Крестины-2. Ги де Мопассан

- Доктор, выпьем коньячку?
- Охотно.
И старый судовой врач, протянув свой стаканчик, смотрел, как его до краёв наполняет красивая жидкость с золотыми отблесками.
Затем он поднял стакан до уровня глаз, рассмотрел его при свете лампы, понюхал, попробовал несколько капель, которые долго держал на языке и на влажной нежной коже нёба, затем сказал:

- О, очаровательный яд! Или, скорее, обольстительный убийца, нежный разрушитель людей!
Вы этого не знаете. Вы читали восхитительную книгу под названием «Кабачок», но вы не видели, как я, этот алкоголь, который уничтожил племя дикарей, маленькое негритянское королевство, - алкоголь, который со спокойным видом выгружают в бочках английские солдаты с рыжими бородами.
Но послушайте, я видел своими собственными глазами алкогольную драму, которая была ещё более странной и захватывающей. Это было совсем близко отсюда, в Бретани, в маленькой деревеньке рядом с Пон-л’Аббе.
Тогда я жил уже год в деревенском доме, который оставил мне отец. Вы знаете эти плоские берега, где ветер свистит в утёснике днём и ночью, где кое-где видны огромные камни, стоящие или лежащие, которые посвящены божествам и охраняют какие-то тайны своей осанкой, своей формой, своим положением. Мне постоянно кажется, что они вот-вот оживут и пойдут по деревне тяжёлым медленным шагом, шагом гранитных колоссов, или улетят на огромных каменных крыльях в рай друидов.
Море закрывает горизонт. Оно постоянно плещется, оно полно рифов с чёрными верхушками, которые всегда окружены пенной слюной, и  похожи на собак, которые ждут рыбаков.
А они, эти рыбаки, выходят в это ужасное море, которое переворачивает их лодки одним движением своей зеленоватой спины и проглатывает их, как пилюли. Они уходят в море на маленьких лодках днём и ночью, смелые, настороженные и пьяные. Они часто пьяны. «Когда бутылка полна, - говорят они, - рифы видны, а когда пуста - больше нет».
Войдите в их хижины. Вы никогда не найдёте в них отца. А если вы спросите женщину, что случилось с её мужем, она протянет руки к морю, которое бурлит и брызжет белой слюной вдоль берега. Он остался там однажды вечером, когда немного перебрал. И старший сын тоже. У неё есть ещё 4 сына, 4 высоких, сильных, светловолосых парня. Скоро придёт и их черёд.
Итак, я жил в доме возле Пон-л’Аббе. Я жил один со своим слугой, старым моряком, и с бретонской семьёй, которая присматривала за домом в моё отсутствие. Эта семья состояла из 3 человек: 2 сестры и муж одной из сестёр, который ухаживал за моим садом.
В тот год под Рождество жена моего садовника родила сына.
Муж пришёл просить меня быть крёстным. Я не мог отказаться, и он занял у меня 10 франков, «на крестины», как он сказал.
Церемония была назначена на 2-е января. Уже неделю земля была покрыта снегом, огромным белым ковром, который казался безграничным на этой плоской низкой земле. Море казалось чёрным позади белой равнины, и было видно, как оно волновалось, поднимало свою спину, катило волны, словно хотело броситься на бледную соседку, у которой был вид покойницы: такой спокойный, скорбный и холодный.
В 9 часов утра папаша Керандек подошёл к моей двери со своей свояченицей, старшей Кермаган, и с нянькой, которая несла ребёнка, завёрнутого в одеяло.
И мы отправились в церковь. Мороз был такой, что трещали дольмены и лопалась кожа, обожжённая ледяным дыханием. Я думал о бедном малыше, которого несли перед нами, и говорил себе, что эти бретонцы действительно сделаны из железа, если их дети с рождения способны выдерживать такие прогулки.
Мы прибыли к церкви, но дверь была закрыта. Кюре опаздывал.
Тогда нянька, сев у крыльца, начала раздевать ребёнка. Сначала я подумал, что тот обмочился, но увидел, что его оставили полностью голым, бедняжку, на ледяном воздухе. Я подошёл, испуганный такой неосторожностью.
- Вы сошли с ума! Вы его убьёте!
Женщина ответила миролюбиво:
- О нет, господин, боженьку нужно ждать голым.
Отец и тётка смотрели на это спокойно. Таков был обычай. Если бы они его не соблюли, они навлекли бы несчастье на ребёнка.
