Мама, я не хочу болеть

Когда-то мне казалось, что получить квоту от государства, – это все равно, что сорвать в лотерею джек-пот или смотаться на выходные в Италию. Возможности государства, конечно, велики, – думалось мне, – но они вряд ли могут совпадать с моими желаниями.
Обрисованная мною дилемма была предельно ясна: я имею желание вылечить своего ребенка, но не имею возможности, государство имеет эту самую возможность, но имеет ли оно на то желание?
Дело оставалось за малым – выпить с государством на брудершафт, чтобы впоследствии «наши желания совпали с нашими возможностями».
– И обязательно сними цепочку с шеи! – учили меня доброжелатели перед походом в Минздрав.
– Зачем? – искренне удивлялась я.
– Как ты не поймешь, глупая! – ты идешь про-сить. Просить за своего ребенка. Просить у государства. А как у тебя это получится, если у тебя деньги на шее висят?
Я, оторопев от услышанного, рассеянно вертела пальцами тоненькую цепочку на шее.
– Так ведь это… подарок мамы на день рождения… И… мало ли что и кто у меня на шее! Это ведь еще не показатель достатка семьи.
Доброжелатели укорительно смотрели на меня и, досадливо махнув рукой, уходили, как бы говоря – да что тебе объяснять, малахольной.

Строгая по всем описываемым прогнозам минздравовская тетя в массивных очках на носу, не обратив никакого внимания на мою худую ниточку на шее, внимательно листала исписанную медкарту моего ребенка.
– Что же вы, милочка, раньше не приходили? – прервав чтение, наконец-то произнесла она. – Это же ваш ребенок. Ради ребенка надо в лепешку расшибаться, горы сворачивать, железные пороги обивать, а я вас раньше у себя в кабинете не наблюдала.

Зажатая доселе глухая плотина слез неожиданно хлынула, смывая на своем пути мелкие остатки неверия в успех запланированного дела. Возможности государства достаточно близко приблизились к моим потребностям, своим зарожденным союзом обнадеживая мое материнское сердце. Неприличных размеров джек-пот уже маячил на горизонте и обещал в скором времени быть цинично сорванным.

Надежда постучалась ко мне через три месяца. В виде письменного пригласительного уведомления в столичную клинику. Неприметный шаблонный листок формата А-4 стал тем самым пропуском в мир осуществления задуманного – в мир, где не болеют твои дети.
Еще через три месяца я, счастливая, паковала чемоданы, надеясь, что эта поездка наконец-то поставит все точки над i, и даст ответы на вопросы, которые на протяжении многих лет так и оставались открытыми.

По натуре своей я лягушка-путешественница, так что любое «сдвигание» меня – будь то поездка в другой город или поход за грибами в соседний гастроном, повергает мои мысли в некое состояние полета. И чем больше расстояние, тем полет выше. Поезда, пароходы, ковры-самолеты, самокаты – любой транспорт приемлем и воодушевляем, когда тебе надо выбираться из своего зажатого мира.
Но соотношение цены и качества довоза заставляло меня сделать выбор в пользу плацкарта.Чай в пакетиках, граненые стаканы с подстаканниками, нарезные батоны колбасы и «пятьдесят оттенков» заварной лапши видят свой звездный час именно в поездах дальнего следования.

Попутчики по вагону – достаточно милые на первый взгляд люди, и лишь некоторые из них – недостаточно. «Почему бы им и не быть милыми, – само собой напрашивалось вполне обоснованное мнение, – если они видят тебя первый и последний раз в жизни?» Хотя эту же теорию можно было рассмотреть от обратного. Зачем выжимать из себя вежливость и культурность, когда ты своих временных спутников по верхней полке больше никогда и не увидишь? «По всему судя, эту двуликоянусную дорожную теорию еще никто не запатентовал, – посетила меня очередная безбашенная полетная мысль, – надо бы поспешить, пока меня никто не опередил…»

Столица РФ встретила меня затяжным проливным дождем. И хотя дождь – одно из любимых мною природных явлений, все же не очень-то хотелось обозначить свой первый визит в великий град грязевым походом Людовика Десятого. Спасти «мокрую» ситуацию могли лишь местные таксисты, которые, как мне показалось, больше всех были рады моему приезду. Не мудрено, если учесть, что с метро я на тот момент еще не дружила.

