Отшельник

   Глава первая :

      Родился я  в начале 60-х годов , 20 –го века. Так сложилось , что своё детство я  провел  в деревне , с бабушкой , кроткой , набожной , тихой и дедушкой; Фронтовиком , инвалидом ВОВ.
      Хотя это обстоятельство никак не затрагивает сущности того, о чем я собираюсь рассказать, все-таки будет, пожалуй, небесполезно, для соблюдения полнейшей точности, упомянуть здесь о толках и пересудах, вызванных болезненным состоянием деда, в связи с перенесенным ранением в голову. Правдива или лжива людская молва, она часто играет в жизни человека, и особенно в дальнейшей его судьбе, не менее важную роль, чем его поступки. Много о своей жизни  ни бабушка , ни тем более дед , ничего не рассказывали, однако, если верить слухам, дед и его прошлое давали обильную пищу для разговоров. Дед  был хорошо сложен, чуть выше среднего ростом, изящен, ловок, остроумен; всю свою жизнь посвятил  личному подворью -хозяйству.
      Конечно  революция многое изменила в его привычном укладе , смысле жизни; события стремительно сменялись одно другим; семьи  во многом поредевшие, преследуемые, гонимые, рассеялись в разные стороны. Дед  как и все его братья и сестры  менял место жительство ;Казахстан , сменялся Кузбассом , затем  Алтай , где прошли его годы жизни , как до войны , так и после. Детей у деда с бабушкой было шестеро , не считая ту , первую , которую они потеряли в младенчестве-царство ей небесное .. Как же бы сложилась  их судьба , если бы не репрессии? Никто не мог бы ответить на эти вопросы; известно лишь , что с войны он пришел в убежденности вести свое хозяйство ..
      Дед  умело плотничал , возводил  селянам  деревянные , добротные дома, занимался столяркой , выполняя заказы на нехитрую  деревенскую мебель ;Этажерки , серванты , стулья и прочее, создал артель по изготовлению обуви , но что то не сложилось ...
      Иногда , замечая, что я с любопытством его рассматриваю, дед  оборачивался и спрашивал:
      - Что ты внучек, так на меня смотришь?
      - Удивляюсь, - отвечал я. – Ты видишь маленького  человека, а я -великий. Кто знает , кому и какую пользу я  принесу...
      По вечерам дедушка с бабушкой о чем то шептались ,  в уединении. Я всегда думал , что говорили и обо мне.
      Впрочем, насколько достоверны были  эти рассказы, о моей ли жизни, никто не знал.
      Дедушке  пришлось испытать судьбу всякого нового человека, попавшего в маленькую деревню, где много языков, которые болтают, и очень мало голов, которые думают. Ему пришлось испытать это, хотя он был коммунистом, и именно потому, что он был коммунистом. Впрочем, слухи, которые люди связывали с его именем, были всего лишь слухи, намеки, словечки, пустые речи, попросту говоря, если прибегнуть к выразительному простонародному языку - околесица.
      Как бы то ни было, но со временем все эти россказни и кривотолки, которые всегда занимают вначале маленькую деревню и маленьких людей, были преданы глубокому забвению. Никто не осмелился бы теперь их повторить, никто не осмелился бы даже вспомнить о них.
      Бабушка  была не высокая,немного тучноватая, кроткая женщина. Она олицетворяла собой идеал всего, что заключается в слове "богоуважаемая", ибо, как мне кажется, одно лишь материнство дает этой женщине право называться " досточтимой". Она была  всегда хороша собой, ее жизнь, являвшаяся непрерывной цепью добрых дел, в конце концов придала ее облику ещё и белизну, какую-то ясность, и, состарившись, она приобрела то, что можно было бы назвать "красотой души". Что в молодости было не броским, в зрелом возрасте обратилось в воздушность, и сквозь эту прозрачную оболочку светился ангел. Она была кротость, более того-она была сама душа. Она казалась сотканной из тени; ровно столько плоти, сколько нужно, чтобы слегка наметить пол; комочек материи, светящийся изнутри; большие глаза, всегда опущенные долу, словно душа ее искала предлога для своего пребывания на земле.
      Бабушка была маленькая старушка, хлопотливая - охающая и от постоянной беготни, и из-за мучившей ее  боли в пояснице.
      Дом представлял собой просторное, украшенное резными  ставнями, деревянное здание, построенное самим же дедом. Мне казалось , что это был поистине шикарный дом. Все в нем имело величественный вид: и апартаменты  - шкаф для посуды , и стол , огромный на резных ногах, и витиеватая этажерка для  немногочисленных книг, и кожаный диван , с откидывающимися подголовниками  , с огромной  задней  мягкой стенкой  . Двор на несколько  загонов , где умещались и куры, и гуси , и коровы, и даже  несколько десятков овец. Сад с множеством окультуренных плодовых деревьев. Летний домик расположенной в дальнем углу двора , с кухней , где бабушка постоянно что то готовила , как для нас , так и  для домашней скотины.
      Банька, на окраине, которая топилась " по черному" . В  закопченной   черной парной, могла поместиться вся  многочисленная ватага ребят , от  нескольких лет отроду , до старших , которым  уже и школу заканчивать, и в армию идти. Низенькая вросшая в землю , наспех крытая , земляным потолком , на котором   вырастала огромная трава , так , что  с дороги , не сразу , за  травяным холмом разберешь –баня!

  Глава вторая:   
 Несколько раз в неделю приезжал  старик  Кашлев , который был уполномочен собирать у населения молоко .
      Кашлевы, жили здесь же на Майской , старики , а супротив  "молодые" которые имели свои семьи: дочь Галка , которая была  лет на восемь меня старше и Витёк, почти ровесник. Сестра его пользовалась авторитетом , потому как была  очень образована , по сравнению с нами, так , что вечерами можно было находиться с ней , с её бесконечными историями , а и то выдумками.
     Как инвалид войны , дедушка получал от государства пенсию  более ста рублей. Госпиталь , как и деревенская больница , были его постоянными пристанищами , если не весной , то осенью он обязательно  в них лежал, лечился многие месяцы. Бабушка получала "червонец" - десять рублей , по уходу за инвалидом ВОВ , что впрочем освобождало её от   обязательных  колхозных трудодней.
      - Назар! Сколько ещё тебе  сдавать молока? - спрашивал дед у Кашлева.
      - Я что , себе в карман лью…
      - Да, я вот почикай  то-же так думаю , не себе- так кому ?, - не унимался  дед.
      - На тебя что нашло ?, - отвечал Кашлев. -Тебе и впрямь больше всех надо знать ?
      - Поговори ещё.
      - Положено с двора  собирать , вот я и собираю .Скажут с тебя не брать –не возьму.
      -  Погодь пока -скажут .Вот  письмо в райком отправлю –скажут !
      - Писать то ты горазд! Один подишь ты на деревне коммунист .
      - Я о тебе то же подумал.
      - А что я , что ты  супротив меня имеешь ?.
      - Да, мысль пришла мне в голову. Вот  коровы то у вас нет , а молоком кормитесь .Не покупаете  ;Так откуда ?
      - У тебя не покупаю , это точно .- с тем Кашлев и  уходил.
      Все разговоры происходили в летней кухне, где далеко до рассвета уже "кашеварила" бабушка.
      Вот и сейчас, минуту дед хранил молчание :
      - Что стихла то? - спросил он бабушку , которая  молчком опорожнила свои фляги с молоком, - сколько масла и творога можно было сготовить , не говорю уже о сыре?
      - Ох Миша , -вздохнула  бабуля ,- сыру то не мешало бы.
      Дед  обводил кухню взглядом и, казалось, мысленно производил какие-то измерения и расчеты.
      - Здесь можно разместить не менее двадцати головок, -сказал он как бы про себя. –Послушай Елена, вот что я хочу сказать -продолжал он громче. -Тут, явно, какая-то ошибка. Нас своих деток шесть человек, и внучков уже сколько, а молока с нас берут как на шестьдесят человек. Повторяю, тут явная ошибка. Берут наше как своё , и получается чьё –не ваше ! Как будто и дом наш - не наш. Здесь же хозяева -они.
      На следующий день дед  выехал в райком.
      За все время своего пребывания в партии , дед  ничего себе не присвоил , ничего не изменил и ничему не противился, но всякий раз , когда "отрывали" своё , он пытался  найти справедливость. Видимо, он называл ее распределением -  каждому по труду.
      Бабушка принимала всякое рассуждение  с полнейшей покорностью. Для этой святой души , которая едва читала по слогам, дед был и другом, и наставником; другом - по закону кровного родства и наставником - по закону церкви. Она любила его и благоговела перед ним, не мудрствуя лукаво. Когда он говорил, она слушала и не возражала, когда он действовал, она безоговорочно одобряла. Лишь оставаясь наедине, тихонько ворчала. Так они и жили в скромности.
      А когда в гости к ним приезжал какой-нибудь родственник, бабушка ухитрялась еще благодаря строгой экономии и умелому хозяйничанью, угостить того хорошим обедом.
      Время от времени, дед вдруг , вздыхал и приговаривал:
      - А все-таки я очень стеснен в средствах!
      - С чего ради! – удивлялась бабушка. – Или опять на курорт собираешься, так оплотют. Дед всегда пользовался положенными льготами.
      - А ведь верно! - говорил дед. - Ты совершенно права.
      Садился , брал перо и бумагу, и  писал соответствующее ходатайство.
      Через некоторое время приходил ответ , где ему выделялись либо средства , либо бесплатная путевка в Крым или на Кавказ, где собственно и проходила когда-то, его служба.
      Деревенские  всегда были не довольны  таким положением; многие хотели бы  написать, собственно и писали, дословно привожу следующие строки:
      "За какие такие заслуги государство несет подобные издержки ?! На что нужен такой инвалид в деревне? Издержки на разъезды по курортам! Да, во-первых, кому они нужны, эти разъезды? А во-вторых, как можно разъезжать совсем за бесплатно? Здесь санаториев нету –что ль ? Ездить можно только за свой счет. Все инвалиды - жадны и скупы. А этот притворился для начала порядочным человеком. Теперь он поступает, как все. Ему понадобились не только госпиталь, а и весь пансион! За чей счет такая  роскошь? И т. д. и т. п.".
      Зато эти привилегии очень радовали деда.
      - Вот и хорошо, -говорил он бабушке -Власть начала было, с других, но в конце концов пришло время подумать и обо мне. Все свои дела он улаживал через райком.
     Со временем люди начали тянуться к нему со всех сторон, как имущие, так и неимущие - все стучались в двери деда; одни приходили за помощью, другие предлагали ее сами. Значительные договора проходили через его руки, но ничто не могло заставить его изменить свой образ жизни и позволить себе хотя бы малейшее излишество, сверх необходимого.
     Я не претендую на то, что портрет моих родных, нарисованный мною здесь, правдоподобен, более того , язык  которым я описываю события , возможно кому то покажется  совсем не похожим на тот , который они слышали в эпоху своего, раннего детства , но; скажу одно -он правдив.

