-ха-ха!!!!!.....
*
О славянофильстве, о русской истории, о «складывании Государства камень за камнем»: ту, Боже, за 50 лет об этом не написалось столько, сколько пишется за 1 год о революции.
 Кто же читал роман, где было бы выставлено главным действующим лицом славянофил? или – патриот? или – государственный человек?
 Итак: революция – 9/10 и около нее 1/10 – Россия.
*
...все русские прошли через Гоголя, – это надо помнить. Это самое главное в деле. Не кто-нибудь, не некоторые, но все мы, всякий из нас – Вася, Митя, Катя... Толпа. Народ. Великое «ВСЕ». Каждый отсмеялся свой час... «от души посмеялся», до животика, над этим «своим отечеством», над «Русью»-то, ха-ха-ха!! – «Ну и Русь! Ну и люди! Не люди, а свиные рыла. Божий создания??? – ха! ха! ха! Го! го! го!..»
 Лиза заплакала. Я заплакал.– Лизанька, уйдем отсюда. Лиза, не надо этого. Своя земля. В эту землю похоронят тебя и меня похоронят. Можно ли лечь в смешную землю... Лиза, Лиза, тот свет не смешон. Не смешна смерть. Лиза, Лиза, чту же мы и туда предстанем, поджимая животики?.. Смеясь жили, смеясь умрем, народим смешных детей и от смешного мужа. Да зачем родить смешных детей? – не надо. И любиться с смешным человеком – не надо же. Лиза, Лиза... лучше умереть. Умереть лучше, легче, чем жить с Гоголем, читать Гоголя, вторить Гоголю, думать по Гоголю. Но ведь Гоголь – универз. Он и сам не знал (а может, и знал?) о себе, что он – универз, что около него ничего другого не растет, что около него все умирает, чахнет, как около Мертвого озера в Ханаане. Если бы Гоголь был «частность», то, конечно, была бы великолепная страница литературы и великолепная минутка в жизни, но ведь он не частность и не минутка, он – все и один. Нет Пушкина около него... Какой же Пушкин около Повытчика Кувшинное Рыло. Пушкин – около Татьяны и Ленского, около их бабушек и тетушек и всей и всякой родни. У Гоголя – ни родных, ни – людей. Скалы. Соленая вода. Нефть. Вонь. И – еще ничего.
*
От декабристов до нас литературу русскую определят «пакостничеством»...
 Очень талантливым, временами – гениальным. Но – пакостничеством.
 Перья были золотые. Но они обмакивались в какую-то зловонную гущу пакостных чувств и идей.
 Пушкин, Лермонтов и Кольцов (и еще очень немногие) отошли в сторону. Они и перейдут в следующий «серебряный век» русской литературы.
*
Суть современного писателя – что он не чувствует себя вовсе в истории, а «в нашем времени» только, и с этим «своим временем» услужливо связан, для него старается, перед ним оправдывается и извиняется («извинения» Тургенева). «Не издают» – и он плачет. «Читают» – и в восторге.  (Чуковский оправдывается за статью о Достоевском)
*
– Зачем Библия человеку? Достаточно «Полного собрания сочинений Амфитеатрова».
– От всего отказаться.
 Поди-ка «постарайся» писать, как Пушкин, чувствовать, как Карамзин, и совершать подвиг, как Сусанин. Кости обломаешь, да и ничего не выйдет – ибо для этого надо родиться Пушкиным, Карамзиным и Сусаниным.
 Тогда в бычачьей голове Амфитеатрова пошевелилась медленная мысль:
 – И не надо. Достаточно Пушкина назвать блюдолизом, Карамзина – крепостником, а о Сусанине сказать, что он был так же пошл, как Комиссаров, – и тогда все устроится само собою. Тогда «всякий Амфитеатров» будет с самочувствием Пушкина, Карамзина и Сусанина: и хоть ему негде будет пообедать и он все «в долге» – но естественно будет счастлив, как Ноздрев, и украсит собою планету.
 Так планета населится совершенно счастливыми жителями.
*
...предают Россию в руки врагов ее.
  ...да разве о чем-нибудь другом выли Грибоедов и этот хохол.
*
Человеческий ум думал, думал, «что бы мне еще придумать?». И написал – «Историю русской литературы».
 Педагоги обрадовались – и ввели в гимназиях: «История русской словесности».
 Кафедра образовалась и ввела: «История русской литературы».
 Не спорю, она есть до Петра Великого: «лимонарии», «азбуковники» и вообще: «История русского древнего просвещения». Наука столь же интересная и возможная, как о мастодонтах.
 Но с Петра Великого: 1. Кантемир писал и написал... 2. Фон-Визин писал и написал... 3. Державин жил, любил уху, пил, служил. Ну, и «написал». Господа: но все это великолепный душистый сад, в котором гуляк, лиц: но чту же его описывать!!! и сочинять!!!! и писать о нем... учебники!!!! и ставить за него на экзамене «1».
 – За что?!!! (ученик).
 Поистине: «за чту»? Никакой и скуки нет. Как о том, чту «мы ели» и «как гуляли». Это чисто искусственная наука.