Оставалось в скорейшем порядке найти точку остановки, пока промозглый ливень полностью не разрушил мою не раз проверенную на деле теорию, основной тезис которой заключался в короткой фразе: «не сахарная – не растаю».
Благо, что в Москве у меня были родственники, которые любезно предложили мне как приезжей особе поселиться у них на время обследования ребенка. Цель и время приезда были заранее обговорены, и потому я не боялась остаться на улице. Родственники, правда, были не из категории коренных, а скорее из категории «понаоставались», но сей факт нисколечко меня не смущал, и я смело влилась в ряды заезжих москвичей.

Маленькая съемная квартирка, обреченная выдержать еще одного временного эмигранта, широко распахнула передо мной свою обитую кожзаменителем дверь.
Рыжий «пруссак» – первый домочадец, встретивший меня на пороге квартиры, образ которого был мною позабыт еще со времен Советского Союза, в знак приветствия гостеприимно пошевелил своими длиннющими усами и нырнул обратно за теплый плинтус.
Запахи сушеной горной колбасы и разнокалиберные банки всевозможных видов варений с моим появлением заполнили и без того небольшую территорию съемной квартиры. Три бутылки кизлярского коньяка безропотно вернулись вновь на дно моего чемодана. Их выход в свет был намечен на более позднее время и в другом месте – в стенах лечебницы.

С метро мне довелось познакомиться в первый же день приезда. Знакомство было познавательным – как для меня, так и для миллионной «аудитории» подземки. Судя по взглядам, бросаемым на меня некоторыми пассажирами вагонов, можно было предположить, что это не обычные посетители метро, а как минимум любознательные гости Третьяковской галереи.
«Они смотрят на меня как на инопланетянку, хотя одета я вполне благосклонно, и это вовсе не у меня из носа серьга торчит, – удивленно оглядывала себя я. – Да и волосы у меня ведь не черно-синие и не золотисто-белые (как нашумевшее спорное интернетовское платье), а обычные, каштановые…»

В последующие дни «обоюдооценивающих» взглядов было гораздо меньше, и метрополитен у меня уже не ассоциировался с Всемирной интернетовской паутиной. Но пока еще в самом начале пути Каштанка очень слабо ориентировалась на местности, умудряясь заблудиться в тридцати и трех соснах, в который раз приставая к прохожим с вопросом: как пройти на «коричневую» ветку?

На следующий день, уже находясь в клинике, после многочасовой апробации медперсоналом о возможности допуска нас на территорию лечебницы и проверки наличия живности на головах, мы наконец-то прошли в свое отделение.
Перед нами открывался не такой уж и маленький мир больных детей…

Длинный «прогулочный» коридор скорее напоминал проезжую часть с двусторонним движением, где многие «водители» колясок в силу отсутствия разделительных полос на ковролине не всегда могли соблюдать дорожные правила. Нет-нет под колеса «автотранспорта» попадали и сбежавшие от своих зазевавшихся мам непослушные маленькие пешеходы. Регулировщик движения – старшая медсестра Галина – строго следила за порядком в отделении.

Стены в фойе были увешаны многочисленными плакатами детского художества, где в центре изображений символами мира и добра закономерно выступали деревья, облака и различной гаммы цветов небесные светила. В других вариациях рисунков – улыбающиеся родители крепко держали своих любимых деток за руки, всем своим счастливым видом позиционируя важность и ценность семейных отношений. Поверху одного из коллажа сбивчивым детским почерком были выведены слова: «Мама, я не хочу болеть»…

«Хоть бы соседи по палате были нормальные», – закралась в мысли легкая тревога, когда уже наше койко-место было определено. «Увы!» – первую тревожную мысль догнала вторая, когда на пороге палаты я увидела мамашу, лупящую свою семилетнюю дочь. «Может, ребенок и болеет от таких ударов? – самостоятельно поставила я медицинское заключение – после такой бомбежки по голове вообще удивительно, что ребенок еще здраво мыслит».

Судя по размашистости движений, тяжесть удара грозная мамаша явно не рассчитывала. К счастью для меня, «мачеховатая» мать с застенчивой дочерью выписывались на следующий день. Девочка бросила на меня последний затравленный взгляд и, робко попрощавшись, вместе с матерью направилась к лифту. «Дай бог, чтоб это было последнее попадание в стены здравницы, – мысленно пожелала я ребенку вслед, – и последнее попадание по голове» – печально сыронизировал вдогонку мой разум.