      Глава третья
      
      Несмотря на то , что дедушка не имел видимых родственных связей, он  отнюдь не прекратил их поддерживать. Конечно же , отправляться в гости, не имея  для этого средств утомительно. Из немногочисленных рассказов бабушки , я понимал , что дедушкина родня проживает за "кудыкиной горой" , куда  и дороги то нет; несколько братьев , несколько  сестер. Я всегда удивлялся , что  дедушка с бабушкой  уезжали "туда -не знаю куда ".
    Иногда дедушка и бабушка брали меня с собой. В ту пору иного средства передвижения кроме как  на телеге , запряженной лошадью , у людей и не было. Бабушка подняла меня рано , когда  лишь чуть  забрезжил рассвет .Предстоящее путешествие меня вдохновляло, потому  я не стал капризничать , как это обычно случалось  со мной , когда нужно затемно вставать. Несмотря на лето ,утром пронизывал  леденящий холод , исходивший от обильной росы. Бабушка надела на меня сапоги , явно не по размеру –те , что передаются "по наследству" , от старших к младшим , фуфайку ;дед смеялся при  том , указывая: "Ты бы ему ешо шапку надела!" Пока шли на конюшню , несмотря на высоченные сапоги , я всё же промок чуть не до кончиков ушей , трава  была столь высока , что роса словно  специально окунала меня глубже и глубже.  Набросав на телегу побольше сена , бабушка усадила меня , а сама принялась за вожжи . Мои фантазии  сызмальства, позволяли  представить  многое , с ними  я и уснул, наблюдая за  конским хвостом , который  колыхался , при каждом  шаге , убаюкивая  всё глубже…
    Ехали  долго , всякий раз  я просыпался , когда телега  застревала  в очередной колдобине , или лошадь  тяжело шла в гору .Меня ссаживали , давали что то в руки и велели идти пешим. Малые околки сменяла степь , которая также внезапно  заканчивалась и  начиналась настоящая тайга. Наконец показалось село : Несколько изб  на околице топились , создавая запах живого , задолго , как его можно было лицезреть.
    Женщина встретила нас  с любопытством; окинула взглядом, в котором было , как мне показалось больше удивления "…надо же , добрались всё таки!" ,нежели радости  от родни. Соседи вокруг пересмеивались, как это везде водится , надо мною;  конечно парнишка, одетый не весть во что , явно  с чужого плеча, всегда вызывает толки для пересмешников.
      - Бог помощь ,здравствуйте! – сказали как то враз дедушка и бабушка. –Небось не ждали? Вы находите, что внучек наш смешон, ну так што – нешто ему городскому, в чистое рядиться , чтобы по полям  бегать? А што на  телеге , так к вам сюда иначе не доберешься, ишь в какую глушь затаились. – с тем и вошли в избу. Низкая с земляным  до блеска выметенным полом , лавка  во всю стену,  а с ней и стол , не богатый , видать наспех кем то сколоченный из местных "мастеров" .Русская печь , занимающая почти весь дом , так , что вокруг можно  хошь  хоровод водить. За печкой кто то лежал , так тихо , что мне показалось , что и не человек вовсе или не живой.
     Как бабушка  рассказывала , дед во время своих поездок  бывал снисходителен, кроток и не столько поучал людей, сколько беседовал с ними. За доводами и примерами он далеко не ходил. Жителям одной местности он приводил как образец другую, соседнюю. В деревнях, где не сочувствовали беднякам, он говорил:
      - Посмотрите как у нас живут. Ведь подишь ты, разрешили неимущим, вдовам и сиротам косить луга на три дня раньше, нежели остальным. Власти  даром отстраивают им дома, когда старые приходят в негодность. Бабушка приговаривала ; "Благослови их Бог!".
      Конечно , встречаются в деревне люди, которые были падки до наживы и стремились поскорее убрать с поля свой урожай, и уехать в соседнее село на заработки , косить  "не за дарма" ,он говорил:
      - Посмотрите на людей  сыновья которых находятся в армии, а дочери хоть и не покладая рук , не сравнятся с мужиком в силе, а  заболеет кто  во время жатвы и не может работать, всякому нужно помочь и все поселяне-мужчины, женщины, дети -идут на поле этих бедняг, собирают урожай и сносят солому и зерно в его амбар.
      Семьям, в которых происходили раздоры он говорил:
      - Посмотрите на  ссыльных  с Кавказа и Крыма , посмотрите на немцев , которые волею судьбы  вынуждены проживать с нами рядом; Уже до чего им жить постыла , а не услышишь от них бранного слова. Там не знают ни судьи, ни прокурора. Старший все решает сам. Он раскладывает даже малый доход, каждому по совести; люди повинуются ему, как справедливому человеку.
      В деревнях, где не хватает школ , дед советует так:
      - Знаете, как они поступают? - говорил он. - Маленькое селеньице в двенадцать или пятнадцать дворов не всегда может прокормить учителя, и вот они сообща, всем районом, нанимают педагога, который и учит детей, переходя из деревни в деревню и проводя неделю в одной, дней десять в другой.
      Таковы были его речи, глубокомысленные и отечески – заботливые, немногословные, но образные, - этой особенностью отличалось и красноречие бабушки, проникнутое убеждением и верой.
     Всякая беседа была исполнена приветливости и веселья. Они  умели приноровиться к понятиям - два старых человека, чья жизнь протекала вблизи меня; смеялись от души, как дети .
      Вот и сейчас родственница не упускала случай перечислить при встрече с нами то, что она называла наследии своих детей. За печью находился один  из престарелых, близких к смерти родственников  по мужней  линии и дети ее являлись прямыми наследниками. Казалось , что  можно наследовать , но упоминалась каждая мелочь , скарб , который  веками хранился  в  сундуке,  его  использовали чаще как  кровать , нежели по прямому назначению.  Дедушка молча слушал это простодушное и  простительное материнское хвастовство и казался ей всё более рассеянным. Прервав свои излияния, она спросила не без досады:
      - Ах, боже мой! О чем ты задумался?
      - Я думаю, - ответил дед, - об одном старом изречении: "Возложите надежды ваши на того, кому никто не наследует".
      При случае он любил пошутить, но его легкая насмешка почти всегда скрывала серьезную мысль. Пришли молодые, прямо всей шумной ватагой завалились в дом . В руках одного , что постарше бряцал непонятной музыкой,  огромный транзистор. Несмотря на свою веселость,  он оказался довольно красноречив. Темой его разговора стало милосердие. Он говорил о  богатых, обязанных помогать бедным, дабы избежать людского пересуда, который он обрисовал в самых мрачных красках, и заслужить уважение, который он изобразил блаженным и прекрасным. В числе прочих пришедших был один, явно зажиточный, паренек  взглядом  указывал на него , мол - не подал милостыни ни одному нищему. Дед с улыбкой сказал:
      - Всякому по делам его воздастся.
      Дед  всегда находил  именно те слова, которые заставляли призадуматься.Добавил :
      - Никто никому не должен – а  должен !.
      Паренек  оглянулся на него:
      - Как так , не должен , а должен ?
      - А кто по-твоему кой долг  отмерил? –спросил в ответ дед. -Увы! Всё , что ты видишь ,природа подарила  людям , а человек , так и норовит её продать!.
      Дед владел многими говорами и при случае употреблял выражения жителей. Это очень нравилось местному народу и в значительной степени облегчало доступ к сердцам. Всюду дед чувствовал себя как дома. Отмечу,что он держался одинаково и с простыми людьми, и с людьми ,наделенными  властью.
      Он никого не осуждал, не вникнув в обстоятельства дела. Он говорил:
      - Посмотрим откуда ты пришел и с чем ...
      Коммунист - так он с улыбкой называл себя сам, - он не впадал в крайности и открыто, не хмуря бровей, подробно  нес истину, которую можно было бы вкратце изложить приблизительно так:
      Человек обречен  властью, которая является для него одновременно и тяжким бременем и искушением. Он влачит ее и покоряется ей.Он должен строго следить за ней, обуздать, подавлять ее и подчиняться ей лишь в крайнем случае. В этом подчинении также может скрываться смирение, но такое смирение  простительно.
      Быть правильным -исключение; быть справедливым -правило. Заблуждайтесь, падайте, грешите, но будьте справедливы.
      Жить по совести  - вот закон для человека. Бабушка  добавляла  при том : " Совсем не грешить -это мечта ангела. Все земное подвластно греху.".
      Уже накрыли на стол, пошли в ход вилки ,ложки , стопки, веселье набирало оборот. Дед  сказал, улыбаясь:
      - Ну вот и тут, как видно,все мы, не без греха собрались !...
      Он был снисходителен как к беднякам,  так и к пьяницам,которых уже в те времена,  обсуждало общество. Он говорил:
      - В проступках жен, детей, слабых, бедняков и пьяниц виноваты мужья, отцы, власть - сильные, богатые и ученые мира сего.
      Еще он говорил:
      - Учите всяких  людей всему, чему только можете; Слава партии родной , что настала наконец пора бесплатного обучения. Учение есть свет , а не учение тьма. Виновен не тот, кто не учится, а тот, кто не собирается учить.
      Да , у моего деда, была странная и своеобразная манера рассуждать о разных вещах. Я подозреваю, что он заимствовал ее не только из Устава КПСС , а  и  из Библии.
      Люди выпили , расслабились, кто то начал откровение об уголовном деле, по которому велось следствие; вскоре должен был состояться суд. Некто , не стану упоминать фамилию, очутившись без средств  к содержанию семьи , обнес несколько человек, то ли в поезде , то ли на вокзале. Жена была задержана при попытке сбыть украденные вещи. Ее задержали; имелись конечно кое какие  улики , указывающие на неё , но против  мужа  , ничего не было. И вот следователю пришла в голову мысль: он оклеветал мужа, обвинив его в супружеской измене, и с помощью заранее подобранных свидетелей, сумел убедить несчастную женщину в том, что муж обманул её. Ревность выполнила свою задачу, женщина "сдала" мужа, призналась и подписала все обвинения. В ближайшем времени их должны были судить . Заговорили  и про гнусного следователя. Дед слушал молча. Наконец он спросил:
      - Кто будет  судить?
      - Районный суд.
      - А следователя , я как понимаю судить некому -по совести ,-закончил дед.Немного помолчал, и привел такую историю:
      -Один человек был приговорен к смертной казни, за измену Родине. Этот бедняга, был обыкновенным человеком , который ничем не отличался от любого из нас. Вся вина его заключалась единственно в том , что не имея другой бумаги , он завернул остатки пищи  в газету , на которой красовались портреты "вождя"…   Накануне дня, на который была назначена казнь,последней его волей было пригласить священника , дабы  покаяться и причаститься. Действительно, обратились к приходскому священнику, который  как то в то время, ещё сохранил свой приход. Тот отказался, причем будто бы в таких выражениях:
      - Это меня не касается. С какой стати я возьму на себя ответственность и стану разговаривать с изменником Родины? И вообще мне в тюрьме - не место.
      Его ответ был передан осужденному, и тот сказал:
      - Священник прав. Тюрьма место для преступника , кем меня посчитали , но не для него .
    Он попросил  принести  Библию , которая хранилась  в его доме.Принесли .  Он провел с ней весь день, забыв о пище и о сне. Он нашел в ней успокоение и утешение. Этому человеку суждено было умереть . Смерть представлялась ему бездной. И с трепетом и отчаянием, стоя у этого зловещего порога, он с ужасом отступал от него. Смертный приговор потряс его и словно открыл завесу, отделяющую всех от тайны мироздания и называемую - Душа.
      На другое утро,его вывели во двор  тюрьмы .Приговоренный, еще накануне разбитый и подавленный, теперь сиял. Он чувствовал, что душа его умиротворилась, он уповал на бога. Простер  взор к небу и произнес:
      - Убиенный людьми воскрешается богом; изгнанный братьями вновь обретает отца. Молитесь, верьте, вступите в вечную жизнь! Отец наш там...
    Трудно сказать, что больше поражало - бледность его лица или безмятежное его спокойствие.
      Самые высокие побуждения чаще всего остаются непонятыми, и в селе нашлись люди, которые, обсуждая поступок приговоренного на смерть, говорили:" Это желание порисоваться."
      Впрочем, так говорили не многие. Люди, не склонные подозревать дурное в благих деяниях, были тронуты.
      Для них , всякая  казнь являлась  ударом, от которого они долго не могли оправиться.
      До тех пор, пока вы не видели расстрел своими глазами, вы можете более или менее равнодушно относиться к смертной казни, можете не высказывать своего мнения, можете говорить и "да" и "нет", но если вам пришлось увидеть ее - потрясение слишком глубоко, и вы должны окончательно решить: против нее вы или за нее. Одни восхищаются ею, другие, проклинают ее. Увидев ее, человек содрогается, он испытывает самое непостижимое из всех чувств. Каждая проблема, ставит перед смертью, свой знак вопроса.
     Итак, впечатление было страшное и глубокое; на следующий день после казни и еще много дней спустя многие ходили в удрученном состоянии. Почти неестественное спокойствие, владевшее ими в роковой момент, исчезло; образ общественного правосудия неотступно преследовал и их. Люди, которые, выполнив любую свою обязанность, испытывали обычно радость удовлетворения, на этот раз словно упрекали себя в чем-то. Временами они начинали говорить между собой и вполголоса произносили мрачные диалоги. Вот один из них, который как-то вечером особо запомнился: "Я не думал, что это так чудовищно. Преступно до такой степени углубляться в божественные законы, чтобы уже не замечать законов человеческих. В смерти волен только бог." – говорили одни. " По какому праву люди посягают на то, что непостижимо ?":- вторили другие.      
      С течением времени эти впечатления потеряли свою остроту и, по-видимому, изгладились из нашей памяти. Однако стоит заметить, что с того дня многие стали относиться  друг к другу с опаской, каждый мог в любое время дня и ночи быть  арестован , по простому доносу соседа , который ещё улыбался тебе накануне. Такой всегда понимал, что это и есть важнейшая его обязанность и важнейший его труд. Что до осиротевших семей, то не приходилось спрашивать о них, чаще их и вовсе куда-то высылали. Что  касается священника, он целыми часами молча просиживал дома,предполагая и свою участь , потерявший всякую веру в человеческую справедливость, зная уже, когда надо молчать, он знал также, когда надо говорить. На проповеди он не стремился изгладить свой поступок забвением, напротив, он старался углубить и просветлить людей надеждой. Он говорил: "Относитесь к мертвым, как должно. Не думайте о тленном. Вглядитесь пристальней, и вы увидите живой огонек в небесах - то душа вашего дорогого усопшего."
      Он знал, что вера целительна. Он старался наставить и успокоить человека в отчаянии, приводя ему в пример человека, покорившегося судьбе, и преобразить скорбь, вперившую взор в могилу, указав на скорбь, взирающую на звезды.

