Сияние надежды

 
                Вся человеческая жизнь преклоняется перед красотой. Она царила во Вселенной до появления человека и останется после него. – Джек Лондон

                Сияние надежды

Красота спасёт мир. Сказано громко, но так ли это? Вспоминается, как я однажды остановился  в прекрасном зале Русского музея у знаменитой картины И. К. Айвазовского «Девятый вал».
Не поверите – буквально замер в глубоком размышлении, осматривая полотно.
Неописуемая красота   стихии в сочетании с изумительным художественным изображением борьбы человека с грозными проделками океана  : свирепая буря, изумрудно-пенистые  громадные волны обрушиваются на горстку  потерпевших крушение моряков, из последних сил вцепившихся в обломок мачты. Их судьбе не позавидуешь.
Возникло желание помочь и одновременно подумалось - как коротка и хрупка жизнь человека.
Поразительно, но художнику удалось выразительно отобразить, как именно природа воспитывает силу духа и веру в спасение.
В картине все в движении. Желтые, зелёные, розовые, оранжево-сиренивые тона сменяют друг друга. Как бы проносится золотистый туман и слышен гул рычащих волн, скрывающих под своей синевой глубокую бездну.
 По преданию «девятый вал» - самый страшный. Спасутся ли? Раннее утро и проблеск солнца, так живописно отображенный на полотне, дают надежду. Надежда всегда умирает последней!
 Всё же  спасение - дело рук самих утопающих, подумал я тогда, вспомнив известную пословицу.
Удивительно, что вскоре и сам я попал в ситуацию, когда под лучами изумительного северного сияния чуть не погиб. С ужасом думаю, что этого рассказа могло и не быть. Но вот, вдохновлённый красотой сияния, остался жив, и даже занялся сочинительством.
Пишу  и думаю, а, вдруг, это кому-нибудь поможет выжить в трудной ситуации. Как  мне тогда помог своей картиной И. К. Айвазовский.
  Романтика шестидесятых. . . Мы были молоды, наивны, но оптимистичны. С каким восторгом и азартом часто пели: «Только чуточку прикрой глаза - ты увидишь, как в далёком море, Бригантина поднимает паруса!» Особенно мне нравился застольный куплет: «Пьём за яростных, за непокорных, за презревших грошевой уют! »
Вот с таким настроением я отправился служить в ряды Советской Армии. Осмелюсь доложить, что мой послужной список: рядовой кадрированной части, полярный ефрейтор 569 ПРК(подвижной рентгеновский кабинет), матрос кабельного судна на морской практике на четвёртом курсе 1 ЛМИ, и, наконец,  врач корабельный с воинским   званием капитан  ВМФ, -  обычным не назовёшь.
Теперь, когда я изведал азы  трёх видов служб, могу твердо сказать, что армейские порядки резко поколебали мои романтические представления о жизни.
 Теперь по-порядку. Окончив с отличием в 1960 году ЛЭМТ с дипломом техника электрика по монтажу и ремонту медицинской  и рентгеновской аппаратуры, я, как законопослушный гражданин, был направлен в город Павловск осваивать курс молодого бойца, чтобы враги знали, что я сделаю из них отбивную, если они попробуют сунуться.
Помню, как приставленный для нашего обучения старшина – сверсрочник с жалостливой фамилией  Неелов, проходя  «гоголем» перед строем и закладывая руки за ремень под свой, отъеденный на солдатских харчях,  довольно кругленький  живот, производил солидные внушения перед новобранцами  в день нашего прибытия в воинскую часть.
Вид у него был, как у Карлсона, который живет на крыше казармы, запивая пивом варенье. От чего лицо выглядело лунообразным, заплывшем и хмурым, свойственное людям пристрастным к алкоголю. Оно расплывалось лишь в  широчайшей улыбке, как у людей с синдромом Дауна, только когда он матерился.
 Без противогаза рядом с ним, практически, стоять было невозможно, так как от него исходил удушающий наши юные лёгкие  омерзительный запах тройного одеколона с мощным винным выхлопом, дополнительно сдобренный  чесноком. 
Зато портупея и хромовые сапоги «гармошкой» на голенищах сияли так, что сразу переключали наше внимание на нижнию часть фигуры.
  Мы сразу «подарили»  ему кличку «мыльный пузырь с начинкой». 
Честно говоря, нашу разношерстную толпу, напоминающую картину И.Е.Репина «Бурлаки на Волге», назвать строем было трудно. Мы все были из одной группы дипломантов Ленинградского Электротехнического Медицинского Техникума. Родители нас предупредили, что после выдачи армейской формы, гражданскую одежду утилизируют. Поэтому каждый одел старое тряпьё.