Пустынная в первый день, палата буквально за два дня уже была заполнена новыми обитателями. Что примечательно – в ней не было «лишних» людей. Зернышко к зернышку – именно так можно было бы охарактеризовать поступивший свежий набор больных и ухаживающих. В каждом пионерском отряде, классе или среди соседей по дому всегда можно наблюдать кого-то одного, исполняющего роль неформального лидера. Не обошла эта участь и нашу палату.

Суровая, на первый взгляд, Наталья, приехавшая на обследование с трехлетней дочерью, как бы ассоциировала свой главнобухгалтерский образ с суровым тюменским краем, откуда она и была родом.

Ее маленькая дочь Анечка в силу своей болезни и полноты тяжело передвигалась по палате, часто неудачно пикируя на пол. Ночами она долго хныкала, требуя от матери беспрекословного исполнения желаний. «Маако хочу!» – звучал в ночной тишине палаты ее требовательный голосок. Подогревать молоко в три часа ночи Наталья не планировала и потому пыталась усмирить раскапризничавшуюся дочь другими успокоительными методами. Часто в роли молока выступала вода. Анечка, чувствуя подделку, продолжала скандально требовать от матери оригинал. «Спать!» – грозно звучал в тишине палаты свирепый Натальин рык, после чего даже тараканы за плинтусами прекращали свое шуршание.

Болеть насморками и различного рода ОРЗ всем палатным Наталья категорично запрещала и в профилактических целях щедро пичкала нас аскорбинками и арбидолом. Как-то, поймав меня с хлюпающим носом, грозная Наталья достала со дна чемодана свой стратегический запас – противовирусную мазь, по всем поверьям на упаковке стопроцентно спасающей от простуды.
Протянув снадобье, Наталья строго-настрого приказала мне им перемазаться. На следующий день начинающаяся было простуда отступила, испугавшись либо Натальиного напора, либо возможного выселения «собственника» из помещения.

Другая «палатная мама» Олеся приехала в столицу из Рязани. Непонятный недуг мучил и ее пятилетнюю дочь Настю – хрупкая девочка в силу болезни  не держалась на ногах и умудрялась рухнуть от легкого дуновения ветра. Настя могла часами хныкать, пытаясь добиться от окружающих внимания. Если рассматривать по масштабности, то по шкале капризности Насте здесь не было равных. Более спокойная Олеся порою не выдерживала артиллерийского накала привередливости Насти, и вечер, каждый раз обещающий быть томным, завершался истошными криками Олеси на непокорную дочь.

Дополнительный шлепок тапочкой на какое-то время успокаивал Настю – но лишь на относительно короткое время. Буквально через несколько минут Настя находила повод для нового каприза, и все начиналось заново.

Объектом для нытья могли служить любые не устраивающие ее события – будь то неугодный просмотр мультика по ноутбуку («хочу фиксиков, не хочу смешариков!») или же более материальные потребности.
«Хочу вон ту сумочку!» – заявила как-то Настя, показывая на модный ридикюль в руках девочки из соседней палаты.

«Это чужая сумочка», – терпеливо пояснила дочери Олеся. Еще через мгновение Настя уже сидела на полу и громко стучала ногами в знак протеста.Для воспитательного воздействия на Настю неожиданно в каждом из нас проснулся дух Макаренко.
«А я мороженое хочу!!!» – наигранно захныкала Олеся, чтобы как-то проучить дочь. «Я домоой хочу», – в унисон Олесе продолжила экспромтную воспитательную игру Наталья, не забывая при этом драматично подносить к глазам платочек.
Настя, немного опешив от такого неожиданного поворота событий, продолжала по инерции плакать, сквозь слезы все же не забывая требовать сумочку, но уже более тихим голосом.

Взгляды всех палатных обратились теперь на меня. Чувствуя, что от меня сейчас ждут звездного выхода, я, отгоняя от себя дух Станиславского, что есть силы завопила: «А я заааамуж хочу!» и зарыдала в театральном эффекте.
Настя замолчала, удивленно глядя на трех взрослых теть, неожиданно впавших в детство. Когда хохот в палате немного поутих, а Настя наконец-то встала с пола, раздался тихий голос моей дочери: «А я … я братика хочу…»
Народ безмолвствовал, а вместе с ним, оглушенная последним высказыванием, безмолвствовала и я.
«Увы, дети, но с братиками и с сумочками в стране напряженка», – удручающе подытожила я театральную сцену и запила столь прискорбное заявление компотом.

