Время кормить Орла

Они пришли ночью. Не то, чтобы я не понимал, что Они обязательно придут когда-нибудь, точно придут, это лишь вопрос времени, но втайне надеялся, что времени будет гораздо больше. И как раз в этот день Эмма сказала, что у неё доброе предчувствие. И, наверно, Они больше никогда не придут. Возможно, потому, что мы хорошо себя ведем, и у нас нет плохих снов. Вообще нет никаких снов в последнее время.

В чём-то она была права, но я не мог с ней согласиться. Лишь бросил на неё испуганный взгляд и промолчал, внутренне зажмурившись и тупо дочитывая книгу, хотя давно знал развязку наперед. А надо было что-то ответить. Отсрочить Их приход своей вербальной печатью.
 
И вот Они пришли. Моя неразумная сестра приблизила Их появление своими нелепыми россказнями. Притянула сакральную бездну. И Они, наверняка, всё это время нас слушали, ловили каждое слово, следили, наблюдали. С замиранием сердца рисовал я себе  немигающий пристальный фасетчатый Глаз. Его огненный взгляд жег мне затылок всякий раз, когда я пытался отвернуться от своего нового знания. Сделать вид, что ничего не помню, что мне всё причудилось в стрессовой ситуации, и я всего лишь обычный подросток, немного замкнутый, немного угрюмый, совсем чуточку надломленный.

Но теперь уже ничего не поделаешь. Они пришли и взяли Эмму.

Это случилось неожиданно даже для меня. А я всегда Их ждал. Просто комната вдруг наполнилась Присутствием и Шёпотом. Шелестом сворачиваемых многофрагментных крыльев. И я перестал дышать, впал в ступор и едва не надул в кровать. Так и лежал, беззвучно открывая и закрывая рот, как рыба, извлеченная на дно лодки, таращился на бледные горбатые фигуры с выпирающим из горбов воротом не полностью втянутых крыльев, и мысленно вопил, ругая себя последними словами. Меня скрутило в узел, – ни тебе голоса, ни решимости.

А Эмма беспечно сопела, разметав ноги по обе стороны кровати. Она всегда так спала, будто уставшая наездница, уснувшая прямо в седле. Кажется, я не мог её видеть. Я не мог повернуть головы. Но я всё видел… Видел?!

Сначала Они склонились над ней и долго разглядывали её беспечальное лицо, обмениваясь невнятными репликами. Потом Один из Них приложил Руку к её голове. Я уже знал, что, таким образом, Они считывают сны и мысли. Не было ни единой темной комнатки, чулана или норки в подсознании, куда Они не могли бы проникнуть. Мы для Них открытая книга, даже и не книга вовсе, так, клочок школьного сочинения. Затем Рука переместилась в область сердца. Теперь Они знали, что она чувствует. Легкий вздох удовольствия пролетел по комнате. Да, Они питаются этим. Нашими внутренними сокровищами…

На самом деле Им не нравится боль. Я это понял тогда, в самый первый раз. Впервые Они пришли ко мне, когда я умирал в реанимационной палате. Окружили мою постель. Проделали всё то же, что и с Эммой. Только я, в отличие от сестры, внезапно пришел в себя. Выпорхнул из того сумеречного состояния, в котором находился после несчастного случая. Мне не было страшно. Просто боли было столько, что она вытеснила страх. Для страха не осталось места. В оцепеневшем от шока и боли мозгу красной лампочкой аварийной сигнализации пульсировала всего одна мысль – пусть всё закончится, пусть всё закончится, пусть закончится!

И тогда Рука коснулась моего лба. Проникновение было мягким, ненавязчивым, но исключающим любой отпор, и, погрузившись глубоко в себя, я испытал облегчение. Я увидел себя со стороны, странное кукольное тело, в нелепой позе распростертое на асфальте. В стороне валялся мой изувеченный велосипед. Мама всегда говорила – крути педали, но не забывай, колеса – не крылья... Какие-то люди скучились надо мной, кто-то кричит, зовет на помощь. Чьи-то пальцы ищут пульс, ощупывают грудь.
 