    Глава четвертая

      Домашняя жизнь родни так же полно отражала их взгляды, как и их жизнь вне дома. Добровольная бедность, в которой жили родственники деда, представила бы привлекательное и в то же время поучительное зрелище для каждого, кто имел бы возможность наблюдать ее вблизи.
      Как все деревенские, так и родственники, спали  мало. Утром ,за  нехитрым завтраком , состоящим из лукового омлета и  овощного чая, предались некоторым  размышлениям , по поводу вчерашнего веселья.  Мне досталась ещё краюха ржаного хлеба с парным молоком.
      Дед  создавал вид  очень занятого человека. Он  читал газеты, обсуждал последние известия: с одной стороны -государство, с другой – повседневный быт.
   С утра, погода была хорошая, я вышел из дома и пошел гулять по  селу и его окрестностям, заходил в "приветливые дома", откуда улыбались окликали :"Ты чей будешь  мальчонка ?" Я с гордостью отвечал:" Деды Миши внук !" – потому как у меня никогда ни возникало сомнений , что  моего деда знают все. Меня приглашали , усаживали за стол и  много расспрашивали , впрочем сами  и отвечали , потому , что я был слишком мал , чтобы что то, подробно "в красках"  им ответить.
   Бродил  один, погруженный в свои мысли, с опущенными глазами, опираясь на удобную палку, которую  всегда либо находил , либо срезал  с растущего ивняка. Фуфайка подбитая ватой и очень теплая,  была неизменным моим спутником , с ней можно было и побороться, и  использовать как  перину или  одеяло .Родственники выделили мне легкие башмаки, кто то успел  надеть на голову кепку, засаленную и пахнувшую  мазутом ;наверняка какого нибудь тракториста.
      Всюду, где бы я не появлялся, наступал праздник. Казалось, это я приносил с собою свет и тепло. Дети и старики выходили на порог навстречу, словно навстречу солнцу, такой я был светлый малыш; с яркими голубыми глазами и глубокими ямочками на щеках , которые я унаследовал, от своей матери. Я желал всем здравия , благословляли и меня. Каждый, кто мне встречался, указывал направление к дому, куда мне следовало вернуться.
      Время от времени я останавливался, беседовал с мальчиками и девочками, и улыбался матерям. Пока у меня не было никакой цели. Я  посещал магазин, даже не имея  в кармане никаких денег, просто глазел витрины . Продавец обращала на меня внимание  , потому как я был для неё новенький , она смеялась , когда и ей следовал ответ , чей я внук.
      Так как я подолгу оставался один, я не замечал тех вещей , в которые меня одевали,  их ветхость, иногда даже удивлялся , что локоть рубахи или  брюки на коленях , расползались на глазах. Летом это не доставляло никаких проблем.
      По возвращении с прогулки я обедал, несмотря на то , что не чувствовал себя голодным , ведь угощали меня действительно многие; Молоко , хлеб,  а то и сушки,  были в каждом доме , к тому же , вкусный  пряник и несколько конфет  которыми меня угостила продавец. Обед был не похож на завтрак; суп из крапивы , салат  из резаного лопуха , да ещё одуванчики , всё шло в ход , для приготовления пищи.
      Вечером, ужинали за одним  столом. Это были в высшей степени скромные трапезы. Однако, гостям  резали кур  и готовили превосходную озерную рыбу или какую-нибудь вкусную местную дичь. Любой гость , даже и не родственник, служил предлогом для хорошего ужина. Обычно же вся вечерняя еда состояла из вареных овощей и постного супа.
      После ужина я с полчаса беседовал с бабушкой и дедушкой, потом укладывали на печь , вместе с другими огольцами, а дед принимался писать что то на листках бумаги, то на полях какой нибудь газеты. Он был человек образованный, даже казался мне ученый.  Иногда во время чтения, независимо от того, что было  у него в руках, дед вдруг впадал в глубокое раздумье, очнувшись от которого писал несколько строк тут же, на страницах, будь то  книги или газета. Зачастую эти строки не имели никакого отношения к книге, в которую они были вписаны. Передо мной заметка, сделанная им на полях книги , под названием "49 дней":
   "… сущность, творец и мироздание. А кто то именует себя Всемогущим… ".
      Обычно  у всех  в том числе и в доме  деда , радио работало допоздна. Я слушал радиопостановку о партизанке Зое Космодемьянской .Многое мне было не понятно  , но военная тематика завораживала меня , поглощала  целиком . Я становился каким  нибудь участником событий  и засыпал , нападая на  фашистов и подрывая их вражеские составы  с  танками ...
     Дом, в котором мы находились в гостях, как я уже говорил, был невысокий ,под одной крышей, причем разделенный : половина дома уходила  под жилое , а на второй половине , прямо за дверью , было  что то вроде сарая , где помещался не только  хозяйственный скарб , но и коза, и телята, и корова, которую закрывали в стайке на ночь . За дом выводят огромные двустворчатые  двери , сбитые из едва обтесанных досок. Огород который разделяет тропинка , засаженная  ранетом , чуть поодаль  рубленая баня, где установлен  надежно сваренный котел . Огород  продолжает березовая роща , которая уходит далеко в поля , местные называют их "Корабли" . Женщины занимают все кровати , мужчины спят  прямо тут же на полу. Из комнаты, дверь которой отворялась прямо в сени, служившей  летом  столовой, можно  войти и  во вторую комнату - спальню, в которой  гостей точно не располагают ;Убранная кровать  с нагромождением подушек , под  вышитой вуалью , комод с зеркалом , какие то баночки , флаконы , и непременно фарфоровые статуэтки . Выйти из спальни можно было только через общую, а из общей только через сени. В общей , кроме стола  и буфета,  была скрытая перегородкой ниша, где стояла кровать для гостей.
       Кроме того, в огороде стоял хлев, где располагалась и  кухня, а теперь помещались две коровы. Независимо от количества молока, которое давали коровы,  все каждое утро сдавали в село " свою десятину".
    В летней  кухне мебель состояла из простого четырехугольного деревянного стола и четырех табуретов. Стоял еще старенький буфет, выкрашенный розовой клеевой краской, разрисованный  цветами. Такой же буфет, только белый, покрытый салфетками и дешевыми кружевами, был украшением  общей комнаты.
      Дед смотрел на всё это  и сокрушался:
      - Лучшее украшение, - говорил он, - это душа, которая всегда  и  утешит, и отблагодарит.
  В нише за перегородкой стоял еще один стул, но от времени сиденье искрошилась, да и держался он на трех ножках, так что сидеть на нем можно было, только прислонив его к стене.
      Когда-то дед имел честолюбивую мечту, приобрести мебель с диваном гнутого красного дерева, покрытую зеленым  бархатом. Однако это должно было быть , в какой то прошлой , одному ему ведомой жизни. Впрочем,  нужно быть честнее ;  Кто же достигает вообще своего идеала?
        На стене, по обе стороны кровати,  в отличии от портретов деда в буденновке и бабушки, которые располагались  в их доме, висели два портрета в овальных рамах. Короткие надписи, золотыми буквами на тусклом фоне холста, уведомляли о том, что портреты изображают; Богородица, а другой Иисус Христос. Дед  был противником того, что иконы выставлялись на показ, но он отнесся к мнению хозяев с уважением.
      На окнах  в спальне  висела белая  вышитая  холщовая , занавеска, которая с течением времени потеряла свою свежесть и цвет. Дед часто показывал на вышивку." Как хорошо получилось!"; - говорил он.
      Все комнаты были чисто выбелены, как это принято.
Полы во всех комнатах были гладко выметены; перед каждой кроватью лежал соломенный веник. Вообще надо сказать, что весь дом содержался женщинами в образцовой чистоте. Чистота была единственной роскошью, которую допускали все. Следует, однако, заметить, что от прежней жизни у деда, с бабушкой,  оставалось еще шесть серебряных столовых приборов и ложка для подлива, ослепительный блеск которых не часто  , но радовал взор, потому как пользоваться  ими было уже не принято .Дешевый фарфор был повсюду, как символ "целостности идеи социализма".
      Кроме этого серебра, у бабушки уцелели еще два массивных серебряных подсвечника, доставшиеся ей по наследству от  её собственной бабушки. Подсвечники можно было тайком найти на чердаке , среди прочей утвари , спрятанной от  "чужих глаз".
      В спальне деда, над изголовьем его кровати, висела маленький стенная полочка, где в резной шкатулке можно было обнаружить многочисленные открытки , даже  и прошлого века. Ключ от шкатулки всегда оставался в замке.
     ... В саду, разбитому по другую сторону огорода, вид которого портили неприглядные строения дома, были четыре тропинки, расходившиеся крестом от колодца; пятая тропинка, огибая весь сад, шла вдоль окружавшей его белой стены березовой рощи. Четыре квадрата земли между дорожками были обсажены клубникой. На трех родственница разводила овощи, на четвертом посадила цветы. В саду росли фруктовые деревья. В разговоре она сказала деду, не без некоторой доли добродушного лукавства:
      - Ты , братец, хочешь, чтобы все приносило пользу, потому у меня ни один кусок земли не пропадает даром. Хватает места , что бы вырастить здесь салат и эти цветочки.
      - Конечно же это хорошо, - ответил дед. - Прекрасное столь же полезно, как и полезное.
      И, помолчав, добавил:
      - Быть может, еще полезнее.
      Три-четыре грядки, разбитые на личном квадрате земли, пожалуй, не меньше занимали селян , чем общественная работа. Они охотно проводили на подворье час-два, подрезая растения, выпалывая сорную траву, роя там и сям ямки, и бросая в них семена. Дед охотно занимался садом, впрочем, он отнюдь не считал себя ботаником: он ничего не понимал в классификации и в селекции, он не стремился сделать выбор между искусственным и естественным методом, он не предпочитал сумчатые семядольным и не высказывался ни в защиту Мичурина, ни в защиту Лисавенко, который часто  разъезжал по деревням , давал и советы, и пособия , по выращиванию различных культур; Михаил Афанасьевич , доктор сельскохозяйственных наук (1949).профессор (1951)академик ВАСХНИЛ (1956),Учёный в течение 30 лет избирался депутатом Алтайского краевого и Барнаульского советов; был членом Всесоюзного и председателем краевого комитета защиты мира.
 Дед изучал растения, по мере необходимости. Он глубоко уважал людей ученых, но еще более уважал людей несведущих и, отдавая дань уважения тем и другим, каждый летний вечер поливал грядки раствором, с различными добавками .
      В домах,в деревнях, в ту пору, не было ни одной двери, которая бы запиралась на ключ. Изба закрывалась только на щеколду и днем,  и ночью. Прохожий в любой час мог открыть дверь, -стоило лишь толкнуть ее. "Хорошему человеку нечего бояться" -так уж повелось .
      На одной книге, дед сделал еще одну заметку: "Разве я не такая же власть, как они? У меня тоже есть обязательства; во-первых, перед теми, которых власть называют своими, а во-вторых, перед моими собственными -домашними".
      Где-то в другом месте он написал: "Не спрашивайте того, кто просит у вас о помощи, как его зовут. В помощи особенно нуждается тот, кого собственное имя стесняет".
      Однажды гости - не помню, кто именно из приезжих,спросили деда, вполне ли он уверен, что не совершает некоторой неосторожности, оставляя дверь открытой и днем, и ночью для каждого, кто бы ни пожелал войти, и не опасается ли он все же, что в открытом   доме может случиться какое-либо несчастье.  Дед ответил так: "Кому  быть суждено  утонуть , тот  не сгорит на пожаре!" И заговорил о другом. Бабушка же добавила ;"Если Господь не охраняет  твой дом , то никто не сможет его оградить!" Дед часто повторял:" Коммунист  должен обладать не меньшим мужеством, чем царский полковник. Но только наше мужество, -добавлял он, -должно быть спокойным."

