Моё рождение в мире

        Вначале было молчание. И молчание было у бога. И молчание было бог.
        Из Хаоса родилась Эрос. И Эрос была Любовь. И из любви сотворились все вещи, основанием которых был бог. Вещи молчали.
        И человек был призван нести на своих плечах бремя сталкера, дабы наполнить созданные вещи смыслом, которые в прошлом были лишь безымянными монадами.
        Так начинается история моего рождения в этом мире, когда я сама отделилась от хаоса материи чтоб наполнить все вещи идеей, данной мне богом. Мы были заключены в общее бытие, но я была выше обычных вещей, ибо я была вещью с первичной идеей. Я вызвала себя из небытия этой самой идеей. Я знала, что познать себя я смогу лишь познав все остальные вещи. Мне казалось , что если дать им имя — можно создать и овладеть ими по-настоящему, их подлинным бытием. В слове я посягала на сущность вещи. В той темноте, в которой ещё не было ничего, я уже пыталась извлечь отдельные вещи, сделав каждую из них уникальной и неповторимой. Они не отпускали: я пребывала в плену непознанных ноуменов и вечно окутывающих мое тело и сознание, феноменов.
        Слово — суть вещей. Однако, когда слова обретали форму в моих устах — они теряли отношение ко мне, к тому, кем были произведены на свет. И я неустанно гналась за ними, пыталась словить, но они уже прятались в некоторой вещи и смотрели на меня оттуда, дразня своей неуловимостью и свободой. Эта разыгрываемая с ними комедия заслоняла меня от реального мира. Или это и был реальный мир, в котором мне поручена была роль творца, а на деле я была не более чем эфемерное создание?.. Может, бледность на моем лице от тусклого освещения и подтверждает, что я лишь абстракция? Окинув взглядом все вещи, я не могу осознать свое место среди них. И в отношении подчиненный-подчиняющий я начинаю теряться, и с трудом уясняю кто есть кто в этой системе. Я даже начала стыдиться своего неоправданного присутствия в этом упорядоченном мире. Всем вещам нет дела до меня. Они искренние в своем бытии; я же вынуждена всё время притворяться чтобы быть человеком. Дело не в том, что нельзя жить без притворства, просто без него меня не сочтут за своего, за человека. Люди не любят тех, других, кого не волнуют их собственные насущные проблемы и пустые разговоры о ценах, о моде, о политике. Но по сути, в отношении людей, я сама есмь вещь: меня измеряют, дают номер, заводят карточку, записывают имя в печатной строке.
        Сотворение слова перестало быть вдохновляющим искусством ради самой жизни. Оно стало ярлыкоприкладством, необходимостью. Всё окружающее стало именованным, коронованным Её Величеством Словом. Были названы улицы и реки, цветы и травы, кухонная утварь, птицы и звери, звёзды и дни недели были обозначены буквами и звуками, были даже попытки определить «что такое человек», не обошли своей участи дефиницией и сами человеческие чувства — они беспристрастно были отданы под инквизицию слова. Вещи обрастали владельцами и именами, номерами, прозвищами. Даже бог — основание всего, превратился у людей в вещь. Само его имя теперь было заключено людьми или духами в перстне Соломона. Эта игра словами могла продолжаться сколько угодно, однако вскоре я пришла к тому, что всё это лишь концепции. Концепция ромашки, дома, добра, машины, человека, которая не отображает всей сущности названного. Вначале вещи были во власти людей, теперь же люди принадлежат и служат вещам.
        Там, где ездили машины, я слышала звук водопада. На руках у сидящих отбрасывали свой свет святые с икон. Меня поглощали свет, звуки, тени, и я плыла себе где-то далеко, в запределье. И я уже была не я. И не могла лишиться своей неприкаянности от осознания, что я лишь призма для цвета, действий, чувств, суждений других. Смысл моего существования уползает змеей от меня. Этот поток неудержимо меня несет, и пусть я не знаю тех мест, но пока я в движении — я жива, я это знаю. Моя память предает меня, а я все равно борюсь с ней, как с собственной тенью. Но я горжусь своими мыслями, меня забавляет когда они ускользают от меня, затем ловлю их лучи в этом мире — отображенные идеи в вещах. Имея в своем распоряжении вещи, можно осязать самого себя в их несокрушимости. Но сбежав из мира вещей, если это возможно, нужно искать прибежище. За что ухватиться, в чем обрести покой и веру?