Одуревшее лицо водителя блеклым пятном маячит на заднем плане. У него такой вид, словно в него ударила молния. Челюсть трясется. Он не может выдавить ни слова, начисто позабыв о телефоне, что всё ещё зажат в его руке. Оттуда звучит встревоженный женский голос, но он не в силах ответить. Всё случилось так быстро. Так глупо! Ему тоже нужна медицинская помощь. Он в шаге от сердечного приступа, потому что сбил ребенка, который едва ли старше его сына. Этот человек просто ехал на работу, и тут ему позвонила жена, они были на грани развода, и он так обрадовался внезапной оттепели! В ту минуту он думал о хороших вещах. Решал куда повести супругу вечером – в кино и на прогулку, как в молодости, или в ресторан. Теперь он никуда её не поведет. Она, скорее всего, соберет вещи и детей, и в тот же вечер укатит к маме.

 Я сочувствовал ему. Правда. Искренне. Если бы можно было сказать этому горемыке, что я его прощаю, не держу на него зла…  Но нет! Нет! Он должен простить себя сам. Они придут и за ним, чтобы насытиться его катарсисом.

 Я простил его. Тогда, на больничной койке. Они считали это в моем затухающем сознании, в незапятнанном сердце. Им было вкусно. А моя боль Их не прельщала. Словно нотка гнильцы в сочном фрукте, она портила послевкусие. И на то время, пока Они насыщались моим всепрощением и невинностью, Они избавили меня от неё. Благодаря этому я сумел набраться силы и выжить.

Потом, когда боль вернулась, голодная, лютая, тошнотворная, я был уже другим человеком. Я знал, что существуют Они, Ангелы. Они коснулись меня. Им это понравилось. Значит, я нужен Им, и Они придут снова. Я и впрямь тогда думал, что Они –Ангелы. Это теперь я знаю, что это не так. Но тогда эта мысль помогла мне выкарабкаться, срастить кости и внутренности. Я видел, как Они приходили и к другим пациентам. Потом, когда меня перевели в палату для выздоравливающих. Я видел, как Они касались их. Пробовали. Смаковали.

Помню одну женщину. У неё было доброе лицо и очень больное сердце. И однажды ночью Они столпились над ней, как врачебный консилиум. Она спала, подключенная к аппарату. Она могла умереть во сне. Прямо как моя мать. И я каждую ночь приходил на костылях к её палате, чтобы посмотреть, как она дышит, как медленно, едва заметно поднимается её грудь под простыней. Я боялся, что не увижу её больше. Что ей приснится кошмар и некому будет разбудить. А её слабое сердце не выдержит. Я следил, чтобы она спала спокойно. Мне нравилось, что все морщинки на её лице во сне разглаживались, стирались, и я воображал, что выполняю очень важную миссию, спасаю жизнь чьей-то маме.

Они пришли к ней, когда меня уже готовили к выписке, а её – к серьезной операции. Они долго вслушивались, шептались. Я испугался, что она проснется, увидит пришельцев и получит инфаркт. Но она не проснулась. Не проснулась она и утром. Они выпили её до дна. Осушили до капли. Просто как вампиры. Тогда я стал думать, что они – вампиры. Один из них приложил руку к её груди, и она перестала цепляться. Я понял по лицу. Она тихо истаяла в своем сне. Утекла далеко-далеко, откуда не возвращаются. Теперь я знаю, как умерла моя мать. Это была бы хорошая смерть. Если б не их довольное урчание. Не случись этого пиршества, я бы, может, не начал ненавидеть…

Вот, что меня мучило, доводило до бешенства. Я не мог примириться с мыслью, что в святилищах наших сердец они ведут себя, как посетители ресторана. Приходят, когда захотят, выбирают блюдо по вкусу и, жадно причмокивая, поглощают наши душевные соки, словно мы лишь для того и бьёмся. Всё, что делает нас живыми и настоящими, наполняет их обеденные тарелки. Чем больше тебя, тем сытнее трапеза. Люби, гори, чувствуй, познай много боли, сгори дотла – устрой им праздник! Да неужели мы из кожи вон лезем, только чтоб накормить их?! Чудовища! Что ж вы никак не подавитесь! Вот, что я думал о прежних спасителях. Не хочу я быть вашим десертом! И Эмму не отдам!

Сестра беспокойно заворочалась во сне. Слабо застонала. Они достали её! Я скрипнул зубами, отчаянно пытаясь приподняться на локте. Наконец, мне это удалось. Темные волосы Эммы рассыпались по подушке, губы слегка приоткрылись. Она выглядела такой беззащитной! На мгновение мне показалось, что из Эмминого рта в глазные впадины сущностей перетекает многослойный фосфоресцирующий луч. Нет! Нет! НЕТ!!! Не трогайте её! Не смейте! Ей всего двенадцать! Она не еда! – прокаркал я непослушным горлом. Горбатые тени не шелохнулись.

