Бездушная женщина

               


     Когда я вернулся из аспирантуры  Добродомова,  декан нашего факультета и одновременно заведующая кафедрой литературы, женщина  крупная,  высокая, с копной каштановых волос на голове,  предложила мне  перейти к ней на кафедру.  Я всегда мечтал преподавать литературу.  На кафедре литературы я занял бы более достойное положение в иерархии, чувствовал себя более уверенно, чем на кафедре русского языка.  Но когда  осуществление мечты стало  реальным,  я заколебался.  Сначала надо было   защитить диссертацию по языку, которой я отдал уже три с половиной года жизни.  Чтобы получить доступ к защите, нужна рекомендация кафедры русского языка. Не подвергнут ли меня остракизму мои коллеги, не начнут ли чинить  препятствия, не лишат ли рекомендации за «измену»?
Я отказался от перехода, но к Добродомой испытывал чувство благодарности и симпатии.  Но  некоторые ее поступки в скором времени изменили мое отношение к ней.

    В  конце апреля я, ассистент кафедры русского языка,  пришел на занятия на второй курс. Студенты  сообщили  мне, что  в большой аудитории  состоится встреча с поэтом Владимиром Федоровым и попросили у меня разрешения   послушать его выступление.  Я не стал возражать. Более того,  сам присоединился к ним. Когда я жил в Москве,  при каждом удобном случае я ходил на творческие встречи с писателями и поэтами и получал большое наслаждение от их выступлений.
Я пришел в большую аудиторию, до отказа заполненную студентами и преподавателями. Ко мне подошла Добродомова. 
  - Николай, - сказала она строгим голосом.  -  Когда  встреча закончится, проследите за тем, чтобы студенты вынесли стулья, с которыми они сюда пришли.
   Я сел рядом с Лидией Петровной, преподавательницей литературы, женщиной интеллигентной, романтичной.
     Федоров сидел «в президиуме». У него была рабоче-крестьянская внешность: грузное тело, большая плешь, галстук, плохо сочетающийся с цветом рубашки.
    Он читал стихи о войне, о родине, об интернационализме. 
- Дежурный поэт, - разбуженный прорабами  перестройки, шепнул я соседке. 
Она никак не отреагировала на мое замечание.
У меня разболелась голова, и я обрадовался, когда Федоров закончил  выступление.
Я встал возле двери, чтобы выполнить поручение декана.
    - Не забывайте забирать стулья, с которыми вы сюда пришли, - напомнил я студентам.
        Ко мне снова подошла Добродомова...
- Сходите в буфет, возьмите булочек и кексов, по десять, нет… по пятнадцать … тех и других,  - распорядилась  она. – Деньги у вас есть?
- Кажется, есть, - ответил я простодушно. Мне бы соврать, но врать я не умел.
- Потом я отдам, - буркнула она. 
Я выполнил ее поручение. На выполнение заказа ушла приличная сумма. Я передал коробку с мучным Добродомой.   Меня более всего  возмутило, что  меня самого  она даже не пригласили на чаепитие. 
Я долго ждал, когда деканша вернет мне деньги. Несколько раз умышленно мелькал у нее на глазах, но она делала вид, что ничего не помнит, а напоминать ей о потраченных мною деньгах я стеснялся; кроме того, я боялся испортить  с нею отношения.  Думаю,  поэту Федорову и в голову не пришло, что он с компанией угощался  на деньги нищего ассистента.

Через два месяца на нашем факультете проходила научная конференция.
    Добродомова  попросила меня сходить  на железнодорожный вокзал    купить билеты   для гостей. И снова она не дала мне деньги. 
    - Купите на свои. Я потом верну, - сказала она.
     Я купил пять билетов  в кассе предварительной продажи,  принес их в институт, отдал Добродомовой. Но выяснилось, что гости (это были   убеленные сединами мужи) решили ехать в другой день.  Мне пришлось снова ехать на вокзал, чтобы вернуть билеты.  Билеты в кассе взяли назад, но деньги мне вернули не все - комиссионный сбор (рублей пятнадцать)  пропал.  И снова Добродомова не вернула мне ни копейки.   