        Во мне уже тысячелетия идет эта вечная борьба двух начал: вещи и человека. С одной стороны меня окутывают случайные слова, суждения, вопросы, рецепты, сказание, мифы, поверья, и распутывая этот клубок, я обнаруживаю возможность узреть внутри них саму себя в чистом виде. Но с другой, без навешенных извне ярлыков меня не признают среди людей, и я проплываю мимо витрин и соборов невзрачной тенью. Я больше не представляю для них новизны. Всё открыто и известно. Они все задевают меня своей несвободой. Люди заливают собой улицы. Выдох одного человека является частью вдоха другого. Мои легкие наполняются тем, чем уже дышали прежде другие до меня. Все есть всё. И всё есть все. В каждом человеке весь человек сполна. А я всегда не такая, какой мне хочется быть в глазах других. Я не признаю саму себя среди них — вечно опровергаю. Все эти люди приходят и уходят, а мне нужно сосуществовать с собой каждый момент своего бытия, прежде чем снова быть поглощенной своим небытием.
        Я осознаю, что карандаш способен оставить больше правды и настоящности мыслей. В словах, написанных им, я могу навсегда запечатлеть себя. Он оставляет след в жизни больший, чем случайные разговоры с людьми в тихих комнатах, оббитых красным бархатом. Я приношу газету для кого-то, но это не имеет значения, после меня её будет приносить другой. Чувства же, которые я бережно храню в другом, умрут в единый час с тем человеком. Внешняя пыль становится внутренней. Я важнее для вещей. Мы связаны: под действием друг друга мы можем менять свою структуру: разлагаться, ломаться, соединяться снова в иных комбинациях. Мои пальцы играют музыку Бетховена — мы существуем друг для друга нераздельно в этот момент. Звук самовольно не выскользнет, не проявит себя без моего внутреннего стремления. Также как цвет проявляет себя в вещах лишь сквозь призму радужной глаза. Я проплываю мимо реклам.  И я узнаю на ощупь в темноте где спрятались вещи, помню их имена, но они все равно исчезают от меня. Они существуют во мне, и одновременно вне меня. Моя свобода быть собой находится в вещах. Вещи, сотворенные вместе с созданием человека, будут продолжать существовать и вне пределов человека.  От того, что я вычеркиваю слова, они не перестают существовать. Их бытие обрывается только в моем сознании по моей воле. Но сами безмолвные вещи напирают на меня со всех сторон. Даже муха на этом белом листе бумаги, так же, как и всё остальное вокруг, касается моего бытия, она в его рамках: в пределах интенциональности моего сознания. Ибо даже маленькая муха, на которую на мгновение я обратила внимание, побуждает меня мыслить её как часть моей одномоментной действительности, она вызывает чувства, она есть мыслима мною.
        Всё человечество пронизано всеобщим потоком жизни, всеобщими чувствами и стремлениями к жизни. Но человеку нужны идеалы. Он не хочет быть самим для себя целью. В нем болит не выраженная личность, а иллюзии защищают его от потока жизни. Человек находит свое счастье в страдании. И излиянием его страдания служит искусство, сотворенное им и творящее его, лишь оно дает человеку возможность быть собой. Я хочу творить и служить искусству. Ибо оно для того, чтобы человек себя в нем растворил. Обезличивание себя в мире вещей приносит облегчение в вечном терзании и поиске себя... Вечная борьба двух начал.
        Однажды, в конце веков люди вновь откроют забытую Библию, и познают вновь логос, и начнется всё сызнова. Утопический мир, где вещи будут существовать без искажений людского восприятия. Где будет дозволено всему быть такому, какое оно есть. Быть в стремлении к совершенству.