Учитывая разницу в росте и весе, толпа выглядела весьма экзотично и  забавно. Например, боец Слобаденюк весил 48 килограммов, при росте 170 сантиметров и, одетый в протёртый чёрный костюм с чёрной шляпой, напоминал Чарли Чаплина.
 В дальнейшем, при первом марш-броске, когда его одели в форму с боевой армейской выкладкой, вес которой 32 килограмма, он, преодолевая полосу препятствий,  по-чаплински  сразу упал в ров с водой, едва не захлебнувшись. Его удачно подцепили багром, снятым с пожарного щита, и оставили подсыхать на траве.
 Отряд не заметил потери бойца. Мы сомкнулись и успешно продолжили бросок.
Неудачливый новобранец конечно  простыл, попал  в медсанбат, где фельдшер долго и старательно смазывал его горло раствором Люголя, приговаривая: «Терпи казак, у меня ещё две банки этой дряни. Ты за это время научишься плавать дельфином».
Новобранец возненавидел медицину. 
- Портянка не требует вашего  образования, - солидно рассуждал Неелов.
- Она - ваша мать, сестра и дочь. Любите её. Это достижение нашей Армии со времён Кутузова. Михаил Илларионович  предложил сапоги, портянки и шинель. Хоть и одноглазый, но большой умник. Сколько он этим спас солдат!  Представляете, если бы ему вышибло второй глаз,  мы бы не умели воевать.
Пеленайте ноги, как девочки пеленают кукол. Солдат, не умеющий  носить портянки, - обуза для всех. Вместо того, чтобы идти в атаку, надо тащить бойца с потертостями. Это страшнее поноса.
Как выяснилось в дальнейшем, тема поноса, была второй родной и излюбленной «лекцией» сверхсрочника. Обычно он её окрашивал медицинскими познаниями о пользе чеснока и коры дуба. Если это происходило на строевом плацу, сразу заканчивал словами: «Запевай, шагом марш!»
Раздавалось:«Когда идём повзводно мы дорогой полевой,
                Шинель моя походная, она всегда со мной,
                Она всегда, как новая, подрезаны края, 
                Армейская, суровая, родимая моя».
«Ррраз...,Ррраз...,Ррраз...»,- командовал старшина в экстазе ,- «Кто там вместо суровой пропел х.....  Я вас научу жить, салаги,  м... твою так!!» 
Иногда, проходящий мимо, комдив подзывал его, делал  замечание: «Полегче  с матом, Неелов». Старшина обычно струнковался, щёлкал каблуками, брал под козырёк и рапортовал: «Есть без мата, товарищ гвардии полковник! Служу Советскому Союзу!»
Затем обращался к строю: «Вы слышали: без мата, салаги!» И сыпал на нас  трёхэтажный отборный мат.
 «Тра-та-та-тааа!» - непроизвольно зазвучала тема судьбы из произведения Бетховена в день начала службы…
А на следующий день, помытый в бане, избавленный от многих забот, я молодой, бритоголовый, как ЗК, боец, после скудного завтрака, уже  стоял на плацу на разводе и наблюдал далеко не романтичную картину.
Передо мной выстроились офицеры, которых было вдвое больше, чем нас, зелёных необученных бойцов. Раздавались крики, как на рабовладельческом торге:  «Боец Коган в ангар номер один», - но тут же кто-то кричал: «Отставить! В ангар  номер два, приказал комдив», - и прикладывал, положенную для крепости слова, порцию отборного  мата вместе с отпечатанным приказом.
 Так, буквально, с помощью нестандартной лексики,  они вырывали  друг у друга каждого новобранца.
Оказывается в ангарах - законсервированная техника, а ухаживать за ней некому. В военное время часть развернётся полностью, призовут солдат, а сейчас часть носит название кадрированной и в ней служат одни офицеры. Понятно, что мы использовались, как рабы на  галерах.
Помимо тяжелых работ, направо и налево сыпались наряды за любую мельчайшую провинность, например, за плохое пение в строю. Однажды, получив такой наряд, как мифический Геракл, я всю ночь натирал полы бывшего конного манежа Павловской казармы площадью в половину футбольного стадиона.
 Как добротная скаковая лошадь, только под утро я достиг середины помещения.
Курс молодого бойца скомкали, заменили периодическими маршами - бросками по тревоге в ночное время.
  «Тревога» не была для нас неожиданностью.
Индикатором оказался тот же худосочный и долговязый боец Слобаденюк. Видимо, старшина получил за  «героическое» плюхание   новобранца в ров  сильный нагоняй от начальства. Теперь он боялся  рисковать. Упорно следил за здоровьем «любимца» .