Эмма снова застонала и дернулась. В её стоне мне послышался горестный всхлип. Сердце едва не треснуло от сострадания. В тот момент я испугался за сестру так сильно, что одна из сущностей заинтересованно покосилась в мою сторону. Учуяла более могущественную эмоцию. Да, да, оставьте её! Возьмите меня! Я вкусный! Я всё понимаю! Я выдержу всё, что угодно, только оставьте сестру в покое!– беззвучно голосил я, пытаясь привлечь их внимание.
 
Вампиры зашептались, их длинные конусообразные головы медленно повернулись ко мне. Мерцающий луч пропал, хотя, возможно, он мне привиделся. Их голоса напоминали шорох крыльев гигантской бабочки. Бабочкиного языка я не знал. Да и чёрт с ним! Главное, что они услышали!

Жертвенность – изысканное лакомство. Словно по команде, сущности отлипли от Эммы и устремились ко мне. Сестра тут же перевернулась на бок, поджала коленки и мирно засопела. Теперь они склонились надо мной, перешептываясь и недоумевая. Я ждал прикосновения. Меня переполняла отчаянная решимость. Ну же, давайте, я приготовил для вас столько вкусного, обжоры!

Бледный отросток потянулся к моей голове, и я торжествующе улыбнулся. Я всё про вас знаю! Вы для меня открытая книга. Так чем я хуже? Я тоже могу вас коснуться,  попробовать заглянуть в ваши сердца, если таковые имеются…

Они поняли. Тени заколыхались, зашелестели взбудоражено. Трехпалый отросток скользнул к моей груди…  О-О-О-О… Я, словно маленькая атомная электростанция, вырабатываю столько необходимых вам калорий! Так берите же, не стесняйтесь, тащите столовые приборы, я не боюсь, я хочу показать вам, что вы такое на самом деле!

Хоботок, будто ожегшись, дернулся прочь, сущности разом повернулись к спящей Эмме. Нет, я буду держать вас на поводке! Я снова переместился к сердцу, и жаркая волна любви к сестре, к матери, ко всем прекрасным душам хлынула из меня в их жадные глотки. Мы не еда! Имейте совесть! Отведав нашей радости, хлебните и горя!

Пришельцы смотрели на меня. Я видел их глаза. Глаза моей матери. В них светилась бездонная печаль, безымянная печаль и нежность, выкристаллизованная из зрелых душ, прекрасных душ неисчислимых поколений.

– Горький плод, – услышал я чужой голос в своей голове, – плод осознания всегда очень горький. Ты готов стать одним из нас. Мы пришли за тобой. Так всегда и бывает, когда ты перерастаешь свой вид. Ты становишься на одну ступень пищевой цепочки выше. Теперь ты узнаешь, кого кормим мы. Неужели ты думал, что мы крайнее звено и на нас цепь замыкается? Вот уж было бы нелепо, НЕЕСТЕСТВЕННО!
 
Усвой же свой первый урок! Ценнейший закон мироздания – корми и накормлен будешь!
В этой множественной вселенной всё построено на Сверхкормлении. Вы кормите нас, мы кормим ИХ, ОНИ, наверняка, тоже КОГО-ТО кормят. А иначе, откуда, по-твоему, берется всё грандиозное великолепие бытия?! А? Не думал об этом? Дух творит формы, ну и Великое Бесформенное, разумеется, но отнюдь не голодным. И нечего делать большие глаза!

Давай же, встряхнись, малыш, разомни крылья! Помаши ими, как следует, пусть расправятся. Вот так. Хорошо. А теперь целуй сестру на прощанье, ну же, коснись её, очень хорошая редкая субстанция! Да не бойся ты её съесть! Мы не едим людей в буквальном смысле. Она и не заметит, если поделится с тобой кусочком своего чудесного сна. Ничего ей не будет, твой перекус – ничтожная капля в море. Она одна из тех, безграничных, что могут накормить всех голодных. Таким ничто не угрожает, будь спокоен. Если они, конечно, не съедят себя сами. Но мы-то рядом, не позволим. Сколько же в ней красоты! Чистый нектар! Чувствуешь? Вот и славно. А теперь поторопись! Нам пора возвращаться. Время кормить Орла…