  Глава пятая:
    Здесь уместно будет рассказать об одном случае, который нельзя обойти молчанием, потому что подобные случаи лучше всего показывают, что за человек был мой дед.
      После нападения фашисткой Германии на СССР , дед был призван  в  народную  рабочее крестьянскую армию , в качестве командира батареи. До войны он учился и получил  соответствующее воинское звание  .Так случилось , что в годы войны, бросили  его артиллерию на Кавказ , где он получил,  свою очередную медаль "За оборону Кавказа",  и  роковое боевое ранение, сделавшее деда инвалидом, на всю жизнь. Не многие знают , что  во время одного из наступлений немцев ,дед попал в плен , где находился почти двое суток .Перебив  не многочисленную охрану , захваченным у противника оружием , он и несколько его товарищей  совершили побег и  вышли  к "своим " на  удерживаемые рубежи .Во время очередного артобстрела , дед получил ранение и был отправлен в тыл . Много раз  он задавал себе вопрос , стоило ли  кому то говорить о том , что он побывал в плену? На что внутренняя убежденность  сама и отвечала ; "Не стоит .Всё тайное , если тому суждено , станет явным". Мысль , что за ним "придут" ни давала покоя  ни на минуту , потому  открытая дверь  стала для него жизненной привычкой .Быть всегда готовым .
      - Поэтому-то я и полагаю жить без замков, - отвечал дед , в ответ на вопрос бабушки .
      - Хорошо ли ты обдумал своё решение? - спрашивала она.
      - Так хорошо, что решительно отказываюсь от замков; а там будь , что будет..
      - А что может быть?
      -  Страшное.
      - Одному тебе страшное?
      - Одному.
      - Нет Миша , если суждено , то всем !.
      - Послушай, -продолжал дед, -там, в горах Кавказа, есть маленькое селение, я посещал его во время войны. Там живут мои добрые друзья - смирные и честные. Они вяжут из шерсти красивые разноцветные одежды и играют на самодельных свирелях. Есть у них такая , понимаешь потребность , чтобы время от времени с ними  говорили. Вот что бы они сказали про коммуниста, который подвержен страху? Что бы они сказали, если бы я  стал прятаться за замками?
      - Подишь ты , всё наладится – вздыхала бабушка.
      - В самом деле, -отвечал дед, -я чуть было не забыл о ней, о власти. Ты права. Нужно работать с властью. По всей вероятности, они тоже нуждаются во мне.
      - Как подумаю , что их целая шайка! Прямо стая волков!-не унималась бабушка.
      - Послушай Елена, может мне  твой господь бог, повелевает  стать настоятелем именно этой стаи? Как ты говоришь ; "Пути господни неисповедимы!"
      - Да уж, если "энти" не ограбят , так сожрут ! -качала бабушка в ответ головой.
      - У нас ничего нет.- улыбался дед.
      - Акромя жизни ! А энти и её заберуть…!
      - Убьют коммуниста, который идет своей дорогой? Полноте! Зачем?
      - О господи...! Чтож будет, если всё все-таки раскроется?!
      - Не кличь лихо , пока оно тихо !
      - Что же , я согласная .Без замков , так без замков.
      Дед  как-то уехал с уполномоченным в район , о чем и с кем он  беседовал , история умалчивает , но что им овладело спокойствие это факт !
       Он был в разъездах  неделю , а порою и две, читая газеты  и наставляя всех  тех , куда посылала Партия.
      - Ничего, -сказал дед, -объявим все-таки социализм повсеместно. Дело как-нибудь наладится.
    Как то в дом деда , прибыли ночью двое посыльных, с депешей , предназначенной для деда. Привезли и немедленно ускакали. Дед прочел послание , присел на край стола  , и выпалил :
      - Я ведь говорил, что все наладится! - И добавил, улыбаясь: -Тому, кто довольствуется простым житьём, бог посылает хорошие вести.
      - Ох не знаю, Миша, - покачала головой бабушка, - бог или дьявол.
     Дед пристально взглянул на неё и уверенно повторил:
      - Бог.
        Вечером, перед тем как лечь спать, он сказал:
      - Никогда не надо бояться ни воров, ни убийц. Это опасность внешняя, она невелика. Бояться надо самих себя. Предрассудки - вот истинные воры; пороки вот истинные убийцы. Всякая опасность скрывается в нас самих. Стоит ли думать о том, что угрожает нашей жизни и нашему достатку? Нужно думать о том, что угрожает нашей душе.
      Обращаясь к бабушке он  произнес:
      - Понимаешь, коммунисту не подобает испытывать страх
      Впрочем, в жизни деда было не так много подобных событий. Я  рассказываю лишь о тех, которые мне известны; вообще жизнь деда текла однообразно: каждый день в определенные часы он делал то же, что и накануне. И так велось из года в год, из месяца в месяц.
      Что касается должности, то многие затруднились бы ответить на вопрос, какую он занимал. Я  в свою очередь  не могу сказать по этому поводу, ничего определенного. Известно только, что в бумагах деда был найден листок, довольно туманный, но, быть может, имеющий отношение к его делу: "Характеристика на  командира орудийной батареи Попова М.Д.".

  Глава шестая

      Геннадий Горлов,  человек весёлый , но неглупый; жил своей совестью, присягал на верность Родине,  шел к намеченной цели, ни разу не оступившись, на пути получения собственной выгоды. Человек не злой, умиленный собственным успехом, охотно оказывавший не хитрые услуги своим родственникам и даже знакомым, человек,всенепременно пользовавшийся лучшими сторонами жизни, счастливым случаем, неожиданной удачей. Все остальное представлялось ему сущим вздором. Он был остроумен и начитан ровно настолько, чтобы считать себя  душой любой компании. Он любил мило подшутить над тем, что бесконечно и вечно, а также над прочими "бреднями простака". Со снисходительной самоуверенностью он позволял себе шутить со всеми.
      Случилось , что по случаю того , что одного из дедовых сыновей , призвали в армию, собралась чуть не вся деревня. Пили самогон , брагу , закусывали грибами , солониной.Столы были вынесены и расставлены во дворе так , что любой из вновь прибывших гостей , мог запросто подставить новый стол , соорудить из досок лавку , застелить половиком и  приобщиться ко всеобщему гулянью. По случаю резали  и кур, и гусей ,  по моему  неприминули даже  забить  и бычка. Так, что  тут же  варили в казанах  и плов, и рагу ,и много того, что почерпнули из  национальных кухонь .Жили в деревне не только  немцы , о которых я упомянул , но и татары, и  кавказцы,  и наверное много других , кто в графе национальность, в паспорте ,  ставили "Русский" , чтобы  в последствии ни у кого не возникало вопросов.
      - У меня к тебе  разговор имеется ,-Горлов прислонился к  деду , так , чтобы  среди  хохота и  песен , которые непроизвольно  возникали в подвыпившей компании , было его слышно.. -Вот у меня есть мысль:построилась , как на плацу.
      - Конечно, - ответил дед. – у всякого человека должна быть построенная мысль. Как человек, что в себе построит, такова его и жизнь. Как постелишь, так и выспишься.
     Начало беседы было положено, Горлов продолжал:
      - Давно хочу поговорить с тобой по душам .
      - Начистоту, - кивнул дед.
      - Как есть , начистоту, -продолжал Горлов, -ты человек , который вроде как не наделенный  властью над  людьми, но вовсе не прост. Все смотри, чуть не  стоят по стойке смирно перед тобой , хотя уверен , каждый  из них  под рубашкой ,  хранит если не обрез для тебя , то камень -точно.
      - Но ведь и  ты меня опасаешься , значит и у тебя обрез за пазухой, - прервал его дед.
      - Я терпеть не могу  всякую власть, - продолжал Горлов. -Это обыкновенные болтуны ,видно  зараз, не верующие ни в бога , ни в чёрта. Кому нужна  власть , основанная на страхе ? Знаешь , мне надоела вся эта агитация , за равенство ,за братство, пусть  ею питаются тощие , немощные людишки. Вот скажи :обещали землю , свободу , а где та земля ?! Кто то подумал за то , что люди это полный ноль , который может только мечтать , да сказки слушать ! Между нами будь сказано,  чтобы говорить о власти  откровенно, по душам, как должно, нужно прежде свихнуться - потерять рассудок. Я не в восторге от  нашей партии, которая на каждом шагу проповедует коммунизм, запросто жертвуя при этом людьми. Долг , честь , совесть…! С какой стати? Жертва! Чего ради? Жить стало хорошо -жить стало веселей!Согласен:давайте жить весело. Жизнь - это все!Не верю, ни кому не верю! Зачем? Когда? Кому ? Какой он коммунизм: после смерти, или при жизни ?  После смерти -лови меня, кто может!  Мы, священные, мы, истребившие фашизм, скажем напрямик: нет ни добра, ни зла, есть только жизнь, где каждый уже чего то должен , а не должен , так обязан ! Забыть про то, то, что действительно существует. А если  проспимся , протрезвеем, доберемся до дна: Проникнем в самую суть, черт возьми, ведь надо учуять выгоду, докопаться до нее и схватить. И тогда она даст всем изысканные наслаждения. И тогда всякий станет сильным и будет смеяться над всем... Я в рассудке?... Всеобщее счастье  человека-это еще вилами на воде писано. Ох уж мне - прекрасные обещания! Попробуй на них положиться! Пожертвовать жизнью  ради равенства на земле - это все равно, что выпустить из рук реальную добычу, ради призрака. Дать одурачить себя баснями о равенстве и братстве! Что же я такое? Надо либо есть, либо быть съеденным. Я ем. Такой вот расклад. Ну, а дальше всё идет само собой; каждому уготован свой конец. Окончательный расчет. Место полного исчезновения. Чтобы там был некто, кому бы было, что мне сказать. Да ведь это просто смешно - бабушкины сказки! Я не дам себя соблазнить этими бреднями. Я понимаю, тем, кто внизу, всей этой голытьбе, пьяницам, беднякам, необходимо что-то иметь: вот им и затыкают рот легендами, химерами, равенством  и братством, справедливостью. И они всем этим кормятся. Они приправляют этим свой сухой хлеб, размоченный в стакане с водой. И то хорошо....
  - Ты уверен , что ты один так думаешь? – выдержав паузу спросил дед и не дожидаясь ответа продолжил: – Где ты набрался столь опасных мыслей? Добраться и схватить  , дело нехитрое .А станет ли  это счастьем, что каждому дается в руки. Да, того, кто почувствовал  наживу, уже не проведешь, он не позволит так глупо согнать себя  с места, как это сделали со многими из нас.  Все во власти испытывают приятное чувство полнейшей безответственности и считают, что могут безмятежно пожирать все: должности, высокие звания, приобретенные  как честным путем, так и нечестным. Они могут разрешать себе все: нарушение слова, когда это выгодно, измену, если она полезна, сделки с совестью, если они обещают наслаждение, а потом, по окончании пищеварительного процесса, спокойно уйти на покой , чтобы довольствоваться  только им  удостоенными  льготами. Как это приятно! Я говорю не о себе, но, право же, не могу тебя не поздравить. Ты обладаешь, как ты сам сказал, собственными, изысканными, утонченными мыслями, доступными только властным людям, годными под любым соусом ко всем радостям жизни. Но ты – добрый  малый и не видишь  пользы в том, чтобы вера в Коммунизм  оставалась единственной для народа, - так  черная икра с коньяком , в перспективе, заменяет бедняку брагу, с  соленой капустой.

   Глава седьмая:

