Ещё раз о козочках

В нашем классе был один мальчик с отличительной особенностью.
Конечно, в каждом классе был какой-нибудь такой мальчик, или девочка, а то и несколько выдающихся в том или ином плане ребят. Особенность могла быть какой угодно: необычная походка, речь, вид, стиль... И это я при перечислении "видовых признаков" еще не всех своих "особенных" одноклассников вспомнила. А тот мальчик, о котором идет речь, был очень мал ростом. Значительно ниже меня - и это что-нибудь, да значит для тех, кто со мной и моим небольшим размером хоть раз сталкивался.
Сережа - так его звали в числе нескольких тезок, причем всегда звали, не забывали и не издевались, как злым подросткам полагается, и была на то причина в виде его верного большого, авторитетного друга и защитника Дениса, - так вот, Сережа был абсолютным двоечником. Из тех спокойных, непробиваемых никакими учительскими назидательствами и ругательствами двоечников, на которых легче махнуть рукой, чем пытаться наставить на путь истинный. Единственным отличием его школярски-отстойного статуса по сравнению с остальными "неучами", незаметно дремавшими за задними партами, было месторасположение: из-за маленького роста Сережу сажали вперед.
Три веселых и волнительных года, с шестого по восьмой класс - эквивалентных нынешним седьмому-девятому - Сережа, сидя вполоборота за первой партой у двери, занимался исключительно тем, что смотрел на меня, центрально обосновавшуюся в среднем ряду за третьей партой. Это была еще одна его отличительная особенность: стесняясь отвечать у доски, тушуясь от любого взгляда, обращения в свой адрес, он не пытался скрывать свой интерес - сомневаюсь даже в том, что  этому странному мальчику довелось хоть раз увидеть за эти годы вырезанные на его парте надписи, осознанно посмотреть на доску и вообще понять, какого вектора ждут от него учителя, сажая перед своим носом. В плохом настроении какой-нибудь учитель мог взреветь - или устало и раздраженно прошелестеть: "Тимофеев, повернись вперед", к этому все привыкли, смешки и тщательно заряженное контекстом пубертатной тяги протяжное "ооооооо" одноклассников иссякли очень быстро, не встречая особенного отклика  с его стороны, а уж с моей-то и подавно: Эсмеральда танцевала с козочкой и песенкой, щелкая приятным и остропроявленным  мальчишкам задачки, переругиваясь с учителями, интенсивно в стихах, дневниках и реальной жизни придумывая себе разного толка Солнцеподобных, зачастую - негодяйской направленности.
"Тимофеев, повернись!" - а часто и мое фырканье: "не мешай, отвернись!" - приводило к тому, что Сережа, еще больше съежившись, перекручивался чуть в бок, принимая позу, которая оставляла возможность откуда-нибудь из-под плеча нахохленным птенцовым взглядом продолжать сверлить намоленный эгрегор.
Где-то в седьмом классе к середине года мальчишек затянуло в новое увлечение: кто-то принес фотоаппарат, и одно время в классах и коридоре то и дело слышались щелчки, народ играл в папараццы, повсюду звучали шлепки и недовольно-кокетливое шипение - девчонки пытались защитить свое хихикающее достоинство, отстаивали права, -  взлетали указующие персты: "во, давай, подсекай", а на переменах ставшие ненадолго неопасными (все прически, заколки, канцпринадлежности и милые девичьи мелочи в тот период оставались в неприкосновенности) парни группировались кучками, рассматривая и обсуждая проявленные, видимо, в ванной,  результаты своих трудов, обмениваясь ими и получая новые заказы.
Никогда ребята не показывали нам, что получилось. Конечно, было интересно! В то время с фотографиями вообще было сложно, от большой надобности запечатлеться надо было идти в фотомастерскую к назначенному времени, строить серьезное лицо ("голову выше, стул не двигать, замереть, смотреть сюда!"), а через неделю томительного ожидания рыдать над изображением незнакомой уродливой - а иначе бывало редко - девочки.
Потом кто-то из одноклассников рассказал мне, побывав дома у Сережи, что под большим, во весь стол, стеклом у того сплошняком разложены мои фотографии. 
На исходе восьмого мой воздыхатель каким-то образом накопил на букет, вызвавший зависть популярных красоток, а я, томная и малость раздосадованная ("не от Него!"), предпочла сохранить в тайне имя дарителя. Наша совместная история ограничилась этими цветами и небольшой прогулкой к заброшенному бомбоубежищу; так и вижу картинку, как мы в смешных шапочках-"петухах" идем на пионерском расстоянии по знакомому району к загадочному месту, идем молча и неловко, доходим до странных больших ворот и разворачиваемся обратно к дому. "Еще погуляем?" - я строю гримасу сомнения, и мы расходимся также молча, также неловко.
Друг Денис пару раз выступал парламентером, призывая меня отбросить надменную холодность и присмотреться к "подходящему парню", закончилось тем, что он тоже мог бы мне "подойти", и разговор пошел в каком-то режиме табуреток: весело выясняли, кто для кого будет подставлять стул в случае, если придется целоваться, я - Сереже или Денис - мне.
Ну, и все, в общем-то.
На встрече выпускников "20 лет спустя", которая состоялась,- страшно подумать, ну да чего уж там, - почти 10 лет назад (по нехитрым подсчетам, речь идет об истории аж тридцатилетней давности), я спросила у Дениса о Сереже, получив ответ в таком роде: "вроде как-то где-то сначала... и даже в ментовке работал... потом по квартирам... и сгинул как-то, потерялся".
А единственный из того фотографического периода кусочек фотобумаги с передержанным профилем строгой пионерки достался мне в наследство от соседа по парте, незабвенного, обожаемого Лехи. Его передала мне лехина мама с другими нашими, более взрослыми фотографиями, после лехиной гибели на встречке ночной автомагистрали.
Такая вот история. Моя и совсем чужая - как в цвейговском "Письме незнакомки".
Наверняка у Сережи был свой Собор.
А может, и нет.
А и не надо мне ни на это, ни на что другое надеяться.
У каждого из нас - своя песенка.