Дорога

     Строительство дорог всегда дело очень важное, значимое и, несомненно, грандиозное. Сперва рубят леса, бешеным ревом бензопилы и бульдозеров валят вековые дубы и сосны, сносят, как не было, молодые березы и ели. Выкорчевывают пни без остатка, чтобы ничего не мешало благородной миссии людей.
    Больше года, больше пяти лет изнывающей монотонной работы, и вот, в яркий безоблачный день, еще не заляпанная машинами дорога, стоит в полном своем величии! И, кажется, будто бы уходит она в бесконечность, красивая, широкая! В шесть полос, кто бы мог подумать!
   -- Это хорошо, что машин еще нет. Шуму меньше будет, работать приятнее,- двух рабочих послали доделать несколько незначительных деталей перед открытием автострады. Один закручивал покрепче болт на заборе, отделявшем лес от дороги, а второй за ненадобностью сидел около своего товарища и с жадностью уплетал припасенный обед. Из набитого рта вылетали крошки при разговоре.
   -- Это да, трудно пришлось строить, местность неровная, холмистая. Зато теперь один восторг! Ровненькая, красивая, широкая! Странно, что наши имена не напишут в учебниках по истории, мы ведь многое делаем…
     Внезапно туча закрыла на миг солнце, и от этого зрелища захватывало дух, потому что создавалось впечатление, будто бы и взаправду дорога уходит в вечность, далеко, не разглядишь.
   Двое рабочих, завороженные, глядели на чудо человеческого бытия – дорогу! Прекрасное зрелище, своею громоздкостью теснящее саму природу.
   -- Что вы там говорили? – уже переставший жевать, он просто сидел и вдыхал аромат свежего асфальта. Ему казалось, что если он пропитается весь без остатка эти запахом, он, как будто войдя в чужую религию, упадет в вечное понимание, и за ненадобностью отбросит все ненужные сантименты.
   -- О, вы прекрасно картавите. Право, вы очень симпатичны. – легкий смешок. Все продолжая закручивать болты, он не хотел серьезных разговоров. Что может быть лучше такого огромного неба над головой, что кажется, оно обнимает тебя целиком! Разве нужно осквернять такой священный, такой трепетный момент безалаберным трепом?