Неелов перед «тревогой», расплываясь в улыбке, выстраивал роту и объявлял: «Вечно рядовой Слобаденюк, за постоянное подтягивание спадающих штанов, двойной наряд вне очереди на кухню. Набирай калорий, сукин сын», -  при этом крепко трехэтажно матерился.
Усилиями старшины вечно рядовой  действительно округлился и даже стал «травить» неприличные анекдоты, которые он в изобилии черпал у котлов от поваров и проштрафившихся солдат.
Он приобрёл вид настоящего кухонного работника. Сытого, но недовольного всем окружающем человека, с постоянным запахом помоев и горелой пищи.
После пребывания в санчасти, где перестарались с раствором Люголя, у него появился осипший голос. Многие, при встрече, многозначительно подмигивали и провакационно спрашивали -  не пересёкся ли он в санчасти  с сифилитиком. Теперь призывник ненавидел не только медицину, но и кухню, а больше всего, всё же старшину.
 Но однажды он возвратился после наряда сияющим, даже как-то помолодевшим и, неожиданно, заявил по английски: «Yes!», хотя мы в техникуме изучали немецкий.
 И уже по русски добавил: «Бог шельму метит!», «приукрасив» это отборным матом своего «любимца», - п.....  насытился Неелов.
Оказывается ему крупно повезло увидеть, как сверхурочник, подскользнувшись на помоях, опрокинул на себя два ведра отварных макарон, которые он воровал практически ежедневно, видимо не без помощи работников кухни.
  Захлёбываясь от восторга, он продолжал – так хрякнулся и хрюкнулся, что задрожали стёкла в соседних казармах, а, главное, новый мундир после жирных макарон стал похож на вонючую подстилку в свинарнике. Меньше будет выпендриваться, - глубокомысленно заключил он.
Для нас его рассказ открыл причину нашего скудного питания. Многие удивлялись, почему, заполняя брюхо столовской пищей, все остаются голодными.  Даже  «черняжка» (столовый чёрный хлеб), прихваченая про запас в широкий карман армейского голифе, не помогает. Вместо сытости только душещипательная изжога и тоскливые звуки воющего волка под «ложечкой».
 Некоторые отпускали армейские шутки: «Калории начальству, а нам бутерброды, а вместо масла оптические прицелы, чтобы отыскать масло и разглядеть, что в котлах».
«Голодный волк всегда в тонусе, - любил напомнить Неелов. Сам при этом постояннно чего-нибудь пожёвывая, как верблюд в зоопарке.- 
Вы у меня будете влезать в штаны без мыла за 45 секуд. Так требует устав. Если бомба бьёт по затылку спать некогда, надо быть в строю с родным автоматом Калашникова через 50 секунд, опережая противника, иначе убьют и даже портянок не найдут.  Матери будут плакать. А родные не узнают, где ваша могилка.
Запомните, если враги будут справляться о вашем здоровье, вы им должны сказать, как положено защитнику отечества: «Не дождётесь!»
Поэтому читайте устав и тренируйтесь одеваться с закрытыми глазами». Теория подкреплялась ежедневной практикой. Одежда укладывалась перед кроватью таким образом, чтобы даже в темноте натянуть всё на себя вместе с сапогами и портянками за 45 секунд. Ночью во сне происходило автоматическое закрепление «пройденного материала», до такой степени, что в голове рождались удивительные «комиксы». Особенно запомнился один из них: - на голову сваливается арбуз. Слышится мат Неелова.
 Далее я весь в красной арбузной жиже  в панике вскаиваю, подбрасываю гимнастёрку вверх, пока она возвращается, успеваю замотать портянки и заправить ноги в сапоги, вставляю руки в рукава опустившейся гимнастёрки.
Затем, смазанную соком арбуза, обезумевшую голову новобранца с трудом продёргиваю в соответствующее отверстие. На ходу опоясываюсь ремнем, вышибаю плечом дверь караульного помещения, хватаю с оружейной стойки автомат, бегу со всеми к полосе препятствия.
А  там  уже Неелов матом объясняет, как леопард перепрыгивает ров, при этом он сам зверски рычит и показывает клыки.
Удивительное дело, как эта муштра изгадила мой организм.
Прошло десять лет. Я посмотрел фильм «Семьнадцать мгновений весны», только что вышедший на телевизионные экраны. 
В голове звучала песня: «Не думай о секундах свысока...Стучат они как пули у виска...Мгновения, мгновения, мгновения!»
Я приехал на дачу –тишина, упоённый ароматом трав и цветов воздух.
