запятая

Ноги упругую траву приминали,
 ей было все равно, что дождь, что огонь, что ты.
Жар разлитый по холму укутывал.
В нижнем лесу чирикало и пело невидимое тело.
В верхнем пространстве: Гудела пчёлами крона цветущей-радующейся яблони. Небо не хотело взглядов, это было  понятно. В дупле корявого дуба черное перелилось бы за края, но нет. Нет ни тебя, ни меня здесь.  Где? - Я пел среди серых камней, хотя, не умею петь. Слова, не дрова, хотя,  выгорают дотла, если сильно хотеть огня для табака, или смотреть на муравьёв, это ведь, всё равно, что спать в них.
И что?
Как что!? Сегодня приходит Пора со сбитыми в кровь ногами. Пора тешить траву горелыми злыми глазами.
Зачем?
Затем, что теряя мысль, смысл, как будто имел, можно достичь Луны, не утонув, а улетев. Из чёрного дупла чёрный шар взяв, на ядро сев.
Смотри! Ветер срывает шапку с пепельно-серых камней, это звуки, звуки огней!,  от вас всё веселей! Это серые звуки гранитных камней  лесом встали, рассыпавшейся горой легли. А тыя упал камнем в лужу, круги по мутной поверхности  были голосом. Голос смолк.
Может, не захотел?
... тихо, очень тихо, по тропинке прошел король жуков, его свита шла следом, скрытая в траве края тропинки по которой тихо-тихо прошёл король птиц, его свита попрыгала следом, скрытая в траве края тропинки по которой прошёл дождь. Облака на верху стоят клином, лес шевелится гривой зелёной, эта тьма манит коз и подростков, убегающим зайцем собак. Шум в голове, звон в ушах, точки перед глазами, это пыль от асфальта танцует в свете фар экскаватора, терминатора тишины, все короли ушли. Остались стражи пустых улиц-дворцов, что опустев стали невидимы, ненавидимы, не нужны. Бинты распустили врачи без лиц высоко, высоко, высоко в синем покое, больных больше нет, меньше нет, нет болезней в синем покое. Пивовар смотрит за этим строго. Белые лица без врачей повисли над входом в театр. Там, где твёрдо стоят на ногах играя на сцене в матросов застывшего в киселе корабля, где кричат истерички и плачут мужчины над каждым гвоздём, огонь над землёй, любая победа над плоскостью обсуждается за длинным столом во главе которого тень леса.
Над тьмой лесной играет северное сияние. 
Северное сияние, возьми поскорее меня! Прошу тебя! Безобразие настигает, хватает меня!, здесь, внутри и снаружи сажа, грязная вата, цемента пыль, трупы и пластилин,  вязкие делегаты партии серых спин. Вот мои руки, вижу живот, пупок и член, вот ноги,  но где голова откуда я вижу всё это? Коробка с теннисными шариками, стальной горизонт ножа. Режет пшеницу Катя, слепая и толстая как облако, как хрущ, как нога. Вокруг неё танцуют медведи без кожи, лисы без хвоста, змеи с руками. Танцуя собирают пшеницу, связывая поют. А золотое растение тянется к небу, выше голов, к птицам. Пшеница не знает смысла, не имеет границ. Когда это кончится, знает старик Пивовар. Он висит на сосне и корчится, кривляется, но, молчит. Хотя, я уверен, что если ему предложить закурить, дать табака и огня, он спрыгнет наземь весело, он пришёл, он и есть Пора. В эту пору безумную, мы увидим поломанный мир, как вещи вальсируя собирают золотую пшеницу. Вот это и есть наше настоящее дело. Это дело без отчаяния и сожалений будем делать, отпустив все хвосты, открыв ладони, пусть вылетают все птицы, которых мы держали крепко, пусть теряются в мгле  концы всех верёвок, что держали мы крепко, ведь нет больше зеркал, меньше нет, нет отражений в зелёной тьме покойной. Лишь дрожит огонёк далёкий, сердцу сладко, ведь мы его заметили. Пришла пора - мы его вспомнили. Всё время жили забытые, вот, вспомнили и нас заметили. Оказалось, что за окон окнами стены, а за стен стенами рвы, а за рвами горящая речка, а за речкой забор из костей, всё черно, солнце спит в это время, грязь разлита в черной ночи, но, далеко-далёко, дрожит огонёк, и нет тоски!
Громадный заяц прыгает вверх, на ветер, врывается в степь самого верхнего мира, где ветер  цвет, свет. Заяц сидит, теряя свои черты, теперь он конь восьминогий, он отражение солнца, тот самый, солнечный заяц.