     Где-то далеко  от  нашей деревни ( далеко , по моему мнению , было , если  доехать  от дома к дому  нельзя было засветло) в полном уединении жила ещё одна родственница. То ли дедова сестра , то ли  не весть кто, звали её Екатерина.
    Деревушка  небольшая , скорее поселок  , насчитывала не более  шести десятков дворов, которые от  заброшенного пруда , тянулись редкими домами  мимо  прерывистых лесополос , прямо  в степь. В узком мирке , посвященных родственников, о Катерине упоминали, почти с ужасом. Вообразите только –репрессированная! Бывшие военнопленные , да и просто ссыльные, существовали в те времена, почти в каждой деревне. Не вступали ни в колхоз , ни в совхоз , жили поодаль –обособленно .Катерина была  из их числа. Она не призывала к смене власти, но была близка к этому. Её считали  чуть ли  не заговорщиком . Каким образом она выжила  и не была расстреляна , так и осталось у посвященных - вопросом. Может быть, к ней бы и  проявили милосердие, но то , что она являлась школьным учителем , сыграло роковую роль , ей заменили срок десять лет , на двадцать пять уже в лагере, наверное, чтобы другим было неповадно!
      Однако была ли она заговорщиком , против власти? Да, была, если судить о ней по непримиримой строгости её уединения.
      Она жила  далеко от города, далеко от райцентра , даже  сельсовет  расположен был в соседнем , за  десять верст совхозе. Вдали от людей, вдали от дорог, в забытом всеми уголке, у едва не полностью покрытого тиной, заброшенного пруда. По слухам, у неё был там клочок земли, было какое-то хозяйство. Никого вокруг: ни соседей, ни даже прохожих. С тех пор как она поселилась в своей глуши, даже тропинка к ней зарастала травой. О месте её проживания говорили с таким же чувством, с каким говорят об образе врага.
      Но дедушка помнил о ней и, время от времени поглядывая в ту сторону, куда уходили  кроны деревьев, за горизонт , вздыхал: "Там живет пропащая душа".
      А внутренний голос говорил ему: "Ты должен навестить этого человека".
      Все же надо сознаться, что мысль об этом, казавшаяся столь естественной вначале, после минутного размышления уже представлялась деду нелепой и невозможной, почти невыносимой. В сущности говоря, он разделял общее мнение, и как член Партии, и как человек, отдавал себе  отчет, что чувство, которое порою граничит с ненавистью, присуще и ему , то  которое так хорошо выражается словом –"неприязнь".
      Однако разве брат, да и просто человек, имеет право отшатнуться от людей , у которых сложилось иное мнение  о власти , о стране? Нет. Но человек человеку рознь!
      Добрый дедушка был в большом затруднении. Он несколько раз, ставил бабушку в известность, направлялся в ту сторону , но с полдороги возвращался обратно.
      Как то, по селу распространился слух, что Катерина умирает, что её, то ли разбил паралич, то ли доконали  последствия пребывания в "кандальном  северном краю" ,где цинга кружила свои хороводы, превращая жизнь в кровавые лужи. " И слава богу!" -добавляли при этом некоторые.
      Дед в очередной раз собрался  и отправился в путь.
      Солнце село , лишь зарево ещё касалось горизонта, когда дед достиг места, проклятого людьми. С легким замиранием сердца он убедился, что подошел почти к пристанищу Катерины. Он перешагнул через ручей, пробрался сквозь живую изгородь хмеля, нащупал , что-то вроде калитки, закрывавшую вход, оказался в запущенном огороде. Довольно робко сделал несколько шагов вперед и увидел свет , едва пробивающийся в окружавшей его тьме.
      Его взору предстала  очень низкая, бедная, маленькая саманная изба; так -же как и всё вокруг, ее покрывал хмель.
      Перед дверью, на едва различимой скамье  сидела женщина, покрытая платком и улыбалась.
      Дед оторопел , словно увидел привидение , настолько неожиданно ему предстали с молоду знакомые черты , так , словно и не было лет , проведенных в разлуке. Катерина протянула деду крынку с молоком.
      Дед молча смотрел на неё.
      - Благодарствую ,-сказал он, -с устатку больше мне ничего не нужно.
      Оторвавшись от крынки, его ласковый взгляд остановился на Катерине.
      Он чуть отшатнулся. На его лице выразилось самое глубокое изумление,  какое  может быть у  человека , проживший долгую жизнь.
      - За все время, что я здесь, ко мне ты пришёл впервые, - сказала она, -Кто ты теперь?
     Дед ответил:
      - Да , собственно , каким я был , таким и остался , как в песне...
      - Да нет .Ты изменился. Опасаешься чего –штоль ?
      - Да, как сказать…
      - Такое чувство, когда  всего опасаешься, мне знакомо, -улыбаясь, сказала Катерина.
      - До некоторой степени, ты наверняка права …
      - Ну , да , милости прошу!
      Катерина протянула деду  руку, словно хотела  опереться , чтобы встать. Дед почувствовал , насколько она слаба, сказал:
      - Рад видеть тебя .Хотя в твоей немощи  , наверняка радости  мало.
      - Откуда ей взяться то -радости ? - она чуть слышно  простонала.
      Помолчав немного, она добавила:
      - Теперь уже скоро...
      И продолжала:
      - Я многое испытала и знаю, как наступает смертный час. Третьего дня у меня похолодели ступни; давеча холод поднялся до колен; подчас подходил и до пояса, я это чувствовала;  ждала когда он достигнет сердца, тогда оно остановится.  Но сегодня , был чудный день, прекрасное солнце! Я даже выползла на скамью , чтобы  насладиться миром. Жаль было умереть не поговорив, это меня только и утомляет. Ты хорошо сделал, что пришел . Каждая смерть , должна иметь свидетеля. Никогда не верила в бога , а тут , что-то взмолила ... Однако он ли меня услышал , нет ли ,  а ты здесь , со мной  и это главное. Теперь успокоюсь! Она обернулась на деда:
      - Присядь отдохни. Дорога то неблизкая, небось устал...
      Дед проводил по стенам  взглядом и добавил, как бы про себя:
      - Ты только ,во сне не умри ! Сон и смерть- рядышком ложатся.
      Катерину слова о смерти , тронули меньше, чем можно было бы ожидать. В подобном расставании с жизнью она не ощущала никакого волнения.
    Пишу прямо свои наблюдения , как проявляется наружу то , что происходит в душе, -дед, который при случае так любил подшутить над собственной значимостью, был слегка задет тем, что Катерина не проявила должного к нему почтения и ему хотелось как то выразить себя . Он вдруг почувствовал, что склонен проявить  бесцеремонность ,не весть откуда бросилось наружу самолюбие , которое выразилось  некой суровостью.
      Между тем , Катерина на него взирала со скромным радушием, в котором, пожалуй, можно было уловить оттенок смирения, вполне уместного в человеке, стоящем на краю могилы.
     Дед обычно воздерживался от любопытства, ибо в его понимании оно граничило с оскорблением, но теперь он внимательно разглядывал Катерину, хотя такое внимание, проистекавшее не из сочувствия, наверное, вызвало бы в нем угрызения совести, будь оно направлено на любого другого человека. Катерина опять представилась ему как бы человеком вне закона, даже вне закона милосердия.
      Катерина держалась перед ним совершенно  прямо и вызывала уже не сочувствие , к умирающему , а удивление. Революция видела немало таких людей, созданных по образу и подобию своей эпохи. В этой женщине чувствовался человек, выдержавший все испытания. Близкая к кончине, она сохранила все движения, присущие здоровью. Её ясный взгляд, ровный голос, мягкий разворот плеч могли бы привести в замешательство даже саму  смерть. Приди  смерть сейчас, она  отлетела бы от Катерины, решив, что ошиблась дверью. Казалось, что Катерина умрет  только в том случае, если сама этого захочет. В её взоре убедительно чувствовалась свободная воля. Если только что, она говорила  , о том ,что ноги её были неподвижны, как они были мертвы и холодны,  теперь она  стояла  твердо и уверенно. В эту минуту Катерина походила на мраморную статую , которую изваяли , только что , для того , чтобы ею восхищались.
      Дед  с усилием справился  с нахлынувшими чувствами  и произнес :
      - Я узнаю тебя, - сказал он тоном, в котором чувствовалось участие. – Ты  всё такая же - жизнелюбивая !.
Улыбка появилась на её лице, когда она ответила:
      - Ты радуешься за меня , а ведь я не смерилась , ни с властью , ни с партией , чьи  ряды  ты представляешь !.
      Её весёлый тон явился ответом на то , как  за ней наблюдал дед.
      - Что ты хочешь этим сказать? – с нескрываемым удивлением спросил дед.
      - Я хочу сказать, что у человека есть только одна жизнь и  если  ею распоряжаются другие это - невежество. Уничтожение подобного невежества и есть моё жизнелюбие ! Невежество порождает власть, источник которой - ложь, тогда как должная власть –это знания, источник которой - истина. Управлять человеком может одно лишь знание.
      - И совесть, - добавил дед.
      - Это одно и то же. Совесть – заложена  в нас природой, что касается существующей власти  то я говорю: "Нет". Я не считаю, кого либо вправе убивать человека, но чувствую себя обязанной ограничить зло. Я согласна идеи братство, за мир, за утреннюю зарю! Я живу, чтобы искоренять предрассудки и заблуждения. Революция  свергла старый мир, и этот новый мир, этот сосуд страданий, пролившись на человеческий род, превратился ли в чашу радости?
   Она вдруг замолчала , попятилась к  кровати , которая по всей видимости  никогда не заправлялась последние дни , а может и годы...Прилегла.
      - Есть перегибы -согласен, - хотел  было   отвечать  дед, но почувствовав  тишину  и прерывистое дыхание замолчал... Окинул  взглядом светёлку ;старенький полушубок , ещё несколько предметов из нехитрого скарба, брошенные на  чисто выметенный пол,  сгодилось для ночлега. Лег. Дед  подумал было , что Катерина уснула , но она вдруг продолжила : - Конечно , я не ожидаю рокового возврата к прошлому, , - радость исчезла куда раньше... Увы, я это признаю; мы разрушили старый порядок в его низменных проявлениях, но не смогли совсем устранить невежество из мира , из идей. Недостаточно уничтожить старый мир, надо изменить нравы. Минуту спустя она привстала и продолжила:
      - Вы разрушили. Считаете , что разрушение может оказаться полезным, но я боюсь разрушения, когда оно сопровождается гневом.
      - У справедливости тоже есть свой гнев, отозвался дед - и этот гнев справедливости является символом борьбы. Как бы то ни было и что бы ни говорили, революция - это самое могучее движение человечества к свободе. Не всё  гладко, - пусть так, - но зато есть будущее. Будущее -равенство; оно смягчит умы; оно успокоит,  просветит.
      Катерина ещё приподнялась, чтобы видеть лицо деда :
      - А! Вот оно что! Я ждала этих слов. Легла и расхохоталась .Смеялась долго , так , что дед перестал  обращать на это внимание и  заснул.
   Утро не заставило себя долго ждать .Не весть откуда проснулись голосистые петухи  и вволю стали драть своё горло , перекрикивая друг друга , своим кукареканьем .   Дед проснулся, быть может, сам себе в этом не признаваясь, чувствовал смущение. Однако он не показал виду тихонько забурчал себе:
      - Конечно , все взывают к правосудию ...Я что ли радуюсь , когда убивают  совсем дитя, чье единственное преступление состоит в том, что он  сын или брат  врага. Мне ли не серчать, нежели внук не может выйти в люди , только потому , что его  дед или отец враг народа ...
      - Миша, - прервала его Катерина, - мне не нравится, что ты проснулся с  такими мыслями - в то время , как что то  собирала  на стол.
      - Ах Катюша !... Что же за жизнь у нас получилась ?
     Вновь воцарилось молчание. Назойливая муха  , жужжала по светелке , то затихала , на что то садясь , то снова  раздражала  тишину... Дед уже почти  жалел о том, что пришел, и в то же время он смутно ощутил, как что-то поколебалось в его душе.
      - Да Миша, - продолжала Катерина, - вы коммунисты, не любите грубой правды! А ведь ещё помните Христа,которого проповедовали  в школе, как  тот  любил ее-правду. Как он брал плеть и выгонял торговцев из храма. Его карающий бич был отличным вещателем суровых истин.
      - Это правда, - тихо проговорил дед - помню. Снова наступило молчание. Его нарушила Катерина. Она подняла указательный палец вверх, заговорила. Это было похоже на откровение:
      - Да, Миша, народ страдает - давно... Но постой-ка, все это не то... Зачем ты пришёл, расспрашивать меня, узнать , что я думаю о власти? Знаю я вас... С тех пор как я поселилась в этих краях, я живу одна, не делая ни шагу за пределы этого поселка, не видя никого, не общаюсь ни с кем. Правда, твоё имя смутно доходило до меня, и, должна сознаться, о тебе отзываются не слишком плохо, но это еще ничего не значит. У ловких людей, какими  вы партийцы считаетесь , так много способов обойти народ - этого славного простака. Вот что ... Ты конечно  , спасибо , посетил меня при смерти ,но это ничего не говорит мне о твоем нравственном облике, о твоих намерениях, по отношению ко мне . Ты коммунист, то есть , один из тех палачей  и идейных вдохновителей, которые обеспечены властью  и имеют огромные привилегии.
      Дед встал и перебил её:
 - Прежде чем ответить, - сказал он, - я прошу тебя простить меня... Я виноват перед тобой. Я пришел к тебе , не как гость и не как коммунист. Ты отстаиваешь свои взгляды, - я принимаю твои доводы. Твои тяготы и лишения - это твои  аргументы, которые для меня, более чем убедительные.
      - Спасибо, - Катерина пригласила деда к столу .Присела сама, испытав при этом явное ощущение боли.
      - Я хочу попросить тебя вот о чем.-Катерина посмотрела на деда , очищая кожуру, с видно сваренного несколько дней назад картофеля.-У меня есть  корова , она скоро  даст о себе знать , наверняка вымя её  переполнено молоком, потому сердце моё полно мучительной тревоги. Изголодавшаяся она не может выйти из закрытой стайки, а  её мычание  , надорвало не только  её, но и меня ; Я не в силах её доить,  ты сам реши , либо забери её с собой , либо убей ! Я предоставляю тебе это право . И довольно. Я умолкаю. У меня слишком  мало сил.
      Уже не глядя на деда, Катерина, отложила картофель в сторону и спокойно закончила свою мысль:
      - Да, ничего не происходит без потерь. Только после того как всё закончено, становится ясно, что и кто  получит взамен….
      Катерина не подозревала, что она последовательно сбила деда , с его привычных позиций. Однако оставалась еще одна, тема , которую дед не смог обойти :
      - Человек должен верить в бога? -спросил он.
      Катерина ничего не ответила.
   Отозвалась  упомянутая корова , мычание её было  столь жалобным  ,просто безысходным , без надежды на чью то помощь.  Дед понял это, мешкать долее было нельзя; ведь он пришел сюда как человек , чья помощь могла быть единственной. Он взглянул  на Катерину ,на эти тусклые глаза, старые, морщинистые, бездейственные руки ...Поднялся  наклонился к  Катерине :.
      - Все под богом ходим ... Разве нам не было бы горько, если бы наша встреча оказалась напрасной?
      Катерина подняла глаза. Тень какой-то суровой торжественности лежала теперь на её лице.
      - Миша! - едва заговорила она, и эта неторопливость вызывалась, быть может, не столько упадком физических сил, сколько чувством собственного достоинства. -Я провела жизнь в размышлении, изучении и созерцании. Мне было шестнадцать лет, когда Родина призвала меня и повелела принять участие в ее делах. Я повиновалась. Я видела невежества - и боролась с ними. Я видела тиранию - и уничтожала ее. Я провозглашала и исповедовала права и принципы. Враг вторгся в нашу страну - и я защищала ее, со всех сторон  угрожала опасность - и я грудью встала за нее. Я никогда не была богата, теперь я бедна. Я помогала угнетенным и утешала страждущих. Да случилось и так, что я оказала помощь, своему врагу. Я исполняла свой долг по мере сил и делала добро, где только могла. Меня арестовали, мучили, меня очернили, осмеяли, оплевали, прокляли, осудили на изгнание. Несмотря на свои страдания, я давно уже чувствую, что есть много людей, считающих себя вправе презирать меня, что в глазах бедной невежественной толпы я - проклятая богом преступница. И я приемлю одиночество, созданное ненавистью, хотя ни к кому не питаю ненависти. Чего ты от меня хочешь?
      - Прости меня ещё раз, - сказал дед и вышел из избы , на звук  измученной коровы, доносимый откуда то из-за зеленого массива, который возвышался холмом  за  почти заросшим бурьяном огородом .
    Дед ,с коровой , вернулся домой, погруженный в глубокое раздумье. Всю ночь они с бабушкой  провели  во дворе. На другой день  собрались несколько родственников, которые  отважились заговорить с ним о Катерине ,вместо ответа дед указал на небо: Как  он даст , видимо имея ввиду бога , так она и будет ! С той поры его любовь и забота о нас домочадцах, еще усилились.
      Малейшее упоминание о Катерине, приводило его в состояние какой-то особенной задумчивости. Никто не мог бы сказать, какую роль сыграло соприкосновение его ума с её умом и воздействие её души на его душу.
      Само собой разумеется, что это родственное посещение доставило местным сплетникам повод для пересудов; "разве коммунисту место , рядом  с человеком который являлся "врагом народа"? - говорили они. – Ожидать от репрессированных добра не приходится. Все эти "враги" - враги закоренелые , неисправимые. Так зачем ему было ездить туда? Чего он там не видел? Или, уж очень любопытно ему было поглядеть, как дьявол уносит человеческую душу? ".