Быстро уснул. Ночью была гроза. Я вскочил в холодном поту. Один в один повторился «комикс» того юного периода армейской службы. 
Нас натаскивали на скорость подъёма в течение всего курса молодого бойца. Настолько успешно, что уже через две недели, после зычного крика: «Взвод, подъём!» - мы очумело,  как штык, через 45 секунд стояли в строю, подобно собакам в цирке. Разница только в качестве. Собаки получают за выполнение трюка сахар, а мы мат.
После ядерной физики, курсов сопромата, интегрального и дифференциального исчисления нам казалось, что нас кто-то выбросил на  острова Новой Гвинеи с театром одного актёра.
Нееловский попуасский бред с претензиями на свежие мысли вызывал у нас какое–то чувство оглупления и недоразумения с вопросом: «Кому всё это нужно?» Создавалось ощущение глубокого пердонария (в словаре Ожегова-туалет, сортир).
Учебная «тревога», видимо, была звёздным часом его службы. Неистово вибрируя голосом, он осатанело орал: «Взвод, тревога!».
 Затем вставал под висящие на стене казармы портреты Ленина, Маркса, Энгельса, надувал щёки и зычно, так что дрожали стекла казармы, выводил открытым ртом мелодию тревоги, напоминая человека, только что убежавшего из сумасшедшего дома.
Видя, что он ошарашил всех своим истошным криком, не давая опомниться, сразу переходил на отборный мат, подгоняя замешкавшихся, и грозил: «Вы у меня, голубчики,  полосу препятствия ночью будете преодолевать быстрее леопардов. Для вас это будет не препятствие, а редька,  которая слаще хрена. А пока на вас смотреть тошно. Дерьмом плюхаетесь в воду, потом ценные лекарства Армии расходуете!»
 Положенные ежедневные стрельбы отложили до присяги. Накануне нам объяснили устройство автомата, свозили на полигон. Там, от неумения, многие стреляли  в «молоко», чуть не попадая в мишени соседей.
Вспотевший  и испуганный начальник полигона бегал от одного бойца к другому, матерился и орал: «Где вас откопали – сукины дети. Я бы вам даже обычные вилки и ложки не доверил. Почему не обучали? Чем вы занимались на курсах новобранцев? Вы же друг друга перестреляете. Надо знать, что при стрельбе очередью, автомат уводит в сторону. Держите автомат крепче, прижимайте к плечу, поскуды».
 А на следующий день мы, «обласканные» матом, и уверенные, что после однократной стрельбы представляем самую грозную силу, стоя на плацу с автоматами на плече, торжественно  поклялись защищать Отчизну до конца, пока есть патроны.   
 Рядовым, с погонами защитника Родины,  я прибыл в город Кандалакша в качестве  помощника рентгенотехника в 569 ПРК, в штате которого был начальник-майор Алиев Магомед Джабраилович,  рентгенотехник - старший лейтенант Сичкарь Владимир Иванович, рядовой Валентин Иванович Терёхин  - водитель нашего «Золотого фургона», как мы прозвали  наш старенький ГАЗ-52, российскую неудачную копию американского Студебекера с значительно меньшей мощностью.
Расклад не поменялся - по одному офицеру на нос рядового. Больше всего нас обрадовали печка и умывальник в салоне кузова нашего автомобиля, придающие домашний уют. После каторжных работ в Павловске эта служба была похожа на санаторно-курортное  лечение. Мы усиленно питались в столовой госпиталя. Нас даже поселили в отдельном доме на краю гарнизонного городка, где жили гражданские лица, обслуживающие столовую.
 Вот, наконец, она романтика, обрадовался я, но радужное настроение подпортил тихий шёпот Валентина:
- Я машину водил два раза. Первый, когда объяснили как включать, где педали газа и сцепления, как переключать скорости, а второй, когда сдавал на права. Дело в том,  что мне предложили бесплатные курсы водителей от ДОСААФ. Посещать я их не смог, так как не отпустили с работы, а пришёл только на сдачу прав на вождение. Материальную часть не спрашивали, а на вождении  я удачно проехал по двору, выехал смело из ворот на улицу, немного проехал, затем инспектор попросил остановиться у переезда. Я остановился, он даже похвалил меня, сказав - ты первый, кто остановился по правилам за 20 метров до переезда. Выдали права и через два дня забрали в Армию.
Вариантов не было. Молодость дает право на азарт и риск. Обсудив, мы решили не признаваться, а попросить начальника, под предлогом освоения техники выехать на заброшенный стадион  и там основательно потренироваться в вождении. На это мы потратили неделю и прилично овладели маневрированием. Даже сложным попаданием задним ходом в гараж, правда, при этом снесли ворота.