     Двое сидели и с восторгом ощущали тепло солнца, которое вот только что выглянуло. Вы и вправду думаете, что они знали имена друг друга? Дела им не было до имен. Они наслаждались присутствием друг друга, общением, ненавязчивыми словами и легкими, как пушинка, взорами и улыбками. Каждый вздох ударяет под ключицы и пробуждает самые светлые мысли, самые искренние улыбки, полные удовольствия и восхищения! А сколько восторга им придавала одна только дорога! Столько лет она строилась, столько работы было проделано ради величия человеческого. Их восхищала громоздкость, непоколебимых масштабов асфальтированная лента, которая уходит далеко вдаль!
   -- Вот, сколько вы думаете, пролежит здесь наша дорога, а? Трудов много было, она ведь должна пролежать хоть сколько-то! -  первый рабочий открыл глаза и солнце ослепило его! Он щурился, но не закрывал глаз, а лишь повернулся к своему товарищу.
   -- Не говорите глупостей! Если нужно, эта дорога и вечность пролежит. Вы же помните, сколько здесь слоев, неописуемо. А как тщательно мы все делали? Никто так не делает.
     Он на секунду задумался, но будто бы из ниоткуда, будто бы с неба ему упал еще один упрек.
   -- Вздор! Ничто несравнимо с природой. Мы вырубили леса и проложили это светило человеческого величия, но не пройдет и века как все наше достоинство и все величие рухнет, как и не было. А не кажется ли вам что стоит пересмотреть свои идеалы? Не кажется ли вам, что мы не туда смотрим, не тем восхищаемся, и не то чтим? – он посмеялся. – Минутная слабость! Запредельно низко упала планка, понимаете вы меня вообще? Или никак до вас, этакого, не доходит, что все наши труды пропадут через ничего незначащий промежуток времени. Это тоненькая ниточка исчезнет! Ха-ха, исчезнет! Мы просто боготворим минутные, ничего и никогда незначащие пролеты времени. Ей богу, молиться на картофелину будет гораздо разумнее.
      Он ничего не отвечал. Сидел и смотрел на дорогу, как на единственное свое детище, единственное творение, свою силу, любовь, да все на свете. Казалось, никакие слова не могут пробить поток его мыслей, никакие доводы и доказательства не в силе перенаправить взгляды и идеалы этого человека. Он сидел и молчал, а первый рабочий, как взбешенный пес, все продолжал свою жгучую, как  огонь, речь.
   -- Ты ничего не знаешь, - спокойно и даже с улыбкой, стараясь не показывать ярости, он продолжал. – Ты строил эту дорогу много лет, много… всю жизнь?  Скажи мне! Всю жизнь? Миру плевать на эту дорогу и на тебя вместе с ней! Это чувство. Оно ходит все время вокруг меня, оно трепещет, кричит так, что замирает сердце, оно воет мне по ночам пронзительным воем. Но я не могу разобрать его, черт подери! Не могу! Из-за этого меня, как в кипяток, бросает в ярость! А еще бывает, ночью, смотришь на звезды и понимаешь, какие они далекие, неродные. Они буквально царапают грудь! Порой, кажется, мы слишком одиноки, через чур. Бессонными ночами много чего кажется, верно? Тогда-то и приходит то понимание, что жили мы неправильно, бесцельно, не ощущая того громадного масштаба драматургии. Мира не ощущая толком! Так, что жили мы неправильно, это мы поняли, а как правильно?
     Сидящий рабочий видел его умоляющий взгляд, видел искаженное лицо и расставленные от недопонимания руки. Нисколько не задумываясь, не утруждая себя думать над словами, он стал говорить все, что приходило в голову.
    -- Да, конечно ты прав! Я ничего не знаю.  А еще я очень поздно ложусь спать, почти под утро. И это проблема, клянусь, погубит меня. Знаешь что я делаю ночью? Я гуляю, черт возьми, по дорогам! – невольный и громкий смех вырвался как разъяренная продавщица. Я иду по этому ровному и, как лед, холодному асфальту. Иду и иду, не думая. Иногда чудится, будто я сердце свое размазываю, честное слово! Прямо так, разрывая грудную клетку, с животной яростью вырываю свое сердце и, боже ты мой, размазываю по асфальту! – тот же смех. – И тогда асфальт становится теплым и приятным. Можно даже босиком пройтись. И вот так каждую ночь… размазываю немножечко своего сердца, оно там и остается. И дорога уже не в «никуда» стремительно летит, а куда надо мне, моему сердцу. Дорога теплая становится. Но мне это не нравится! Тибетские монахи говорят, что нужно жить с солнцем. Вставать рано надо. Неправильно я живу. Полный бардак у меня, понимаешь? – и теперь он захохотал вовсю. Что есть мочи заливался ликующим смехом, а второй рабочий смотрел на него немного отрешенным взглядом, он явно не понимал, или, может быть, слишком хорошо понимал эти слова.
      

        Один сидел, а второй стоял. Они будто застыли. Позади них стоял лес. Глубокий, могущественный, старый, полный жизни и природы. Природы там было доверху! А впереди огромным ленточным червем протекала, будто асфальтированная река, дорога. Для одного она текла в неопределенность, в неопределенный конец, в смерть. В большие лапы времени. Ему уже представлялись эти ярые лапы, которые медленно, изнутри разрушают все человеческое достоинство, ему уже представлялась смерть этой быстротечной реки, по которой плывет человек и воображает себя властителем. Ему чудилось, что эта новая, проложенная в пять слоев дорога уже трескается и рвется на части. Ему уже казалось разрушение и величие не человека, а мира.
    А сидящий человек думал над своей единственной проблемой бессонницы. Иногда ему в мыслях мелькали тибетские монахи, которых он никогда и не видел, лишь воображал. Ему грезился рассвет, встающее и озаряющее все пространство утреннее солнце. Потом он видел звезды. Такие для него родные, своим светом ласкающие его лицо. Он размазывал немножечко своего сердца на этой дороге, чтобы для него она имела смысл. Чтобы его она куда-то вела. Сильными руками он разрывал грудную клетку, уже в который раз вырывал свое сердце и размазывал по этому холодному асфальту и он становился теплым, как его сердце.