В женском сборище палаты было приятное пополнение в образе  непоседливого восьмилетнего мальчугана Андрея из Самары. Андрей отличался гиперактивной неусидчивостью.
«Это следы какой-то таинственной хронической болезни», – уверяла нас мама мальчика Елена.

Сидеть на одном месте Андрюша не мог. Какая-то икроножная мышца в спокойном состоянии как будто натягивалась, и ребенок начинал елозить на месте.
И даже во сне, судя по смятой простыне, Андрей, казалось, проходил километровые брассы по водному плаванию.

Терпеливая мама Андрея отличалась дотошной скрупулезностью как в лечении сына, так и в его обучении. Каждый день ближе к обеду после завершения всех медицинских процедур Лена традиционно доставала из тумбочки столь нелюбимый для Андрея рюкзак с учебниками. Вздыхая, мальчик откладывал в сторону планшет и угнетенно шел на зов матери. Спокойное восседание было не для него, Андрей вертелся, как мог, но Елена не сдавалась, и непокорный ученик под могучим материнским напором сдавал все нормы ГТО и по учебе.

Андрюша был не единственным мужчиной в нашем дружном женском батальоне. 36-летний Виталий, приехавший в столицу с Алтайского края, был неожиданным исключением в нашем списке ухаживающих. «Упс…»  – была первая мысль мамаш при знакомстве. «Теперь и в сорочке не заснешь – придется прикрываться одеяльцем, и мужчин не обсудишь – придется выбирать выражения».
Но через пару дней женская гвардия сменила гнев на милость и приняла папашу в свой дружный женский клан. Не вписывающийся, на первый взгляд, в палатные рамки простоватый Виталик оказался на поверку «свой в доску парень».

Женя, четырнадцатилетняя дочь Виталия, очень гордилась своим папой. Это ощущалось и в длительных доверительных диалогах дочери с отцом, и в проявляемой ею заботе в регулярном присмотре за внешним обликом отца. Бритвенный станок и свежая рубашка выходили на свет из чемодана лишь благодаря систематическим напоминаниям дочери. Виталий не менее трепетно относился к Жене. Из всех обследуемых Евгения была самой «нетранспортабельной» – ее ногами была инвалидная коляска. И если другие дети в палате еще как-то передвигались, то Женя, увы, была ограничена в движениях.

Виталий был неотъемлемо рядом с дочерью, всегда готовый ее поддержать. «Как, наверное, взрослой, уже формирующейся девушке неловко принимать душ и посещать санузел с помощью отца, – невольно закрадывалась в сознание сакральная мысль. – Ведь это жутко стыдно быть вынужденной зависеть от опеки взрослого мужчины, не имея физической возможности выполнять свои естественные потребности».

– Уже привыкла… – отвечала на наши расспросы Женя, понуро глядя в окно.
– А мама почему с тобой не приехала? Ведь маме легче было бы ухаживать за тобой? Стеснения было бы меньше, – продолжали доставать мы Женю вопросами.
– Мама не могла приехать, мама скоро мне сестренку должна родить. Полиной звать будут… – аргументировала нас вескими доводами Женя.

На таком фоне мужество Виталия, ухаживающего за больной дочерью, смотрелось еще масштабнее, и мы всей женской гвардией, как могли, помогали отцу-герою.

Моя 12-летняя дочь Тома по возрасту была ближе к Жене и очень сдружилась с ней за эти дни инкубации. Неустановленный диагноз, который стал причиной нашего приезда в столицу, непонятным образом сковывал и ее движения. Выяснить причину заболевания нам, как и остальным приехавшим, предстояло в стенах лечебницы.

Всех детей, вынужденно оказавшихся сегодня под одной крышей, объединяла одна беда – скованность движений. Родители время от времени тайком роняли скупую слезу, глядя на мучительные передвижения своих деток. Огромная сила воли и упорство привели каждого из нас в столицу, чтобы выяснить, какой же недуг не дает нашим детям быть счастливыми и полноценно ощущать вкус детства.

«Ничего, поднимем! – обнадеживала нас наш есаул Наталья.– Если надо – и до Израиля дойдем!»