ПРОВОКАЦИИ И БЕСОВСТВО

– Чту же, раз идет борьба и другие люди и сидят в тюрьме, и их даже казнят, – то отчего же вашей Шурочке не сесть в тюрьму?
 Я был поражен и не нашелся ничего сказать.
*
Революция французская имела много очень красивых эпизодов. И, кроме того, была вся очень выразительна. Эта ее эстетика и привлекла всех. Как об актере говорят:
 – У него красивый грим.
 При «красивом гриме» нравится самая плохая пьеса.
*
Правительство должно было прямо, а не хитро отнестись к революции, – по-солдатски, а не по-полицейски.
*
...суть революции кажется в том, что «чиновник» был невыносим.
*
На бой кровавый,
 Святой и правый,
 Марш, марш, вперед,
 Рабочий народ!
 Но мне кинулось в глаза следующее: упоминаются, конечно, «троны» и «короны», упоминаются «князья и бояре», дворянство и, наконец, – купцы. Как же не сказать при чистосердии – «купцы и банки», «коммерсанты и банкиры». Но о банках и банкирах ни гу-гу.
*
«Революция русская» рассчитана была на «большую массу». Так ведь оно и вообще, но тут произошел особый оттенок. «Вообще» восстает масса: и отчего ей не быть очень достойной. Физическая масса населения и есть достойная. «Русский народ» строил царство. Но революция, которая задумала «опрокинуть царство», – «разделать назад историю», «вперед» и вместе «назад», очевидно, не могла опереться на созидательный физический народ, – и взято «большинство» не в физическом смысле, а в духовном. Оно поверило и начало воздействовать на то, что в народе есть наименее «прикрепленного к месту», к сословию, к классу, к работе, должности, службе.
 Она воспользовалась «беженцами» отовсюду, ex-поп, ех-студент, ех-чиновник, ex-профессор, ех-писатель.
 Она воспользовалась худшими элементами страны: и в этом «закале» и уже лежала и лежит ее гибель и вековечная неудача.
 Ее поэтами были Богораз, Мелынин, Минский, Надсон, прозаиками Гаршин, Горький и Л. Андреев, теоретиком Толстой-антибогослов: все – 2-й сорт, даже 3-й, необразованность, патология или переродившаяся старость.
*
Из сердца нужно вырвать французскую революцию. Вся Европа XIX в. была под впечатлением этой революции, и «цивилизация XIX века» (которая есть как нечто особое и нечто целое во всемирной истории) есть лишь «закрепление позиций» и «расширение позиций» французской революции.
 Горе, что она была не из священника, а из хулигана. «Лакей, сбежавший от барина и вернувшийся к дому его и поместью, чтобы сжечь его» – суть революции, от края до края и от вершины до глубины…
За XIX в. было рождено столько злобы, сколько не было от начала мира до XIX века. «Эпоха лакеев».
*
чтобы французская армия была немного покрепче. Но Жорес орал: – «Не надо», за чту в момент вступления германских войск в Бельгию и Францию и был застрелен, как собака-изменник.
*
 Все-таки революционеришки – паршивый народ.
 Не по лицам некрупным, а по существу.
 И вот почему:
 Они не понимают БОЛИ.
 Они не понимают СМЕРТИ.
 Они не понимают РОЖДЕНИЯ.
Революция – предательство…
 Это – раскол, дробление, «две части», «мы и вы».
 А человечество – я.
 Субъект.
 Единое.
 *
Для всей инородчины, еще более для всей иностранщины это было гениальным «дать шах и мат Руси» – выкинуть всю так называемую «интеллигенцию» в революцию, в бесплодную и (естественно) бессильную борьбу с правительством... Втравить провонявшегося глупого пустоголового русского «разночинца», который один мог бы ей составить соперничество в конторе, в банке, в страховании, в распрю «с чиновником, который не дает жить золотым русским головкам», «свободомыслящим русским человекам», – и, с другой стороны, кивнуть министрам, чиновникам «И ПОВЫШЕ»: чту же вы будете делать, как же вы будете устраивать и организовывать страну с этою сволочью, «с этим Стенькой в колыбели», «с этим Пугачевым, сосущим титьку матери»...
 «Немец обезьяну выдумал»: ну, он выдумал кое-что получше и похитрее: как. обр. дети обширнейшей в мире страны, будучи мерзавцами своего отечества, самыми обыкновенными и прозаическими мерзавцами, воображали, говорили, писали и печатали о себе, что они суть «соль земли своей», и укреплялись в этом мерзавчестве, повторяли, дико вращая глазами по сторонам: «что будет, если соль обуяет? И в Отечестве нечем будет посолить супа???!!!»
 Да. Что «будет» без вас, золотая интеллигенция.
 И эти вшивые предатели думали, что играют роль даже в мировой культуре.
*
Но вообще и главное: «страдальцы и почти Христы, п.ч. нас ищут и хотят повесить. А мы за народ».
 Это-то и образовало ТАБУ. О них не смели говорить, их не смели критиковать, никто им не смел сказать в лицо: грабители и убийцы, хотя они именно убивали и проводили везде взгляды, что всех имущих надо ограбить.
*
Склоняй голову, русский баран...
 Мотель уже отточил длинный, тонкий, «иудейский» нож.
 Тот особенный нож, о «безболезненном» порезе которого писали иудейские публицисты «Киевской мысли» и «Речи», «Дня» и «Современного слова».
  И быть прокалываемому которым было почти приятно заброшенному мальчику, которого с таким ненавидением называли не «Андрюшей», а «Андреем Ющинским» и «Русское Богатство», и «Северные записки», и «Современный мир» – все журналы «честного и социал-демократического направления».
 