 

      Глава восьмая
    
      Тот, кто заключит из вышеизложенного, что мой дед был философом  или коммунистом –патриотом,  рискует впасть в большую ошибку. Его встреча с Катериной  которую, быть может, позволительно сравнить с встречей двух параллельных прямых, которые могут пересечься лишь в другом измерении, оставила в его душе недоумение. И только.
      Хотя мой дед  меньше всего был политическим деятелем, все же, пожалуй, уместно в нескольких словах рассказать здесь, каково было его отношение к современным событиям, если предположить, что мой дед когда-либо проявлял к ним какое-то отношение.
      Итак, вернемся на несколько лет назад.
      Немного времени спустя , дед создал артель по пошиву обуви. Однако просуществовала она очень недолго. Дед, человек привыкший к непосредственной близости к природе, к деревенской простоте и к лишениям, он, кажется, высказал в своей артели такие взгляды, которые скажем вызвали не просто удивление , а  и недоумение. Его  очень скоро вызвали в Райком .По приезде  в деревню, на  вопросы о причине, столь быстрого закрытия артели, он ответил:
      - Мне напомнили , кто я  и какие могут быть последствия  от  нашего частного ремесла. Я произвел впечатления  капиталиста , который решил нажиться на нуждах трудового народа .
      В другой раз он сказал:
      - Что же тут удивительного? Всем в стране  , может заниматься только власть , а кто я ?...
      Он многим тогда пришелся не к душе. Представлял "желающим всё знать" простые экономические расчеты, а как-то вечером, когда он находился в сельсовете, у него вырвались, между прочим :
      - Какие красивые в всех мечты , прямо светлое будущее! Какие красивые обещания! Какие красивые планы! До чего этакая идеология  уже упоительна! Нет, я бы хотел иметь у себя всю эту обещанную в будущем роскошь. Но сейчас , со всех сторон , кричат мне в уши: "Люди голодают! Людям  холодно – замерзают , не имея крова  над головой !Повсюду бедняки!"...
      Скажу мимоходом, что ненависть к роскоши - ненависть неразумная. Она влечет за собой ненависть к искусству. Однако у служителей власти, если не говорить о торжественных мероприятиях, роскошь является пороком. Она как бы изобличает привычки, говорящие о недостатке истинного милосердия. Богатый коммунист -это нелепо, место коммуниста - подле бедняков. Первое доказательство коммуниста-партийца, а коммуниста,  наделенного властью, в особенности, - это его бедность.
      По-видимому, именно такие указания получил дед в райкоме.
      Впрочем, не следует предполагать, чтобы по отношению к некоторым щекотливым пунктам, он разделял так называемые "идеи  партии" .  Он редко вмешивался в партийные распри своих товарищей и не высказывался по вопросам, роняющим престиж власти и государства; однако, если бы оказать на него достаточно сильное  моральное давление, он, по всей вероятности, скорее оказался бы не на стороне  власти. Так как я пишу  портрет с натуры, я не имею желания что-либо скрывать, мой дед выказал крайнюю холодность ко всему "новому" , на что обращала внимание партия, что отражалась  на  материальном  благосостоянии  его семьи.
      Кроме Катерины, по моему  разумению, у него было , по крайней мере ,три брата: один – жил в Москве, к другому мы ездили сначала в Повалиху , а после  его переезда и в Барнаул . Дед не  часто упоминал о них. Того , что из Москвы , я видел лишь однажды  и то , при таких обстоятельствах , что со стороны  выглядел разговор двух , совершенно незнакомых людей. Переписка же деда с третьим  братом, живущим на Кузбассе, достойным и честным человеком, , оставалась более сердечной.
      Итак, моего деда тоже коснулся дух политических разногласий, у него тоже были свои горькие минуты, свои мрачные мысли. Тень страстей, волновавших послевоенное время, задела и его, поглощенного тем, что бы не только выжить , но и жить. Такой человек, бесспорно, был бы достоин того, чтобы вовсе не иметь политических убеждений. Да не поймут превратно мою мысль, - я не смешиваю так называемые "политические убеждения", с возвышенным стремлением к справедливости, с высокой верой в чистоту нравственных побуждений , которая в наши дни должна лежать в основе идеологии всякого честного человека.
      Признаю то , что мой дед , жил отнюдь не для политической деятельности, тем не  менее , протест , который он испытывал в душе к существующей власти , проявлялся в нем время от времени.
      За этим исключением дед был и оставался во всем правильным, искренним, справедливым; он творил добро и был доброжелателен, что является другой формой того же добра. Это был воин , сапожник , плотник , столяр , вместе с тем мудрец и человек. Даже в своих политических убеждениях, которые  были весьма суровы, он был - этого у него отнять нельзя - снисходителен и терпим. Участник Великой Отечественной войны, командир батареи, когда-то назначенный на эту должность сразу после  училища, награжденный орденами и медалями , за мужество и отвагу.  У него вырывались порой не совсем обдуманные слова, которые по тогдашним законам считались запретными – подсудными. Даже много лет , после войны  он продолжал носить  и галифе, и гимнастерку, и  китель . Я с детства, с благоговением, собственными руками, вынимал из  комода, сделанного руками деда, многочисленные документы и фотографии ,подолгу рассматривал  , читал и клал на  место. Лучше один раз увидеть, то , что хранят  в своих шкафах фронтовики , чем описывать те  впечатления , которые  оказывают многочисленные награды, "иконостас" , как шутливо называют  они  свои награды, на парадном мундире.
      За много лет, мой дед  добрыми делами и словами, снискал себе почтение обитателей деревни. Дома , построенные  им , до сих пор  греют людей, придавая всяким воспоминаниям, о нем, душевную теплоту .