Вспоминая, как ей удалось отпугнуть начинающуюся простуду, я уже ни капли не сомневалась в благоприятном исходе дела.

Прописываемые врачами комплексы упражнений и медикаменты не имели бы под собой основы без всепоглощающей веры в Бога и надежды на излечение.
– Мы утром в церковь Матроны Блаженной идем! Тебе принести святой воды и свечей? – застала меня врасплох своим вопросом как-то Наталья.
– А… мне можно? У меня ведь… другая вера.
– Основа любой веры – добро. И не забывай – Бог един.
– Да… Всевышний един… – задумчиво отвечала я, – особенно он един, когда твой ребенок болен…

За дверями нашей палаты мир не был ровнее, чище и светлее. За дверями палаты были другие двери… А за этими дверями другие дети, другие проблемы, другие болезни, не менее насыщенные и многие из них не менее НЕрешаемые.
На любой вкус и цвет здесь можно было встретить удрученных своим горем родителей: семейство цыган, прибывших обследовать своего «дэцэпешного» ребенка; мать-киргизка, на руках переносившая своего шестилетнего, никак не желающего спуститься с рук, сына; совсем юная мать-одиночка Зара из Армении с трехгодовалой дочерью Марией, у которой были деформированы обе ноги – она не ходила, а лишь ползала, не желая сидеть в коляске.

Детских разбитых судеб здесь было много, но больше всех мне почему-то запомнился Леша, пятилетний мальчик из Новосибирска. Его судьба больнее судеб остальных детей крепко отпечаталась в моем сознании.
Часто, проходя по коридору отделения, я не раз замечала рядом преклонного возраста женщину, с трудом толкающую перед собой коляску, в которой сидел мальчик приблизительно пяти-шести лет отроду. Леша обычно вел себя тихо, лишь иногда жалобно хныкал, требуя к себе внимания.
Психическое состояние ребенка было явно повреждено, об этом свидетельствовали неадекватные размашистые движения рук мальчика, а еще он с шумом пускал пузыри через сжатые губы. Его пустой взгляд, направленный в никуда, не выражал никаких эмоций (как я узнала позднее, Леша попросту был слеп).

– Вы, видимо, Лешина бабушка? – спросила я как-то, терпеливо протирая пятки в очереди к неврологу. – Его родители не смогли приехать?
– Я Леше вообще никем не прихожусь, – шокировал меня ответ старушки. – Я нянечка из дома ребенка, куда нам доставили Лешу после рождения.

Забыв про мучительно долгую очередь к врачу, с открытым от удивления ртом слушала я дикую историю рождения мальчика…

Ольга, мать Леши, забеременела достаточно рано, в семнадцать лет. И хотя моральная сторона вопроса ее совсем не волновала, все же такие резкие повороты в судьбе ее совсем не устраивали. Не раз прорекламированные подругами «на деле» китайские таблетки для прерывания беременности стали единственно возможной альтернативой выхода из сложившейся ситуации.
Ей казалось, один курс приема препарата – и «проблема рассосется» сама собой. Но не тут-то было. «Проблема» никуда не желала уходить.
Тогда Ольга повторно приняла препарат, удвоив для надежности дозу. Но, увы. Либо таблетки были просрочены, либо Леша очень хотел жить. По прогнозам врачей и размеру растущего пуза беременность мелкими, но уверенными шагами приближалась уже к шестимесячному порогу.
Сроки возможного неоперативного вмешательства были упущены, и Ольге пришлось решиться на искусственное прерывание плода.
После того как темное дело было сделано, а бездыханное тело новорожденного отнесено санитарами в морг, несостоявшаяся горе-мать, пригладив потрепанные перышки, отправилась домой.
Каково же было удивление санитаров, когда поутру после долгой ночи в холодном помещении они вместо хладного детского тельца обнаружили слабопопискивающий шевелящийся сверток. Всеобъемлющая жажда жизни взяла верх над темными силами, и травмированному сознанию младенца суждено было влачить свои жалкие дни в поврежденном теле.