 Мы радовались, что не снесли постройки во дворе нашей обители, а ворота отреставрировали, как картину в Эрмитаже, настолько удачно, что командование присвоило мне звание полярного ефрейтора за безупречное несение службы и экономию государственных средств в условиях Заполярья.
Оказалось, что мне надо владеть машиной не хуже профессионала.  Российское бездорожье так изматывало водителя, что без дублера  доехать до дальних точек было невозможно. Наша миссия заключалась в рентгенологическом обслуживании частей Севера.
 Выглядело это так: мы, получив в Кандалакше  предварительно заказанную открытую железнодорожную платформу, каким-то чудом с помощью подручных и подножных средств, проявляя искусство маневрирования, ставили машину на середину. Затем, примитивно  закрепившись за крюки  платформы проволокой, которую заранее запасали обычно на помойках, или в бесхозных сараях, прицеплялись к попутному составу и двигались вместе с ним, согласно графику движения.
Прибыв на пункт назначения, разгружались, а затем, по сложным северным дорогам добирались до  воинской части, разворачивали флюорографический кабинет, делали флюорограммы всех служащих части и гражданских лиц, проявляли пленки, сушили, и тогда вызывали наших командиров, чтобы они выявили больных. Выявлял обычно рентгенолог –майор, назначение другого офицера, фельдшера по образованию, для меня осталось загадкой.
 Он, пытаясь командовать, обычно давал непонятные распоряжения. Как в сказках об Иване-дураке: «принеси то - не знаю что». Становилось ясным, что в рентгенотехнике и рентгенологии он, к сожалению, разбирался как свинья в апельсинах. Видимо он отвечал за наше передвижение. 
После первой погрузки, когда нас сразу заткнули на запасной путь, где мы просуществовали двенадцать дней вместо двух отмеченных в командировочном удостоверении, мы сразу сообразили, что это дело рук его организаторского «таланта», так незаметно усиливающее романтическое начало нашей службы.
 Наверное, надо было выяснить число, когда нас отправят, а затем посылать? Он полностью демонстрировал ту самую тыловую единицу, о которой солдаты говорят:  «Как надену портупею - всё тупею и тупею».
Первый рейс для нас, как первый блин, оказался комом. Помню, получив продукты сухого пайка, мы разожгли печку, заварили чай, уничтожили лихо треть пайка, и, с чистой совестью легли спать, поглаживая животы и вспоминая половицу: «солдат спит -  служба идет». На третий день, когда закончились продукты - картина та же: «А с платформы говорят - это город Кандалакша».
Отойти от машины нельзя - в любую минуту возможна отправка. Кроме того, учитывая специфику российского менталитета, могут обворовать до последней гайки.
 На восьмой день, когда начало сводить живот и ноги от голода, Валентин,  применив нестандартную лексику,  шутя сказал : «Хоть ты и ефрейтор, а руководство, вопреки уставу, беру на себя. Я иду добывать пищу у  привокзального населения, а ты в комендатуру вокзала звонить начальству, после того как подкрепимся.
Всё равно, ты со своей гнилой интеллигентностью клянчить не сможешь, зато с комендантом поговоришь круче, чем я».
В результате, он притащил сгущёнку, хлеб и чай. Его пожалела какая-то бабуля.
 Действительно, пища привела меня в боевое состояние. Через коменданта вокзала, я вызвал к телефону нашего  майора, доложил ему обстановку, припугнул, что будем писать рапорт по инстанции.
 В тот же день прибыл Сичкарь, отыскав нас на путях, извинился, притащил еду, сообщил, что лично добился нашей отправки через четыре дня. Вот тогда я окончательно убедился, что спасение утопающих - дело рук самих утопающих.
В следующую командировку мы отправлялись с НЗ, наполнив наволочки пшеном, рисом, гречей, взяв дополнительно чай, сгущёнку, банку поливитаминов, как это делали полярники.
 В этом нам помогли наши соседи, работники столовой, после жалостливого рассказа о наших злоключениях.
 Жизнь познается в сравнении. Объездив практически весь Север, встретив большое количество интересных людей, пройдя через разные приключения, я все же мог уже радоваться такой удачной, по сравнению с кадрированной частью, службой в  «гвардейском» 569 ПРК, но тут меня ждало испытание, которое напомнило мне «Девятый вал».
Тридцать первого декабря поступил приказ -  обследовать бойцов танковой части в городе Алакурти на границе с Финляндией, что в ста километрах от  города Кандалакша.