       Накануне 1 Мая  Добродомова вызвала меня в свой кабинет и  поручила мне  составить список  студентов, которые не придут на  демонстрацию.  В то время бушевала перестройка, идеология социализма переживала кризис,  и студенты стали игнорировать советские праздники.   Администрация прибегала к угрозам и запугиванию, чтобы не сорвать демонстрацию.
  Я выполнил ее поручение, но список  отдал не ей, а ее  заместителю по воспитательной работе  Пете Проскурину, высокому, широкоплечему, грузному  мужчину  с рыжеватыми начесанными волосами и большим выпуклым животом. 
   Она подошла ко мне дней через пять после демонстрации.   
-   Почему вы не принесли список отсутствующих на демонстрации? – спросила она резко. Лицо ее выражало непреклонность, надменность.
  - Я передал его Проскурину, - ответил я.
- Я просила передать его мне, а не Проскурину!
- Но за демонстрацию на факультете отвечал Проскурин. Я отдал список ему, полагая, что он передаст его вам.
    Добродомова скорчила недовольную гримасу и скрылась в деканате. 
Я недоумевал: «Почему бы ей не потребовать списки у самого Проскурина?»
   Петя  был тверд характером, и хотя, как и я, был ассистентом, не боялся вступать в открытый конфликт с деканшей. Она   побаивалась и не любила его, но, так как он вместо нее  выполнял  на факультете  немало обязанностей, то не снимала его с должности своего заместителя,которую он занимал на общественных началах.
Два раза я ходил в общежитие  к Пете, чтобы забрать у него список,  но его не было дома. Я застал его лишь вечером. Он не впустил меня в комнату.  Разговаривали в коридоре.  Он был резок, зол. Его не устраивало решение Добродомовой  наказать студентов, не  пришедших на демонстрацию.
- Мне жалко ребят, которых накажут ни за что ни про что, - сказал он воинственно. 
- Я  разделяю твое мнение, но не хочу ссориться с нею, - сказал я. – Я надеюсь, она выбьет мне  в ректорате отдельную комнату.
Он пообещал принести список  на следующий день в деканат. 
Седьмого мая  вместе со студентами и преподавателями института я пошел на братскую могилу возлагать венки. Мы шли рядом с Проскуриным. 
Он резко критиковал деканшу и заведующую нашей кафедрой Суворову:
- Обе  работают херово, - сказал он. - Деканша только гадить способна. В студентах  не видит людей. Только указания дает.
   «А ведь в какой-то степени  он прав, - думал я. –  Ей явно не хватает чуткости и душевности».
 
Когда  меня стала травить заведующая кафедрой Суворова,я  рассчитывал, что моим союзником в борьбе с нею будет  Добродомова,  с которой они нередко публично грызлись между собой,  как собаки,  но один поступок деканши быстро избавил меня от иллюзий на этот счет.

         В конце  июня я  принимал экзамен у студентов-заочников, когда  ко мне в аудиторию зашла Добродомова.
      - Вы в десять  начали принимать экзамен? – спросила она мягким, доброжелательным тоном.
      Я сообразил, что прием экзамена надо было начать раньше, но я  не мог ей, «другу»,  потенциальному союзнику , врать. 
       - Да, в десять, - сказал я честно.
      Она ушла, даже  не сделав мне замечания. Я  не ждал от нее, потенциального союзника,  никакого подвоха. Но в этот же день на собрании преподавателей факультета, состоявшемся после обеда, она подвергла меня резкой критике  за то, что я начал экзамен  на час позже.  Суворова бросила на меня испепеляющий взгляд:  «Как ты смел подвести кафедру!» 
    Оказывается, был приказ деканши (я о нем не слышал) начинать проведение  экзаменов и зачетов   в девять утра.
     На ближайшем заседании кафедры Суворова публично объявила мне замечание за нарушение дисциплины
    Поступок деканши потряс меня до основания. Меня особенно возмутил  способ, с помощью которого она  вырвала у меня признание. «Какое коварство! - думал я. - Ведь я мог сказать ей, что экзамен начался в девять. Я же просто  не хотел ей врать».
   Мне неприятно было думать, что я попал к ней "под колпак". Но, поразмыслив над тем, почему именно меня она принесла в жертву, я пришел к выводу, что  все решил случай. Спешно готовясь к выступлению на собрании,  она, лентяйка и сибаритка,   специально пришла в институт пораньше, чтобы раздобыть для своего доклада факты,  компрометирующие   кафедру  русского языка и ее заведующего.    Ее устроил бы любой преподаватель с нашей кафедры, я просто подвернулся ей под руку.
    После этого эпизода Добродомова окончательно упала в моих глазах.   Я понял, что из нее не получится союзник в борьбе с заведующей.