– А почему именно Вы приехали с ребенком на обследование? – пораженная услышанным, донимала я собеседницу. – Неужели в доме ребенка не нашлось кого помоложе? Вам в силу возраста тяжело передвигаться с инвалидной коляской по этажам, не говоря уже о самой поездке в другой город.
– А Леша больше никого к себе не подпускает. Он хоть и слепой, но меня хорошо чувствует. Прикипел он ко мне как родной. Да и я к нему прикипела…

– А… мать его… как же? Ни слуху, ни духу?
– А матери его я позвонила как-то, попросила хотя бы на обследование отвезти сына. На что она мне ответила: «То, что он остался живой, – это на совести врачей, и на вашей совести. Вот вы с ним и возитесь…»

Как-то прочитала, что кукушки и не виноваты вовсе, что они кукушки… Что-де они вынуждены расставаться со своим потомством, потому как не в состоянии его прокормить. Питающиеся ядовитыми насекомыми, они, «сердобольные» матери, не могут предложить своему детенышу другой альтернативы пропитания, кроме своей опасной пищи, которую их материнский титановый желудок еще возможно выдерживает, а желудок птенца, увы, для этого слишком уязвим. Сквозь свои кукушкины слезы они обреченно отрывают от своего сердца родное дитятко и, позвонив в дверной звонок чужого гнезда, быстро покидают подъезд чужого дерева.

Чушь! Пусть со мной поспорят все ученые-этологи, но я утверждала, и буду утверждать: кукушка – она и в Африке кукушка! В животном мире немало примеров наличия у братьев и сестер наших меньших чувств сострадания, заботы, любви и не менее важного чувства – материнского инстинкта, который иногда в разы превышает человеческий.
Животные не бракуют своих детей ни за недостаточнопочетное место в обществе, ни за непрестижное образование, ни за отсутствие материального достатка. Они не бракуют… они просто любят. Исключение – беззаботные кукушки. Что в мире фауны, что в мире людей…

«Мне бы сейчас палочку волшебной феи! – подумалось после разговора с Лешиной покровительницей. – Мне бы бороду Хоттабыча или хотя бы один ее волосок, ох бы я этой палочкой натибидохала.
Первым делом добавила бы еще одну извилину Ольге, ни сном, ни духом не желающей знать о существовании своего сына. Именно – существовании, ведь жизнью это назвать нельзя». И своим «битым» существованием Леша нес на плечах «небитую» для общества совесть своей матери.
Ольге повезло больше, чем ее вынужденнорожденному ребенку, больше – чем Жене, Насте и Анечке, больше – чем моему ребенку. Ей не пришлось в подростковом возрасте припадающей походкой подниматься по ступенькам под шумный хохот жестоких сверстников: «Таких не берут в космонавты!»
И нет ничего больнее для матери, чем услышать впоследствии от своего заплаканного ребенка: «Мама, я, конечно, очень люблю своих родных и близких, но я не люблю свою жизнь и свои ноги!»
После услышанного в голове веером поднимается ворох чувств, но тут же остужаешь себя и, внутренне собравшись, спокойным голосом пытаешься ответить своему драгоценному чаду: «Отчаиваться – это последняя ступень в борьбе за свое место в жизни. В истории немало примеров мужественности и выносливости людей. Вспомни, мы с тобой читали «Повесть о настоящем человеке». Вспомни Паралимпийские игры в Сочи, вспомни Ника Вуйчича, наконец. Все эти примеры – верх возможности достичь всемирного признания в сложных видах деятельности и в спорте, где, даже будучи с тремя ногами, некоторые ничего не смогли бы добиться!
У многих из этих людей сейчас прекрасная семья, масса друзей, поклонников; и никого из них не смущает ограниченность их движений. А все почему? Потому что умные люди ценят человека по его внутренним качествам и способностям. И уж поверь – таких точно берут в космонавты! Потому что слабакам там не место».

…Через две недели я вместе с дочерью и неутешительным диагнозом покидала столицу. Потихоньку разъезжались по своим городам и мои соседи по палате.
Опустевшие на какое-то время кровати в считанные дни заполнились новыми Анями, Женями, Настями. Новые обитатели, новые диагнозы и новые судьбы приносили за собой новые эмоции. И лишь вопросы вновь прибывших «эмоционированных» родителей оставались старыми:
Как сделать так, чтоб твои дети никогда не болели?
Как научить их крепко стоять на ногах – и в буквальном и в переносном смысле слова?
Как донести до их сознания, что они такие же, как все?
Как научить их жить с ограничениями?
Как помочь создать в будущем прочные семьи?
Как доказать, что сказка может стать явью?
Как?..


Рецензии
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.