Наш майор, истинный Магомед, которого переубедить невозможно, приказал ехать. Как мы его не уговаривали, что это день встречи Нового года, что везде все в  этот день отдыхают, что многих, в связи с отпусками не застать, он сурово объявил: «Приказы не обсуждаются, а выполняются!»
 Ну что ж, где-то к двум часам дня, мы спешно собрались. Пообедали, заправили бак  бензином, взяли аппаратуру, немного дров и, нехотя, выехали. Стоял мороз около 25-27 градусов, для северной зимы это обычная температура, можно даже сказать  сравнительно теплая, поэтому шубы мы оставили. В них в кабине неудобно, вместо них взяли  ватные бушлаты.
 Ехать предстояло приблизительно 2-2,5 часа по хорошей дороге, которую постоянно расчищали бульдозеры. Путь был нами изучен в прежних командировках, но карту, как истинные следопыты, на всякий случай прихватили.
 Когда садились, я весело пропел: «Дан приказ  нам всем на запад!», и, как Ю. Гагарин, махнув рукой, приказал: «Поехали!». Действительно Алакурти находился от нас на западе. – Твоя лычка постоянно склоняет тебя к командованию, шутливо попрекнул меня Валентин.
Приедем, получишь от рядового наряд вне очереди, будешь драить колёса нашей  «старушки». Быстро проехали освещённый город и, включив фары,  нырнули в густую сине-фиолетовую темноту полярной ночи.
Чтобы не сбиться с пути, включили мощные  вращающиеся прожекторы на крыше фургона,  которые вырвали из темноты, украшенной падающими снежинками, дальние сопки.
 Вид у них был каким-то причудливым, то в виде человеческих загадочных фигур, то в виде необычных животных,  динамически бросающихся в бездну, а иногда горделиво возлежащих на самой вершине.
Крупный снег, падая и забавно кружась, смешивался с белым светом фар и желтым светом противотуманных подфарников, создавая иллюзию радостного новогоднего праздника.
Мы много шутили, рассказывали анекдоты. Началась лесополоса. Снег прекратился. Я даже обрадовался, что дорогу не успеет засыпать, Если забуксуем, то ожидать помощи бульдозериста или водителей других машин в новогоднюю ночь неоткуда.
Поделился своей мыслью с напарником. «Ты прав, - сказал он, - Таких великих стратегов, как наши начальники, даже под ёлкой не отыскать. Они, пожалуй, уже  выпивают, а мы едем туда, не знаю куда. Танкисты нас могут принять за полудурков, а ещё хуже за шпионов. Вот возьмут и посадят на губу» - пошутил он.
 Удивительно, но его ясновидение оправдалось. Машина набрала приличный ход, около 50-60 км/час, что, вообще-то, являлось скоростным максимумом нашей «старушки». Бесконечная даль, как по мановению волшебной палочки приближалась, отражая в стекле кабины серебряные блики от снега и от пушистых белых гирлянд с зелено-синим оттенком  на ветвях  изогнутых северных елей, как бы раскрывая красоту северной природы.
 Неожиданно дорогу пересёк олень, горделиво крутя головой с мощными ветвистыми рогами, и величаво пошёл к лесу.  – Ух, ты! –Восхитились мы и затормозили. Не выключая двигатель, вышли, осмотрели  следы, там же обнаружили следы зайца. - С Новым годом, косой! - Шутливо крикнули мы в пустоту и поехали дальше.
- Природа дарит нам свои новогодние подарки, – философски заметил я, -  Раз есть олени и зайцы, должны быть медведи, волки и лисы, - подбавил ложку дегтя к моему радужному настроению Валентин. Встретится с ними без ружья –опасно.
–Не каркай, а то застрянем и придётся встречаться,- неудачно пошутил я.
 И действительно, когда мы отъехали от леса, гладкая дорога сменилась подъёмами и спусками, и на горе, подпрыгнув на каком-то бугре машина заглохла.
Закон стервозы – спидометр показал ровно 52 километра. Это середина пути. Приехали. . .
Неисправность нашли быстро, видимо, от встряски соскочил контакт электропровода, но завести двигатель на морозе не удалось.
 Извечный вопрос:- Что делать? Слили воду, чтобы не разморозить радиатор. Разожгли костер под двигателем, крутили поочерёдно рукояткой. Дрова кончились, несколько раз двигатель запускался. Чтобы не терять прогрева в азарте сожгли наши бушлаты. Как оказалось в дальнейшем, это решение было легкомысленным. Хорошо, что не сожгли ватные брюки.