(устал писать)

ПОСЛЕДНИЕ ЛИСТЬЯ

Предчувствие страшного, пол, проституция,  революция, социализм, евреи, разложение, полиция,  Египет,  Афродита смертная, Россия, теплота, семья,  шёпот-легкое-дыханье, запахи, Озирис, церковь, дети, сосцы, пустота либералов, убийцы, Бейлис, суббота, русские, глупость,  Отечество, страдание, любовь, попытка предупредить, гибель.
1916
Для того, чтобы любить отечество – нужно что-нибудь для него сделать

Есть любовь аналитическая:
или-или
И есть синтетическая:
и-и
(Запад, моногамия и Восток, полигамия)


Замечательно, что заразив буржуазией, евреи заразили Европу и социализмом


Мы ничего бы не знали.
Если бы все не предчувствовали.
(Моя «теория познания»)

«Дурное» вообще сперва убивает, а потом убивается (как будто о 37 г)

Шум нужно побеждать тишиной

Слово – бессилие.
Слово не сила. А молчание.
Слово – кто не может сделать.

Цветок есть лицо растения. А плод – ум его.
Я всю жизнь прожил с людьми мне глубоко не нужными. А интересовался – издали.

Метафизика – жажда. … Это голод души.

Но отчего человек хочет «другого»? … (Родителя) хотели другого.

Наука по заказу? Не понимаю… Вообще существа дела здесь нет.

Безбрачие и монашество – это и есть монофизитство.

Вырождается мужской пол. Солнце гаснет.

прогуливают русские Россию

Пусть под православною митрою растет иудейский грибок.
Только совсем незаметно.

Каждый народ живет до тех пор, пока не истощится в нем благородство

Чиновник съел все вдохновение на Руси.

В России также жалеет человека, как трамвай жалеет человека, через которого он переехал.
В России ничего кричать -  никто не услышит

Человечество погибает в толпе, толпою и от толпы.

Неудачная страна. Неудачна всякая страна, если она не умеет пользоваться у себя «удачными людьми». Видеть их, находить их.

И опять: как страшно мир устроен. Самые тихие, кроткие, для всех безвредные – суть ядомые.  О, Андрюша Ющинский, как ты мелькаешь уже  в сотворении мира.

Ничего прекраснее женщины, кормящей грудью младенца своего, не будет.

Для русских самая скучная вещь – это Россия. И самая скучная вещь – русская история и русская держава.

Русские забыли, что у них есть Россия

Больше всего у него от француза и мусульманина (о Бердяеве)

Революция – холод

Социализм – комната удавленника

Дела нет, но говор есть.

Утолщая «вчера», чтобы толще было «завтра»

Бык хочет и мир хочет

1917
Деметра переходит в мадонну

Грехов нет других при зачатии, кроме слабости и бесстрастия

… вместо «царевичей» и русалок везде происходит классовая борьба (Социализм отнимает сказку)

И – гибните. «Через 100 лет» нет русского плюс еврей, а только еврей и погибающий возде него русский человек.

Помолимся о Царе нашем несчастном, который в заключении встречает Пасху… О немке – нет.

«Америка, сударь, Америка», - ничего не поделаешь. Смирись, городый человек. И русские смирились. «Будем, очень просто, как все».

Люди без идеалов внутри переходят в хулиганство. Вот русская революция.

Радикалы, социалист – только этапы отчаянья.
Гоголь – этап отчаянья.

Ничего не может. Но всему бессильны.

Совокупление всегда есть «переход в дворянство»

О, мойры. Как вы смеетесь над человеком