   глава 9

   И прежде чувствовал дед, что силы его на исходе, но никогда еще так:  прихватило - край, да и только. Он поставил косу и грабли в сарай, вышел, и впервые дорога от сарая до дома, которую он никогда не замечал, как не замечают  многие то, что со временем становится привычным, впервые эта дорога представилась ему необычайно далекой, где каждый шаг требовал над собой усилия... Ноги отказывались идти, нести  это  ставшее вдруг чужим, больным и неуправляемым тело.
    И предстоящие планы, вся сенокосная неделя, казались теперь бессмысленным – отличным от самой жизни событием. Нельзя было вообразить, как, в каких потугах можно миновать ее, эту боль, и уж совсем не поддавалось мысли дальнейшее собственно и существование, которое могло скончаться, вслед за нею. Было во всем теле что-то чужое, неосознанное – ненужное, и чем дальше, тем отчетливей становится видимость самой смерти – ужасное состояние представлялось в эти горькие минуты.
    Устал. Совсем не надрывался сегодня, обошлось даже и без нервотрепки, без крика. Просто время пришло, край – дальше некуда. Еще давеча что-то оставалось наперед, и вдруг кончилось. А ведь завтра  спозаранку нужно подыматься, брать коня и выезжать ... То, что оно настанет  "завтра" верилось с трудом, и какое-то недоброе удовольствие вдруг почувствовалось в том, что не верилось, пусть бы, хотя и сейчас, долго-долго, без меры и порядка ночь - чтоб одним разом умереть, да так, чтобы не опамятоваться. А там – новый свет и небытие. Вот бы хорошо.
    Вечер легкий, тихий, дед опустился… Как растеплило днем, так земля встретила его своим ласковым теплом, мягкой, пахучей травой. Мокрый, немой, немощный, лежал он посреди двора, закрыв глаза, впадая в небытие; вода, к которой дед, было, потянулся, продолжала булькать, скатываясь из открытой фляжки. В загустевших чистой синью почти черных сумерках, все кругом, в этот час, казалось плавающим  беспорядочно и хаотично, и только сердце, било напоминанием о том, что  он ещё жив.
   Дед  наконец очнулся, дошел до дому, не помня, останавливался, заговаривал с кем по дороге или нет, уже без боли, – когда то-ли она сама ушла, то ли восстала душа, – прошел мимо палисадника прикрыл за собой калитку. С заднего двора, от стайки, слышался голос Елены, ласково внушающий что-то телочке "Маечке". Дед скинул на крыльце грязные сапоги, не удержался и упал на сундук в сенях под огромной вешалкой, с изрядно поношенной верхней одеждой . "Вот тут теперь и место мое", – подумал он, прислушиваясь, не идет ли Елена, и страдая оттого, что придется подниматься на ужин. Елена не отстанет, пока не накормит. А так не хотелось подниматься! Ничего не хотелось.
Вошла Елена, удивилась, что он валяется, и забеспокоилась, не захворал ли. Нет, не захворал. Устал. Она, рассказывая что-то, во что он не вслушивался, принялась собирать на ужин. Дед лежал  с одной мыслью, надо одолеть сей недуг, из последних сил перемочь эту затянувшеюся неделю.
Тут с улицы донеслись крики:
– Убился! Насмерть убился!
До того было гадко у деда на душе, что почудилось, будто крики идут из него. Но подскочила Елена:
– Ты слышишь, Миша? Слышишь?! Ах ты! А ты и не вставал.
Майская улица располагались параллельно дороге, идущей краем деревни в Пещаное, разделяя центральный район и выселки. Так, что, разумеется, "Майская" уходила другой своей стороной в  поля, с множеством  "кораблей" - лесополос. За одним из  таких полей, располагалась конюшня, в которой содержались отличные лошади. Время от времени, ворота конюшни отворялись, и табун  лошадей устремлялся  через "Майскую", к центру, чтобы красотой своей наполнить радостью сердца селян. В "центральной", подле пруда, сооружали  нечто, вроде ипподрома и устраивали бега. Иван Константинов,  запевала и  балагур, брат Елены,  всегда весело глядящий в улицу большими голубыми глазами, был неизменным участником забегов от "Майской" улицы.
   "Цыганок", так звали  жеребца, гулял рысью, а то и переходил в галоп и вправо, и влево так густо, что  как люди, так и лошади невольно сторонились к воде – Центральному пруду, чтобы " Цыганок" в запарке  не зашиб кого. Что конь, что наездник, были под стать друг другу, сам Михаил не видел, но люди сказывали , что Иван , сам не прочь выпить , давал спиртное и "Цыганку", от того мол  конь такой прыткий. Серьезный конь, стало быть. Почему-то об этом, прежде всего, подумал дед, выскакивая из дому, а не о том, как вообще подняться. В таких случаях раньше прикидывается самое худшее, и уж потом и мысль о себе, и дело начинают укорачивать размеры возможной беды.
  С крыльца дед кинул взгляд в сторону криков и увидел коня. Крики, которые слышались теперь отовсюду, доносились отчаянней и серьезней. Мутное чувство отчаяния, если не сказать стыда, было видно сразу , в глазах "Цыганка" ; извивался сдерживаемый ,с правого и левого боку, и словно бы готовый  и покорный; деду на миг показалось, что он ощущает сивушный запах , исходящий от коня, но в ту же минуту "Цыганок" выпрямился и задрал логову вверх, оставляя под собой охваченных ужасом сопровождающих его мужиков. Было чего бояться; конь  никому, кроме Ивана, так и не дал  обуздать себя, сбивая любого, кто пытался его усмирить и укротить.  Снова послышались крики и треск отдираемой с изгороди жерди. Дед опомнился: и что же, куда он под  неукротимого коня? Послышался крик: "Разойдись, зашибу!" Дед обернулся, крича на ходу разъяренному в гневе мужику, с жердью наперевес: "Уймись!"  Навалились  и другие мужики, так, что бежавший, бросив жердь, отхлынул  и был уведен  в сторону женщинами, которые, что-то ему говорили, успокаивали. "Цыганок" заметался, руки  мужиков распустились, и  конь бросился в галоп, охваченный ужасом и паникой, в поля, в "корабли". Тут снова заголосили, завопили, и дед, будто что-то вспомнив, кинулся к подводе, на которой возвышалось тело, распластанного и окровавленного Ивана.
    На ходу он успел отметить, что Иван находится в подводе, без признаков жизни. История, значит, выходила серьезная. И столь смертельного происшествия, с тех пор как устраивали в деревне бега, еще не бывало.
     Дед слушал обрывистые фразы очевидцев, которые с трудом можно было связать  в единый рассказ, сквозь раздираемые женские вопли,  осматриваясь вокруг, что происходит.
    Происшествие случилось, судя по всему, в явно нетрезвом виде. И Иван и "Цыганенок" имели  каждая сторона собственное состояние опьянения. На этот раз было так, что Иван явно перебрал. Что до "Цыганка", то - русский человек и всегда-то умен был задним умом, и всегда-то устраивался он так, чтоб удобно было жить и пользоваться, а не как способней и легче уберечься и спастись. А тут, когда всё делается тайком, да наскоро, тем более долго не размышляешь: при желании  выпить, кто думает о  коне? Что касается коня, здесь ни  кто-то или, уж верно,  ни злой случай, сам Иван был наделен умом - далеко не задним.
    Зараз оба и захмелели. Поначалу Иван  "Цыганка" сдерживал, хотя с виду уже можно было понять, что оба и конь и наездник, находились в приподнятом  настроении. Круг ипподрома  выстроили  заграждение из жердей, а  в более  оживленных местах, где скапливался народ, для общей безопасности соорудили   забор из шифера. Но кое - где, оставались места, куда шифера просто не хватило, потому наскоро соорудили бревенчатый заслон. Шифер, конечно, мешал лошадям  кинуться в сторону людей, но это касается здравого смысла, а   тут-то иное. Тут азарт, запал и конечно опьянение, сыграли роковую роль.
За шифером стояли всё те - же люди, которым свойственно веселье и  состояние "навеселе! .Так при очередном  пробеге по кругу , кто-то не сдержался и  выскочил  да дорожку , с целью подбодрить участников  бегов. "Цыганок" который по свойственному только его состоянию, был лидером, причем лидером во всем  и не терпел никаких препятствий и воспринял человека , как препятствие , которое нужно преодолеть .С ходу он перемахнул человека , а Иван , на миг отвлекся на соперников был не готов , к должному приземлению и со всего маху разбивая телом шифер врезался в толпу…
    Дед как-то кособоко, неловко  продвигаясь между людьми, окружавшими подводу, не знал, куда себя деть, шел по наполнявшейся новыми людьми улице, наблюдая, как то там, то там начали сколачиваться группы: одни обсуждали поведение Ивана, другие "Цыганка" , а  некоторые обсуждали и  похороны и то , как  кто станет жить. Некоторые, состоявшие мужиков из четырех или пяти, в конце процессии  несли  наспех раздобытые столы и  скамейки. Что  похороны , что свадьбы , проходили всегда однообразно , проходя из вялого состояния зачатия , до буйного состояния веселья , когда уже было и не важно - по какому поводу собрались .Некоторые особо нетерпеливые, начинали "втихаря" – участливо помогая собранию , напивались в хлам , до оглашения первого слова , будь это тост или поминки . Дед было  тронулся к одной из групп , но услышав  очередной истошный крик , подался за подводой. Снова тупая боль, пронзила грудь, отказала ему голова, совсем ничего не шло на ум. И только когда увидел он, как нога Ивана , на колдобине  безжизненно скатилась с подводы ,  он вдруг торопливо зашагал , даже побежал, уже и не собираясь словами, тут не до слов было, а словно бы вдыхаемым отчаянием кляня и опаляя, под стать общему горю, себя за бестолковость. Устремился сам поднять, положить свалившуюся ногу , на подводу .А ведь давно ли Иван был – одна шкура от мужика осталась.
   Там, рядом в мужем, с отцом , толпились  домашние Ивана , которые не сразу и обратили внимание , на деда , что посторонил вдруг их , положил безжизненную ногу на подводу."Ну вот, хоть один умный человек нашелся!"-окликнули деда.
   Дед как-то опешил, остановился и стал обивать грязь, которая  не известно с каких времен, прилипла к  сапогам.
Мгновение и как на яви вспомнилось, как совсем недавно, строили новый дом Иванову семейству. Как ломали ветхую, покосившуюся от времени,  саманную избушку-"саманушку". С одного конца ската, от конька, стоя на чурке, соскакивая всякий раз с нее и передвигая колотушкой, как кувалдой, бил споднизу в крышу сам Иван, посередине, и тоже топором, орудовал старший Константинов , такой же дед - Саня . Он успевал и здесь, и на другой стороне ската, обращенного к "кораблям", и, обычно малоразговорчивый, сдержанный, войдя в раж, круша и кроша избушку и слева и справа, что-то дико и беспрестанно кричал. Как ни занят, как ни употреблен был в деле дед, он успел подумать, что так вот, вынося, выкрикивая себя из себя, может человек только азартный, увлеченный, бросаясь на подмогу или вынужденный разрушать. Кто-то говорил; "Не придет же человеку в голову ором орать по-звериному, когда он, к примеру, сеет хлеб или косит траву для скота. А мы еще считаем века, которые миновали от первобытности; века-то миновали, а в душе она совсем рядом". Дело спорилось "ломать – не строить !".
    Выбили и столкнули вниз последнюю стенку, дед оглянулся и огляделся. Солнце позади, держалось ещё высоко, жарко, освещая двор и широкими взмахами отблесков прыгая по крышам ближних домов. По двору молча и ошалело носились ребятишки, метались и вскрикивали неузнаваемо озаренные, точно сквозящие фигуры, выплясывающие на фоне солнца, какой-то стройный танец.
    Рядом с ребятней, посреди двора, размахивали руками и все тыкали ими куда-то в сторону поваленной хаты, женщины. Дед Саня, слушая и не слушая других, подавал кому-то знаки, которые могли означать только одно: еще, еще, так, так…
   Обычно  на слом или строительство, набегало народу много, едва не всё село, но не находилось, похоже, никого, кто сумел бы организовать их в одну разумную твердую силу, способную сообща что-то делать.
      Край села, так и остался  улицей, где люди, словно кочевали с места на место, остановились переждать непогоду и отдохнуть, да так и застряли. Но застряли в ожидании, когда же последует команда двигаться дальше, и потому – не пуская глубоко корни, не охорашивались и не обустраивались с прицелом на детей и внуков. Дети между тем рождались, вырастали и сами к этой поре заводили детей, рядом с живым становищем разрослось и другое - вечное. А это – все  остановка, уже не временное пристанище, с погоста уже не снимешься.
    В сельсовете висела схема поселка: улицы, детсад, школа, почта, контора, клуб, магазины, гараж, водокачка, пекарня – все, что полагается для нормальной жизни, все, как у людей. Не по-деревенски улицы разбиты были тяжелой техникой до какого-то неземного беспорядка, летом трактора намешивали на них в ненастье грязь до черно-сметанной пены, которая тяжелыми волнами расходилась на стороны и волнами потом засыхала, превращаясь в каменные гряды. Каждый год сельсовет собирал по рублю со двора на тротуары, каждый год их настилали, но наступала весна, когда надо подвозить дрова, и от тротуаров, оставались одни щепки.
     А леса, сколько выбрали – до нового десятки и десятки лет. А потом что? Оставляют домишки, стайки и баньки, оставляют могилы с отцами и матерями и собственные прожитые лета,  и на тракторах туда, где он еще остался. А там все сызнова. Проходя и проезжая по краю, дед  всякий раз с невольной тоской и растерянностью смотрел на заколоченные и оставленные избы: стоят вот так же леспромхозы, отработали и ушли – и ни одной живой души, лишь осатаневшие туристы, разжигают в некоторых   домах костры.
И как тут выглядеть селам красивыми – да еще в зареве пожаров?!
 Конечно можно сказать, что Иван мало с кем жил  в ладах,  так же как и с ним мало кто ладил, выпивший бывало , что и злой, мог без разбору накричать, без разбору же мог похвалить, но все это было в нем как ширма, которая сбивала с толку лишь не знающих хорошо Ивана. А кто знал, тот на минутные несправедливости и крики его не очень обращал внимание, помня, что Иван Константинов – мужик свой, внутри себя твердо разбирающийся, кто есть, кто и что есть почем, и дело свое знает как следует.
    Дед видел, что, завернув трактор, Иван пошел к куче посреди двора, куда стаскивали нажитое добро. Иван тупо смотрел на кучу: широко разбросанные валенки, второпях покидали те, кто разбирал избу, школьные портфели и связанная тюками школьная форма, шерстяные платки, фуфайки, коробки с чем-то, чуть поодаль – наваленные друг на друга два мотоцикла "Козлы" и действительно "ИЖ-49" так и называли.
     – Иван! Иван! – услышал он вдруг голос Елены. Она подбежала, держа что-то  в охапке, подбежала бегом, но охапку опустила на землю осторожно, выбирая, где почище и посуше. – Иван, это четь делается-то, а?! – голос ее был возбужден и поднят до какой-то запальчивой веселости, неестественно округленные, ошалевшие глаза казались дикими. – Этак все повыбрасуют! А глянь, чего только нет! Вы почему, Иван, такие-то?!
И, не дожидаясь ответа, он и не нужен ей был, развернулась и, меленько, немолодо переваливаясь с боку на бок, заторопилась восвояси. Иван с минутным вниманием посмотрел ей вслед, но настолько все смешалось в голове, настолько шарики зашли в нем за ролики, что он чуть было не подумал: «Кто это? Сеструха, а ведет себя как хозяйка!» –И тут же забыл о ней.
Иван повернулся и ребятне. Те, предчувствуя приказание, держались смирно. И верно Иван крикнул, не обращаясь ни к кому конкретно, зная , что все его услышат и поймут:
– Что стоим?Ломайте!
Ребятня кинулись разрушенной избе: эта работенка была по ним.
И, взглянув на женщин, на  лица с сильно вдруг обострившимися носами и вжатыми внутрь щеками, Иван напрочь забыл, зачем приехал и сказал то, что требовалось сейчас, прежде всего:
– Ты, бать - обратился он к деду Сане,- поставь дядю Мишу главным по стройке. Да , пусть станет, это его дело.
     Женщины двинулись в ту сторону, куда показал Иван, даже не обернувшись к нему, даже и не поняв, быть может, что делать. Иван видел, как дед Саня отыскал деда и, на ходу объясняя, что от того требуется, торопливо повел его к воротам. Дед высоко размашисто закивал в ответ крупной седой головой, уже вглядываясь в толпу зевак отмечая людей, за которыми потребуется особый надзор. Конечно, там дед будет на своем месте, на него положиться можно. Иван  знает, что говорит.
       Сколько лет  сошло, как переехали Поповы в это село, должно быть, сама земля успела накрениться в ту сторону, куда их протянуло, но и дня единого не проходило, чтобы не вспоминал дед прошлое. Вспоминал всякий раз, когда вольно или невольно бросал взгляд за горизонт, за которым осталось нагретое за три столетия место. Вспоминал и мимолетно, кивнув, как поздоровавшись, на ходу в ее сторону, и в тяжелых и частых раздумьях вспоминал, пытаясь в сравнении понять, что это, что за жизнь была там и к чему пришли здесь. До того невзрачной и обделенной она ему казалась. На что только не нагляделся за войну – и на несчастья, и на бедность, и на поруху, все кругом вопило от страданий и молило о помощи, много что было переворошено и обезображено, но даже в самых пугающих разрушениях просматривалась надежда: дайте время, дайте руки – оживет и отстроится, человек всё переживет. Здесь же все оставалось и словно навсегда остановилось без перемен. Ничего не убавилось, но ничего и не прибавилось, и как бы даже не положено, чтоб прибавлялось.
Тогда, дед  после ранения,  повидавший виды, отгуляв встречу, помнится, затосковал. Родина-то родина, что и говорить, но как представишь: все то- же, все то- же, все то- же…
Дед не то чтобы свыкся, но словно бы от лукавого, набранного на стороне и тянувшего, тянувшего куда-то под неясное обещание, словно бы освободился от него и вздохнул с облегчением. Везде хорошо, где нас нет. Но  лукавый, от которого он в свою пору освободился, все же не ушел, одинешенек из дому, а увлек за собой и братьев и детей. Укатили все : Василий в Красноярск , Иван в Новокузнецк, Володя в Киев ,Валентина с Николаем и Виталием в Барнаул .Изредка привезут , кто на лето , а кто и в зиму внуков , а так дед и баба Лена всё вдвоем коротают времечко .Кто бы подсказал вовремя, где они, пути наши?!Дед остался в Парфеново, ужился и успокоился, нисколько не страдая от глухомани, которая с годами помаленьку просветлялась: провели электричество, чаще стали приземляться самолеты – и тут жизнь, как и везде, из целого числа превращалась в дробь с числителем и знаменателем, где непросто разобраться, что над чертой и что под чертой … Признаться, дед как всякий человек, имеющий память и сердце, и в то же время с тайным удовлетворением, что не он решал, а за него решилось, перевозил и ставил на новом месте как свою избу, так и всех , кто в этом нуждался: там было хорошо, а здесь с годами должно быть лучше. Новый продуктовый магазин , сыр завод , столовая , новая школа , всё указывало на то , что жизнь налаживается. Прежде дед мало когда бывал внутри магазинов и теперь  с остатками годного для удивления чувства успел поразиться изобилию. Витрины изобиловали  немалой горой пельменями, рядом в грубых веревочных опоясках толстые, раздутые колбасные круги, в тяжелых кубах на невысоком помосте у задней стены масло, там же в нагроможденных друг на друга ящиках выглядывала красная рыба. Что-то было в деревянных бочках, что-то в картонных коробках, что-то в бумажных мешках. Было, значит, все-таки было!.
Огромная, луна всякого с подвигает в раздумье. Выкатываясь из-за горизонта, она подвигается вправо, и, как на экране, вплывают с её появлением мысли…
Теперь, пожалуй, не доискаться, как и с чего произошел поворот на нынешнее раздольное житье-бытье. Но не было же этого раньше, совсем недавно этого  не было, чтоб люди так разбрелись всяк по себе, так отвернулись и отбились от общего и слаженного существования, которое крепилось не вчера придуманными привычками и законами. А вспомнить, не ими ли, не этими ли законами, не этой ли грудью единой спасались и спаслись в войну и в лихие послевоенные годы, когда за десять колосков, не размениваясь и не мелочась, по десять же лет и приговаривали? Когда едва справлялись с налогами, когда у «нерадивых» обрезали огороды, чтоб обрезанное зарастало крапивой, и не позволяли до белых мук косить на свою коровенку? Когда надо было не только держаться вместе, но вместе и исхитряться, чтоб выстоять? А ведь всякие люди водились, донести да навести, соблюсти законность и сослужить службу. Не без того.
А теперь вот Ивану приходится съезжать в новую избу – и как все переменилось! Можно сказать, перевернулось с ног на голову, и то, за что держались еще недавно всем миром, что было общим написанным законом, твердью земной, превратилось в пережиток, в какую-то ненормальность и чуть ли не в предательство.
Нет, не сразу, пошло всё боком. Конечно, новая политика сказалась: пахать целину , пахать, не заботясь, останется, вырастет что-нибудь тут после них или нет.
Попервости и строилась каждая деревня своей улицей, и жить собрались теми же общинами, что прежде. Вдовых баб, стариков ставили на ноги всем "колхозом", помогая им переносить избенки и раздирать огороды. По этим огородам торились тропки, чтоб напрямую, не выходя в улицу, бегать друг к другу за всякой надобностью и без надобности, когда высвобождалась минутка для разговоров и чая.
Потом все перемешалось. Вместо уехавших принялись селиться люди легкие, не обзаводящиеся ни хозяйством, ни даже огородишком, знающие одну дорогу – в магазин, и чтоб поесть, и чтоб время от работы до работы скоротать. Сначала от работы до работы, а затем и работу прихватывая, заслоняя ее магазином, и чем дальше, тем больше, тем слаще и неудержимей. Работа этого, понятно, не любит – и нелады с ней, с работой, и уж общины другого толка, которых раньше не было и в помине. Водились, конечно, пьянчуги, где они на Руси не водились, но чтоб сбиваться в круг, разрастаться в нем в открытую, ничего не боящуюся и не стыдящуюся силу правящим власть, такого нет, не бывало. Это уж наши собственные достижения. Дед исступленно размышлял: свет переворачивается не сразу, не одним махом, а вот так, как у нас: было не положено, не принято, стало положено и принято, было нельзя – стало можно, считалось за позор, за смертный грех – почитается за ловкость и доблесть. И до каких же пор мы будем сдавать то, на чем вечно держались?
– У тебя пошто глаза-то этак помутнели? – гудел всяко председатель, глядя на выпившего Ивана, но не было в его голосе ни нажима, ни вопроса, на который требовался ответ. – Пошто ты все одно к одному?
Тут-то Иван и взрывался:
– План, говоришь? План?! Да лучше б мы без него жили!… Лучше б мы другой план завели – не на одни только гектары, а и на души! Чтоб учитывалось, сколько душ потеряно, к черту-дьяволу перешло, и сколько осталось!… План!… Ты вспомни, как было… ну, пускай хоть пять лет назад…
Немец Бауман, держался другого резона.
– Что ты, Иван, кипятишься? – с укоризненной улыбкой на широком и твердом лице увещевал он. – Кому ты что докажешь? Я так считаю: я работаю честно, живу честно, не ворую, не ловчу – и хватит. У кого глаза есть, тот видит, как я живу и как другие живут. Кто куда расположен, туда и пойдет. Наше дело – жить правильно, пример жизнью подавать, а не загонять палкой в свою отару. От палки толку не будет.
– Да ведь опоздали, опоздали с примером-то! Поздно!
– Ничего не поздно.
Но Иван был устроен по-другому, в нем словно бы сжималась и сжималась какая-то пружина и доходила до такой упругости, что выдерживать ее становилось невмоготу. И Иван, не однажды дававший зарок молчать, доказавший себе, что молчание это тоже метод действия и убеждения, Иван опять напивался, западая голосом, страшно нервничая и ненавидя себя и всех, начинал говорить, понимая – напрасно.
Стало быть, и хорошо – нехорошо. Быть стало, и нехорошо – хорошо. Поневоле напьешься, чтобы не заблудишься в двух словах.
Во всем, что касается только тебя, ты, разумеется, сам себе господин. В находящемся в тебе хозяйстве взыскать больше не с кого. Стало быть, и в этом случае спрашивать приходится только с себя.
И что же теперь стало? Как случилось, что все его с такой заботой отстроенное нутро вдруг взбунтовалось и озлобилось против самого? Что бы ни делал – все не так, куда бы ни пошел, за что бы ни брался, какая-то сила останавливает и шипит словно змея: а больше ты ничего не мог придумать? А больше ,да, ничего действительно не мог придумать, опускаются руки  , становится непослушным уже и тело.
Иван не помнил, с чего начался этот раздор с собой. С чего-то ведь он должен был начаться, когда-то впервые его душа не просто не согласилась с ним, а возроптала и отказалась его понимать. То, как он жил, было ей поперек. Но в том-то и штука, что он всегда старался жить по совести, всегда поступки свои примерял к справедливости и пользе, к общему, как казалось ему, благу. А разве душа и совесть порознь, разве не совесть питает душу и разве есть между ними разлад? Когда нужно было говорить, правду, он говорил; когда требовалось дело – делал. Так почему же тогда он, живущий по правде, вступил в противоречие уже и с самим собой?
И, в бесконечных этих «как» и «почему», не найдя  ответа,– отступал Иван - ничего не понять.
       Всё чаще дочь  Валентина и Николай настаивают на том , чтобы дед переезжал в Барнаул . Им подпевают и  Виталий с Томарой. Дескать  государство выделяет  деду , как инвалиду и ветерану ВОВ благоустроенную  квартиру. А пока  дед и бабуля поживут  во второй половине дома у Валентины. Будете при нас, а мы при вас, все равно надо к кому-то переезжать, ведь старые , уже и немощные. Никто вас в Парфеново за хвост не держит. Так то оно так; никто за хвост не держит, а земля, которой отдана жизнь? А жизнь всего прожитого, прежнего рода?С тем уже и  примирился дед, воротившись от детей и впрягшись опять в невеселый хомут сельской жизни. Но знал он теперь, что не всюду живут одинаково и что есть куда обратиться за поддержкой. С тем и работал, продолжая тянуть лямку победителя соревнования, хотя никакого соревнования не было и в помине, а было – или работник ты, или нет, или природный пахарь, или не отставной болтун. И встревал, и лез на рожон, и сердце надрывал снова и снова – с тем же: не везде трын-трава. И выходил из отчаяния, и других наставлял, кто готов был из него не выбираться, соорудив из отчаяния стену, за которой… гори оно все синим пламенем.
С некоторых пор бабушка заметила , что дед стал относиться к ней совершенно по иному - внимательней. Каждый мужчина, наверно, держит перед собой два образа жены – какая она есть и какой бы он хотел ее видеть. Они то совпадают, то расходятся. Мужчина, понятное дело, безошибочно понимает, когда подходит к нему одна и когда другая. И вот Елена, неизвестно с какого времени, соединила в себе  два образа, в одно целое. Больше всего озадачило деда, что он не заметил, когда это произошло, когда он перестал делить ее на ту, которая есть и ту, которую он создал в своем воображении. Проживши жизнь ясно, что они немало перелились друг в друга и тем уже стали роднее.
Елена незаметно заняла место, на которое ее в молодости не хватало. Это значит, что её было ровно столько, сколько нужно, – не больше и не меньше. Находился ли дед дома или уходил, он постоянно чувствовал рядом жену. Опрятный и умилительный мир, который был Еленой, с годами не только не поменялся, но еще и пополнился в понимании и тепле. Маленькая, подбористая, она не передвигалась, а плыла. Не принято ныне хвалить жен, но что делать, если нечего представить деду даже и для бога самого о Елене худого. Вот они сидят вдвоем за чаем, он молчит, она говорит за него и за себя, и он не знает, где чьи слова, а знает только что наговорились они с пользой и всласть.
Елена для деда была больше чем жена. В этой маленькой полноватой фигуре, как во всеединой троице, сошлось все, чем может быть женщина. Все до капельки выносила она в общую жизнь, ничего для себя не оставляя, столь счастливо и блаженно улыбалась, укладываясь спать, чтобы с молитвой с новыми силами, нельзя было усомниться, будто это не так.
Все чаще и дотошней, решившись на переезд, стал раздумывать дед: что надо человеку, чтобы жить спокойно? Если есть у него работа, на которую он не смотрит как на каторгу, и семья, к которой его тянет, – что требуется еще, чтобы, проснувшись ненароком ночью, не чаял он дождаться утра для желанного пробуждения?
Не только во имя его превосходительства брюха делается работа. Сколько их, неработающих или едва работающих, набивают брюхо ничуть не хуже, сейчас это легко.
Работа – это то, что остается после тебя.
Есть достаток, и даже не маленький, а все не живется человеку с уверенностью ни в сегодняшнем, ни в завтрашнем дне, все словно бы бьет его озноб, и озирается он беспокойно по сторонам. Не весь, стало быть, достаток, чего-то недостает.
Чтобы человеку чувствовать себя в жизни сносно, нужно быть дома.