 Кроме нестандартной лексики помочь было нечем. Более дурацкого положения не придумаешь. Мороз уже где-то за 30 градусов, но, правда, нет ветра. Если добывать дрова, то надо не меньше одного кубометра, чтобы завести двигатель. Не меньше двух, чтобы  продержаться в салоне, постоянно протапливая печку, хотя бы сутки. А мы, если  даже и отыщем в темноте дорогу в лес, что очень сомнительно, более пары больших вязанок не притащим.
Выход один – бежать, но куда. Решили как в детстве: плюнуть на ладонь, ударить пальцем. В ту сторону, куда полетит слюна, туда судьба приказывает идти.
Но детство кончилось. Когда осветили ладонь фонариком, слюна никуда не полетела, она просто примерзла.
 Тогда вспомнили, что приказ был - прибыть в Алакурти, а не в Кандалакшу, и мы должны выполнить его точно и в срок, а жаловаться некому.
 Предстоял полярный марафон плюс еще десять километров в честь Нового года.  Захватив по плитке шоколада и карманные динамо-фонарики, мы рванули.
Первые 30 километров пробежали  с завидной легкостью. Ватные брюки, меховые шапки, меховые варежки, теплое белье, тельняшки, шерстяные гимнастёрки, двойные шерстяные портянки в яловых сапогах кое-как спасали от мороза, но были тяжёлыми.
Мы начали уставать, резко снизили темп, и тогда стали замерзать. В десять вечера мы с большим трудом, запыхавшись, держась друг за друга,  обнаружили дорожный столб с надписью 90 км, оставалось 14 км, но силы были на исходе.
Автоматически продолжая движение, напоминающее спортивную ходьбу пополам со старческим забегом, съели, не ощущая вкуса, одну шоколадную плитку.
Вторую оставили для встречи  Нового года. Теплее не стало. Стало  появляться состояние полного безразличия. И в момент, когда стали уже засыпать на ходу, неожиданно  возникли  всполохи северного сияния.
 Дорога и сопки окрасились радужным светом. Зрелище было необычайным. Зеленые змеевидные лучи динамично смешивались с разноцветными концентрическими радугами, создавая картину то ли пожара, то ли миража в горной стране. Периодически появлялись зеленые шипящие змеи с овальными головами и, как бы языками кусали землю с треском и шипением.
В северной стороне возникла совсем необычная картина. Таинственная светящаяся дуга, подергивающая тканным полотном  небо, вдруг низко встала поперёк неба, а темнота, царившая под ней, вобрала в себя всю синь и темень лесов и сопок.
От этой дуги широкие лучи и дорожки света будто жгли землю бледным ужасным пламенем. Некоторые из этих лучей были такими призрачными, как сама дуга, другие – как бы подернуты леденящей душу зеленью с веселой розовостью в конце.
 Эти длинные широкие полосы дрожали и сверкали, словно искали что-то заветное. Они то исчезали, то появлялись среди алмазных звезд неба и будто замерших созвездий. Это было похоже на симфонию цветомузыки в фантастическом театре с  театральной занавесью из движущихся лучей, полос, корон.
Говоря современным сленгом - круче, чем любое лазерное шоу.
 Тра-та-та-тааа ! - Опять вспомнилась тема судьбы из сонаты Бетховена. Валя! Валька! Валентин! – кричал в отчаяньи я. Не спи! Держись! Не падай! Природа за  нас! Смотри какая красота! Краски такие же, как в «Девятом вале»! Мы обязательно спасёмся! – собрав последние силы, расталкивал  я Валентина. Наступал Новый 1963 год.
 Ровно в двенадцать мы, каким-то образом, вышли из состояния ступора, символически подняли вместо рюмок куски льда, чокнулись; и поклялись, что, всем чертям назло, дойдем, и будем жить счастливо. Закусили последней шоколадкой.
Фортуна была за нас – через несколько метров мы радостно обнаружили придорожный столб с надписью 100 км. Последние четыре километра мы проделали в полузабытьи и полном изнеможении. Очнулся я от окрика Валентина:  «Лев! Лёва! Лёвка! Пришли, не спи!»
Я взглянул на часы, было двадцать минут второго. Небо продолжало радовать нас. Фантастические яркие картины чередовались и удивляли буйным разнообразием, сменой расцветки, изображением каких-то немыслимых чудовищ.
 Мы несколько взбодрились. Стуча зубами, пробовали даже шутить.
 - Смех сквозь ватные штаны, - сказал я Валентину, - У меня даже колени трясутся.
 Показались огни КПП военного городка. Вначале мы подумали, что нам мерещится.  Пройдя несколько метров, услышали радостное: «Стой! Кто идёт!». 
То ли от радости, то ли  от изнеможения, мы сразу упали.