Я рассердился, ругался, угрожал уйти, пытался силой укутать ребёнка. Напрасно. Нянька бегала передо мной по снегу, а тельце малыша стало фиолетовым.
Я собирался бросить этих зверей, когда заметил кюре. Он приближался к нам в сопровождении пономаря и одного местного мальчишки.
Я побежал к нему и рассказал ему своё возмущение. Он вовсе не был удивлён, не ускорил шаг. Он ответил:
- Что вы хотите, мсье, таков обычай. Они все так делают, и мы не можем этому помешать.
- Но вы хоть поторопитесь! – закричал я.
Он ответил:
- Я не могу идти быстрее.
Он вошёл в ризницу, а мы остались на крыльце, и я, без сомнения, страдал больше, чем младенец, кричавший на морозе.
Наконец, дверь открылась. Мы вошли. Но ребёнок всю церемонию должен был оставаться голым.
А она была бесконечной. Священник произносил латинские слова, которые падали из его рта и звучали бессмыслицей. Он ходил медленно, как священная черепаха, и его белый стихарь леденил мне сердце, как ещё один снег, в который он завернулся, чтобы во имя варварского Бога заставить страдать эту человеческую личинку, которую мучил холод.
Наконец, крестины закончились, и я увидел, как нянька опять завернула в длинное одеяло ребёнка, который кричал пронзительным страдающим голосом.
Кюре сказал мне:
- Пройдёмте расписаться в книге регистраций?
Я повернулся к своему садовнику:
- Быстро возвращайтесь домой и немедленно согрейте ребёнка.
И я дал ему несколько советов, которые позволили бы, если ещё не было слишком поздно, избежать воспаления лёгких.
Мужчина пообещал выполнить мои рекомендации, и они ушли. Я пошёл за священником в ризницу.
Когда я расписался, он потребовал с меня 5 франков.
Так как я уже дал 10 франков отцу ребёнка, я отказался платить опять. Кюре угрожал порвать листок и аннулировать церемонию. Я, в свою очередь, угрожал ему прокурором Республики.
Ссора была долгой. В конце концов, я заплатил.
Едва вернувшись к себе, я захотел узнать, не случилось ли чего-нибудь страшного. Я побежал к Керандекам, но отец, свояченица и нянька ещё не вернулись.
Роженица, совсем одна, дрожала в кровати от холода. Она была голодна, так как ничего не ела со вчерашнего дня.
- Куда, чёрт возьми, они пошли? – спросил я.
Она ответила без удивления, без раздражения:
- Они пошли праздновать.
Таков был обычай. Тогда я подумал о своих 10 франках, которыми должны были оплатить крестины, но оплатят выпивку, без сомнения.
Я прислал бульона матери и приказал развести хороший огонь в очаге. Я был встревожен и рассержен, я обещал себе убить этих животных и спрашивал себя с ужасом, что стало с несчастным карапузом.
В 6 часов вечера они ещё не вернулись.
Я приказал своему слуге ждать их и лёг спать.
Я вскоре заснул, так как я сплю, как настоящий моряк.
Слуга разбудил меня на рассвете, принеся горячей воды для бритья.
Едва я открыл глаза, как спросил:
- А Керандеки?
Слуга помялся, затем пробормотал:
- О! Они вернулись в полночь, мсье. Он был так пьян, что едва мог идти, и старшая Кермаган тоже, и нянька. Я думаю, что они спали в канаве, потому что малыш умер, а они этого даже не заметили.
Я подпрыгнул на месте и закричал:
- Ребёнок умер?
- Да, мсье. Они принесли его матери. Когда она увидела его, она начала плакать. Тогда они напоили её, чтобы утешить.
- Как это «напоили»?
- Да, мсье. Но я узнал об этом только утром, только что. Так как у Керандека не было ни водки, ни денег, он взял эссенцию для лампы, которую вы ему дали. Они выпили её вчетвером, оставалось около литра. Жена Керандека теперь очень больна.
Я быстро оделся, схватил трость, решив избить всех этих зверей в человеческом облике, и побежал к своему садовнику.
Пьяная роженица агонизировала от минеральной эссенции рядом с синим трупом своего ребёнка.
Керандек, нянька и старшая Кермаган храпели на полу. Я ухаживал за матерью. К полудню она умерла.

*
Старый врач замолчал. Он взял бутылку водки, налил себе ещё 1 стакан и, пропустив свет лампы через светлую жидкость, которая, казалось, наполнила его бокал соком расплавленных топазов, выпил жаркий вероломный напиток одним глотком.

13 января 1885
(Переведено 12 июня 2015)