    Всему приходит конец. Отошла и эта страшная боль,  дед почувствовал на себе капли  дождя , теплого и сырого, в село вошел туман обволок улицу и уже не сходил с неё. И по дороге, темнели и мерцали  наполняемые влагой  следы, и расквашенный грязный двор, резко очерченный с двух сторон широкой изгородью, представлял из себя что-то до жути окончательное и безнадежное. И зеленый Иванов дом, ничуть не успокаивал, а добавлял, напротив, выбивающимся своим видом и горечь, и боль, и утрату.
На  огромном новым брезенте так и лежало посреди двора Иваново тело. И над ним , суетились люди . И там стояла мертвая тишина, словно смерть никого не подпускала и не вступала ни  с кем  в разговоры.
Ждали милиционера и врача. Ждали комиссию – и одну, и вторую, и третью, которым теперь не будет конца… Ждали собственное начальство и высокое приездное. С нелепым происшествием во все адреса посланы были телеграммы. Оставили всякие труды, тихо было и  в доме и на улице, ни доносилось ни звука. Ждали.
Ждали: что будет дальше?
…Дед, стоял насупившись , не чувствуя ни усталости , ни напряжения.
На секунду показалось , что Иван приподнялся, даже обернулось несколько человек, переглянулись , женщины и некоторые мужчины , на всякий случай стали креститься. Дед пошел к Ивану, чтобы убедиться , что происходящее это не бред и не сон. Но Иван не собирался ложиться. Дождь промывал две глубокие, как раны, запекшиеся кровью ссадины на лбу и подбородке. Иван поднес руку ко лбу …Раздался оглушительный крик , словно настало  новое пришествие сил небесных , но Иван в своей манере быть оригиналом в любой ситуации , воскликнул:
– Что будем делать, дядя Миша? Ты знаешь, что теперь делать, нет?
– Жить будем, – морщась то ли от вида  потревоженных ран, то ли от потревоженной души, сказал дед. – Тяжелое это дело, Иван, – жить на свете, а все равно… все равно надо жить.
И тоже спросил:
– А ты что решил делать?
– Будем жить, – только и переставив те же самые слова другим порядком, ответил Иван.
Тихая, печальная и притаенная, будто и она страдала от ночного кутежа, лежала в пьяном бреду «майская»улица , и её обитатели. От домов в открытое поле, она соскальзывала в «корабли» и за редкими исключениями, ни издавала ни звука. По горизонте стоял лес, из него выдвигались в небо две темные полосы  исчезающей ночи, зарево зарницы, куда шел от поселка Иван, туда , где  совсем редью, виднелись конские следы. На пригорке положено было кладбище, куда  собирались отдавать на днях отстрадовавшегося Парфеновского  мужика , в  наскоро кем то вырытую могилу , с положенным крестом безвестного горемыки. Они, люди живые, всегда успевают подсуетиться , чтобы не опоздать –успеть!
Тихо-тихо кругом – как в отстое, в котором набирается новое брожение. Не достигает сюда дым из села, в обеднявшем приглушенном свету дышится легко и чисто.
Отяжелевшее, несвежей белизны небо, такое же, как парящее под ним поле, длинным уклоном упирается  в даль , где поднимается солнце.
Вот уже натянулись отозвались, поддаваясь первому отогреву, дрозды на берегу и своим пением сотрясая воздух, уже вязко просела под ногами земля и фыркнул  от большой росы конь . Жизнь отыскала и эту землю – и просыпалась земля. Устроило перекличку , всего живого, что живо и что не умерло. Разогреется солнышко – и опять, будет новый день, вынесет природа все свое хозяйство в зелени и цвету и представит для мирских трудов. Никакая земля не бывает безродной.
Иван все шел и шел, уходя из села и, как казалось ему, из себя, все дальше и дальше вдавливаясь-вступая в обретенное одиночество. И не потому только это ощущалось одиночеством, что не было рядом с ним никого из людей, но и потому еще, что и в себе он чувствовал пустоту и однозвучность. Похмелье это было или усталость, недолгое спокойствие или начавшееся разбирательство – как знать! – но легко, свободно и ровно шагалось ему, будто случайно отыскал он и шаг свой и вздох, будто вынесло его наконец на верную дорогу. Несло перегаром, но он не чуял этот запах, а что-то иное, что-то слившееся воедино с исходящим духом. Стучит , стучит  сердце , словно  вдалбливает человеку –жизнь !