 –Стой! Стрелять буду! - кричал тот же отточенный голос.
 Видя, что мы не поднимаемся, вышел второй караульный  с автоматом наперевес. Включил фонарь.
 – Похоже пьяные. Такой мороз, а они без полушубков. Где набрались не понятно? Вызывай разводящего или начальника караула.
 - Ребята, мы свои! -  запищали мы жалобно, как козлята в сказке о сером волке.
- Мы из 569 ПРК, у нас   машина заглохла на 52-ом километре, пришлось по холодку бежать до вас.
- Пургу какую-то гонят, – сомнительно проговорил часовой,- Полудурки.  Разве можно при таком морозе пробежать 52 км, да ещё без одежды. Тут, что-то не чисто. Вызывай капитана.
 Мы с трудом поднялись.
- Пустите хоть в каптерку, пока разбираетесь, а то отморозим последние члены. Вот наши документы, – настаивали мы.
 Проверив документы, нас отвели в здание КПП.
 – Держи их под прицелом, - приказал старший второму.
 В помещении было тепло  и мы сразу уснули, не обращая внимание на дуло боевого оружия.   Вскоре появился дежурный офицер.  Нас растолкали, мы вскочили, с трудом понимая, где мы. Увидев капитана, отдали честь, доложили обстоятельства. 
- Знаю - сказал он, ваш начальник мне звонил. Мы подготовили бульдозер, но вот  третий час при таком морозе не можем завести – оправдывался он.
  Нас отвели в казарму дежурных мотористов. Там было жарко натоплено. Стуча зубами, мы быстро разделись и залезли под ватные одеяла. Валентин, засыпая, успел пробормотать: «Солдат спит, служба идёт».
 Я понял, что с ним всё в порядке и сразу уснул. Всю ночь мне снилось, что я горю в танке и очень пахнет бензином. Утром нас разбудил общий подъём. Когда мы вскочили и посмотрели друг на друга, то захохотали. Наше белоснежное нижнее бельё  было чёрным от мазута.
Оказывается, дежурные ремонтники не раздеваются на вахте, а залезают посменно, чтобы поспать 2-3 часа, под одеяло прямо в комбинезонах.
 - Мазут не грязь. От него погибает любая сволочь, даже крысы убежали из казармы – пояснил нам их старшина.
К  10 утра мы с помощью другой машины, которую выделил капитан,  завели свою и прибыли для выполнения задачи, о чем доложили нашему Магомеду Джабраиловичу.
Бульдозер так и не завёлся. Наш маленький солдатский подвиг  никто  не заметил. Покормить, дать горячий чай -  никто не догадался. Наш ночной сверхмарафонский пробег посчитали за обычные армейские будни. Мы даже получили устное порицание от майора за то, что бросили технику, заблаговременно не взяли с собой шубы и валенки и не запаслись достаточным количеством дров.
Зато, как это часто бывает в Армии, наш старший лейтенант получил благодарность от командования за своевременное и точное выполнение задания.      
Прошло более 45 лет. Мы гуляли  с дочерью по Ашкелону и любовались видами   одного из самых древних городов мира, в котором по преданию когда-то жил библейский Самсон.
 Стояла южная жара. Красиво, играя с волнами, в море  в виде  огромного огненного рыже-золотистого шара опускалось солнце,  оставляя на поверхности воды блестящий  изумрудно – светло-сиреневый след, как отражение начинающегося заката.
Практически, те же оттенки, но уже укрощённой стихии - опять вспомнил я, запавшее мне с детства, полотно И.К.Айвазовского «Девятый вал».
 Накануне был шторм, а сейчас стоял сравнительно ласковый штиль. Мы решили искупаться и всю одежду перемазали в мазуте, который часто появляется после шторма от проходящих танкеров. Отстирать мазутные пятна не удалось. Пришлось всё выбросить.
 Увидев огорчение дочери, я сказал: «Мазут убивает все микробы, даже крысы его боятся», - и многозначительно улыбнулся.
- Шутки у тебя какие-то непонятные – обиделась дочь.
Откуда ей было знать, как я радовался тогда в Алакурти, что грязь – это всего небольшая  мелочь, по сравнению с пережитыми минутами между смертью и красотой окружающей природы, призывающей жить и не сдаваться!   
 Северное сияние! Оно напоминает мне, что любой холод, любые испытания можно преодолеть теплом души и взаимопомощью. Надежда есть всегда – и, умирает последней! «Счастье захватывается и вырабатывается, а не получается в готовом виде из рук благодетеля», -вспомнил я слова классика.
      23 декабря  2009 года,  Санкт-Петербург.